Подробно рассказал он, как Дунай переплывал, как Румынию почти прошел. Как взяли его румыны на границе с Югославией. Два месяца в тюрьме держали. Он с ними на французском разговаривал, убеждал, что француз. Потом шутки ради недельку понервировал на английском. Наконец махнул рукой и послал по-русски. В тот же день оказался в Союзе.

Держали его сначала в КГБ. Камеры там шикарные, некоторые с телевизором. Одно время Васькв соседствовал с кем-то из наших крупных обэхаэсэсников. Тот утверждал, что сможет в течение часа организовать полмиллиона, чтобы откупиться. Только часа ему не давали.

Кагэбистов очень интересовало, что Василий собирался делать во Франции: идти работать на радио или разглашать что-нибудь сокровенное?

Запомнилось, как однажды в свою смену та самая добрая женщина (не поднимается перо назвать ее вертухайшей) вечером перед отбоем усадила всех за столом и раздала по кружке чая, по куску хлеба белого, по картошке и огурцу. Была пасха.

Мутные мертвые дни... Каждый начинался с того, что я подходил к клетке Васьки и подергивал матрац, ухватившись за угол его. Будил. Дразнился, на радость всем окружающим, и Васька начинал спросонок недовольно ехидничать-издеваться в ответ. Входить в чужую клетку запрещалось, а Васькин топчан был первым, слева за стеной.

Как-то утром я привычно ухватился за выглядывающий угол полосатой материи...

Вот оно, то второе ощущение... Ощущение легкости, с которой пополз матрац. Ощущение отсутствия на нем родного, в этот момент самого родного человека.

Ваську увезли ночью в четыре часа утра.

Какая разница, что происходило еще в последние дни там. Через неделю выписали. Опять под подписку.

Конечно, дух весны, оказавшихся зелеными деревьев и неба, пахнущего солнцем, выбил из меня все. Надолго опьянил. И это чувство хмельного состояния от свободы и весны казалось тогда самым сильным. Но оно прошло. И помнится теперь другое...

Дотлела между пальцами вторая сигарета.

Я помнил этот голос, голос дававшего интервью. Он верно поведал об успехах нашей психиатрии. Особенно в области содержания больных. Но я слышал только одну его фразу, последнюю:

«– За все время моего пребывания там не могу вспомнить ничего, что можно было бы назвать человеческим...»

Так замышлял я когда-то закончить тот свой рассказ. Рад, что не довелось написать его. Потому что каким бы заманчивым такое окончание ни было, оно будет нечестным. Васька никогда так не скажет.

(Четверо: Василий, Володя дальнобойщик, симулянт-онанист (оказавшийся приличным человеком) и я договорились встретиться в... году в Киеве на площади Победы первого мая в 10 часов утра.

Вспомнил об этом третьего мая.

Уже попав на «химию», написал Ваське письмо и получил ответ, в котором он усмехался по поводу того, что его родители предполагают, будто я – стукач.

Я почему-то больше не написал. А когда спохватился, начались уже нынешние смутные времена. Но адрес Васькин никогда не записывал и помню до сих пор.

Васька или кто другой, кто знает о нем, если нарветесь на эти записки, черкните пару строк на адрес Одесского главпочтамта. На всякий случай адрес Василия: г. Ереван, 4-й Нордкский массив, первый квартал, д. 25, кв. 23, Чаушан Александр...)

Может быть, излишне сентиментально описал эти популярные в перевоспитании шулеров (и не только их) заведения. Не помешает. Лишняя информация для тех, кто считает жизнь профессиональных игроков неунылой, полной романтики.

Как бы ни пыжился в этой главе, как бы ни пытался оправдать мораль профессии, читатель усмехнется: мошенник – он мошенник и есть. Шулер, «катала» – понятия не из словаря нравственности.

Проститутки заявляют, что смысл их профессии в сексуальном воспитании затурканных женами мужиков. Бандиты считают себя Робин Гудами. Думаю, и наемный убийца умудрится представить свою специализацию социально полезной. Объявит себя, к примеру, санитаром общества.

Каждый грешник не настолько грешен, чтобы не иметь трактовки своего греха. Хм... Каждый норовит себя оправдать.

