Стук в дверь не дает Седому договорить.

Прибыли еще люди. Два бычка, молодые, наглые. Один – крупный, шумный, как будто открытый. Эдакий бесшабашный рубаха-парень. Другой – помельче, но тоже здоровый. С запавшими глазами и угрюмым взглядом.

Стало понятно, не видать выигрыша. И вообще, еще неуютнее сделалось.

– Шакал, как тебе такое казино? – Это бычок – корешу.

Кореш промолчал.

– Лепа, ну-ка скажи: имеет право игрок тасовать колоду, когда захочет?..

– выскочил хитрый старикашка с вопросом к «рубахе».

– Конечно, не имеет, – встреваю я.

– Как это – не имеет?.. – Бычок смотрит на меня как на полного идиота. – Тасует, когда хочет!.. Ну, клиенты пошли.

Я с любовью посмотрел на очкарика. Седой улыбнулся. Давний, невнятный знакомый вперил в меня недобрый взгляд.

Лепа почувствовал подвох, оглядел всех, ожидая разъяснений. Не дождался. Возвращая первоначальную уверенность, загудел:

– Дался вам этот преферанс! Два часа маешься, копейки проигрываешь. И мозги пухнут. То ли дело – деберц. – Он взял колоду, исполнил пару любительских эффектных трюков. – С кем сразиться?

– С ним, – старикашка мотнул головой в мою сторону.

Лепа скептически оглядел меня, спросил:

– Почем?

Играть, конечно, не стоило. Но как удержаться, не воспитать такого жлоба.

– Деберц – не моя игра, – поведал я.

– Твоя, твоя, – это спокойный вдруг вставился. И спокойно так сообщил:

– Лепа, он – не фраер.

– Да ладно, фраер – не фраер!.. Поиграть охота, – пошел вперед уверенный Лепа. И уверенно тяжело сел к столу на место Седого. Прокомментировал: – Сдаю, – действительно раздал карты и потом только сообщил: – По двести.

Я поднял карты.

Часа за два обыграл его на тысячу шестьсот.

Он уже не был беззаботно снисходителен. Понемногу наливался злобой. Явно был из новой плеяды бандитов, не владеющих собой.

– Сдавай, – потребовал он после очередного залета.

– Надо рассчитаться, – интеллигентно заметил я.

– Да ладно, тут серьезные люди. Меня весь город знает.

Я не притронулся к картам. Очень равнодушно смотрел на пол.

Лепа подождал, понял, что я кончил игру, взвился:

– Ну, б... люди!.. Какие-то поганые полторы штуки и – столько вони!..

– Надо бы рассчитаться, – я смотрел в пол.

– Шакал, у тебя бабки при себе?

Шакал не отозвался.

– Мы поехали за бабками – ты ждешь здесь, – очень жестко, свирепо даже выдал Лепа. – Хмурый, не выпускай его. – Это он спокойному. – Мы скоро. – И он прошагал в прихожую. Равнодушный Шакал вышел вслед за ним.

Ну дела! Осмотрелся и вспомнил, что давно не видел Седого. Похоже, тот ушел, пока мы с Лепой играли. Он был единственным человеком во всем этом гадюшнике, с которым хоть как-то можно было общаться.

Очкарик – явно не любитель острых ситуаций, засуетился, посетил туалет и, не возвращаясь в комнату, ушел.

В квартире остались мы с Хмурым и Надежда.

Решил ждать. Прикинул, что, используя фактор внезапности, с охранником управлюсь без труда, по выбрал другое развитие.

Сопляк... Какие деньги?! Люди же все про себя уже рассказали!.. Точно: полный идиот.

Если порыться в себе, еще одно задержало: Надежда. Глянулась она мне. Такая дурацкая натура. Знал ведь: не буду с ней, а нервы пощекотать хотелось. Как поведет себя? Помнил ее руки на своих плечах. И озноб на спине помнил. Хотелось еще чего-то. Пусть не близости, но чего-то... Что говорить

– хотел я ее, и она была рядом... И быть с ней – нельзя. Нечастая, приятная сердцу ситуация.

Дело шло к ночи. Я стоял у незашторенного окна, прикинул, что в случае чего можно будет выпрыгнуть. Второй этаж, внизу палисадничек, куцые зимние кусты, махонькие деревья. Конечно, бред, но так, на всякий случай, надо иметь в виду.

Лепа задерживался.

– Ляжешь на кухне, – сказал Хмурый.

На кухне была расставлена раскладушка, постелены вполне чистые простыни. Вероятно, каждому из нас предназначалось по помещению.

Уже думал о том, что хорошо бы Бугаю не появиться до утра. Чтобы Надежда могла себя проявить.

Разделся до футболки, выключил свет, лег.

Минут через десять вошла женщина, присела рядом на табурет, закурила.

– Кто они тебе? – спросил я.

Она не ответила, курила в темноте.

В памяти перед глазами было ее лицо. Невероятно потасканное, невероятно сексуальное.

– Кто из них твой?

Она вдруг положила руку на мои волосы, провела по ним... Молча. И гладила, гладила, пока я не заснул...

Проснулся от прикосновения своей физиономии X цементному закрытому линолеумом полу кухни. Раскладушку перевернули, отшвырнули в сторону. Потом меня долго терли ряхой об этот самый пол. И слышал, как жутким визгом кричала, голосила Надя. Потом Шакал и еще какой-то тип (не особо разглядел его спросонья, но морда была совсем уже уголовная) держали меня за руки, а Лепа оттягивал нижний край футболки и полосовал ее опасной бритвой. И приговаривал:

– Так кто кому, говоришь, должен?

– Конечно, ты мне, – наученный, что уступающим совсем хана, отвечая я.

Лепа продолжал нарезать футболку. И повторять вопрос. Вот уже и по животу полоснул. Так слегкаслегка.

Я попытался вывернуть руки. И вывернул правую. Толку?.. Порезал он ее, да и уголовничек тут же вернул руку в тиски.

Надежда продолжала кричать.

– Угомони ее! – зло бросил кому-то, должно быть. Хмурому Лепа. – Кто кому должен? – Он еще несколько раз полоснул по животу.

Я деликатно молчал. Было еще не больно, но очень жутко.

– Ведь кастрирую же, – пообещал Лепа.

Я сдался:

– Я должен.

– Кому?

– Всем.

– Правильно. Всем по «штуке» шестьсот. А почему, знаешь?

– Потому, что полный идиот. – Я был омерзителен сам себе.

– Отпустите его.

Меня отпустили. Неохотно.

– Брюхо протри, – посоветовал Лепа.

Я обмылся, обвязал живот полотенцем, надел брюки, свитер. Куртка осталась в прихожей на вешалке. Вернулся в комнату. Держаться старался достойно. Надежда взирала на меня с ужасом, с жалостью. И вроде с мольбой. Как она мне нравилась!

– А теперь все обсудим, – сказал Лела.

Что мне было с ними обсуждать?.. Три шага до окна. Не останавливаясь, боком ломанулся в стекло. Приземлился криво, подвернув ногу. Слышал, как снова завизжала понравившаяся женщина. Побежал, прихрамывая, к перекрестку, где должно быть полюднее. Какое, к черту, полюднее в два часа ночи.

Дальше – все на рефлексах, на автопилоте. Остановил такси. Сев в него, оглянулся. Погони не было. Автопилот выдал таксисту адрес: Радостная, общежитие.

Адрес Ваньки Холода.

Попросил таксиста подождать. Тот был весьма удивлен моему легкому для январской ночи одеянию, а главное, окровавленной, потертой в прямом смысле роже. Но деньги, которые были при мне, произвели впечатление.

Холод, зараза, оказался при даме. Бабник известный.

Очень не обрадовался моему приходу. Но когда открыл дверь, увидел физиономию... Я еще для пущей убедительности полотенце на животе размотал.

Дал мне мятый, ветхий, плащ, сам в куртку облачился. Молча. Только девушке своей, которую я так и не увидел, сказал:

– Я скоро, – и собрался закрыть дверь.

– «Волыну» возьми, – напомнил я.

Он, как ни в чем не бывало, вернулся за пистолетом в квартиру. Буркнул, правда:

– Возвращаться не на фарт...

По пути обо всем поведал Ваньке.

Настроен он был весьма решительно. В подъезде передернул затвор. Совсем как в детективах. Дело становилось совсем неприятным. Я знал, что Холод способен на многое. Уже не рад был, что поставил на него.

– Держи планку, – напоминал ему. Остановить его совсем было уже невозможно.

Дверь открыла Надежда. Сразу же, по виду ее, стало ясно: в квартире никого нет.

Ванька рычал на женщину, излучал дух и ненависть, а я как-то сразу опустел. Ни злобы не было, ни жажды мести. Радовался только, что в квартире никого не оказалось, что все обошлось. И приятно было от того, что Надя осталась одна...