Позвольте же высказаться и игроку...

Конечно, все эти высказывания будут выглядеть именно попыткой оправдаться. Но в том-то и дело, что шулера искренне полагают: оправдываться им не в чем.

А действительно, в чем?..

В том, что в игре используют ловкость рук, запрещенные приемы? Но разве кто-то когда-то слышал о том, чтобы, садясь играть, соперники договаривались: играем без этих приемов.

Я однажды слышал. Школьники начальных классов прежде, чем сыграть в «дурачка», сговорились.

Один:

– Играем честно...

Другой:

– А как это?..

Все. Других случаев таких детских договоров на моем веку не было.

И Дело не в том, что это само собой подразумевается. (Если бы такое имелось в виду, то хотя бы иногда, хотя бы раз на сто игр, на тысячу договор все же был бы озвучен). Дело в том, что умение устоять против этих приемов, этой ловкости включено в понятие игры. Каждый прием имеет контрприем, каждая ловкость – контрловкость. И в этом-то сам смысл игры – переиграть соперника во всех областях. В игре.

Игра – это и умение не дать заманить себя в ловушку, и все обернуть так, чтобы в ловушке оказался заготовивший ее противник. Игра не только раздача карт, шлепанье ими о стол. Она демонстрация ловкости, выдержки, оригинальности ума, знания человеческой натуры, презрения к деньгам. (Да, и презрения. Конечно, без денег игра теряет смысл, но пойди, швырни на стол тысячи, рискни ими... В этот момент деньги презираемы.)

И, за исключением редких экземпляров, не встречал игроков, не готовых воспользоваться случайно подвернувшимися запрещенными возможностями. Например, возможностью увидеть карты соперника. Ведь и эта почти всегда используемая возможность – жульничество. Значит, жулики – все. Но мало на что способные, мало умеющие.

Карты можно сравнить со спортом. Есть любители, есть профессионалы. Разница только в том, что профессионалы все делают лучше. И заслуженно получают за это вознаграждение. Спортсмен, пользующийся оправданием «любитель», как-то неубедителен, жалок... Да и какой любитель не норовит перенять мастерство у профессионалов, не мечтает стать профессионалом? Только не всем дано. И еще, в картах в отличие от спорта есть возможность свое неумение, свою любительщину не признать. Списать на невезение.

«Назвался груздем -...» Никто играть не заставляет, но если сел, играй. Если ты – фраер, лох, то на кого тут сетовать?.. Мне, к примеру, даже грустно, когда человек – лох. За человечество обидно.

Ведь не больной же, не слепой... И не проигрывать садится... Что поделаешь, если соперник окажется ловчее, выше. Кто спорит, конечно, обидно... Выходит, есть еще куда совершенствоваться, стоит поработать над собой. Это всегда полезно.

Так что совесть чаще всего нашего брата не мучает. Хотя и бывают ситуации, за которые по прошествии какого-то времени стыдно бывает.

Занятно, почему ситуации – схожие, а отношение к ним – разное. Некоторые, казалось бы, должны вы-_ зывать бессонницу, а вспоминаются с улыбкой, без зазрения совести.

...Еженедельные на протяжении полугода спектакли с Юркой-газовщиком.

Обыгрывали его на пару с Шуриком. Шурик, разумеется, числился балластом, пахать приходилось одному мне. В преферансе желательны три-четыре игрока.

Газовщик наведывался к Шурику по вечерам пятниц. «Преферанс по пятницам». Мы его уже ждали, но каждый раз делали вид, что удивлены, что я у Шурика в этот момент оказался случайно.

Юрка – пятидесятилетний мужичок с простецким, несколько перекошенным лицом, считал нас юнцами, ничего в жизни не видавшими, в преферанс толком не игравшими и обязанными ценить его готовность преподать нам пару уроков.

Мы ценили. Как не ценить его небольшие, но надежные вливания в бюджет. Эти регулярные поступления на карманные расходы.

Спектакли были отшлифованы, выверены до реплики, до жеста. Юрке они не наскучивали, каждый раз казались захватывающими, полными драматизма.