– Лесной Отец!! Как?!
– Что-нибудь придумаешь! Она же смогла мне весточку отправить…
– Слушай! Одно дело ленту, со стены сброшенную, подобрать. Другое – на эту стену что-либо закинуть! Да так что бы кому надо попало!
– Ратмир! – мир перед ними снова подернулся рябью, и Лес выпустил их на вершине холма неподалеку от большого портового города.
– Ратмир! – Озрик положил руку на плечо брата и развернул его к себе лицом. – Я редко просил тебя о чем-то. Сейчас я прошу. Я должен знать, что она дождется меня!
Ратмир угрюмо молчал. Озрик скинул мешок на землю, распустил завязки и с самого дна достал небольшой сверток.
– Ты что-нибудь придумаешь, я знаю. Хотя бы издали покажи ей. – Озрик развернул тряпицу, внутри оказался изящный перстень – два золотых листа переплетенных черенками и поддерживающих искусно ограненный в виде капли сапфир.
– Матушкин перстень, – сказал Ратмир, глядя на блестящее украшение, – тот самый, что ты ей подарил.
– Тот самый, Анариэль уходя, отдала его мне, – ответил Озрик, не сводя глаз с перстня, – сказала, наденет, когда все кончится, и я приду за ней. Она поймет, что я за ней иду! Ратмир, брат, прошу…
Ратмир хмуро глянул на Озрика, пнул камень и едва слышно выругался.
– Ладно, орк с тобой, давай, – он сгреб перстень с ладони брата, завернул и спрятал за пазуху, – что смогу сделаю. Ты сам-то уверен, что надо идти к эльфам одному?
– Уверен, – Озрик затянул мешок и вскинул на плечи, – времени куда меньше чем нужно, нам еще до другого края земли дойти придется.
Озрик сжал руку брата.
– Жди меня через месяц в Таэре, в таверне «Золотой Тур».
– Удачи, брат, – ответил на пожатие Ратмир и, глядя как Озрик легким, размеренным шагом спускается с холма в сторону города, добавил, – храни тебя Лесной Отец.
Хорошо жить в богатом торговом городе, еще лучше, когда город этот Вольный и сам себе хозяин. Здесь нет суровой императорской стражи, которая дубинками внушает уважение к закону Империи любому, кто посмеет усомниться в его справедливости, не важно правому или виноватому. Нет мытарей, тянущих последнюю рубаху с ремесленного люда, купцов и капитанов, из всех, до кого могут дотянуться. Нет спесивых нобилей и лордов, что смотрят на простой люд как на грязь, усмехаясь, когда дюжие слуги плетьми расчищают им дорогу в толпе. Здесь каждый предоставлен сам себе и каждый выбирает сам, что ему делать и куда силы тратить. Здесь нет привычки совать нос в дела соседа, соблюдай законы, плати налог и тебя никто не тронет.
Хватало, конечно, в вольном городе разного отребья, воров и душегубов, сомнительных ростовщиков и жулья всех мастей, но больше было купеческих лавок, где можно купить все, что угодно, таверн и харчевен, где готовят еду на любой вкус, постоялых дворов, трубадуров, менестрелей, бардов и бродячих артистов, устраивающих свои представления прямо на улицах и площадях, и многого другого хватало в вольном и веселом Кирке. И шли сюда караваны с товарами со всех уголков обитаемых земель, шли торными трактами, шли морем. И день за днем звучал на улицах вольного града разноязыкий говор. Богат и славен по всему южному побережью был Вольный Кирк, и любой мог попасть за его надежные стены, уплатив лишь малую пошлину в городскую казну, да доставив товар для досмотра бравым стражникам у городских ворот.
Незадолго до полудня, когда утренний поток людей давно схлынул и на дороге было пустынно, по дневной-то жаре, к воротам Кирка подошел человек, облаченный в темно-зеленый плащ, запахнутый наглухо и перепоясанный толстой веревкой. Лицо путника скрывал глубокий капюшон с застегнутым пыльником, оставляя открытыми только глаза. В руке он держал крепкий дубовый посох с узловатым навершием, такой что в умелых руках мог запросто обращаться в грозное оружие. За спиной у человека болтался объемистый, но изрядно похудевший, дорожный мешок.
Стражники уважительно поклонились. Шел к ним Странник, отшельник, путник перехожий, обет Великому Духу давший, грехи чужие замаливать как свои, советом, а когда и делом людям и нелюдям помогать. Мало их было, тех, кто смог на себя такую тяжесть взять, ценили и уважали Странников. И тяжким грехом считалось на путника перехожего руку поднять, либо в беде оставить. В любом граде, селе или хуторе мог найти Странник и кров, и стол, и уважение, от любого встречного или попутного мог ожидать подмоги и помощи.
Стражники посторонились, пропуская Странника без пошлины, но тот остановился и вытянул из сумы положенную за проход серебрушку.
–Я чту законы, – сказал Странник глухим голосом, протягивая монету стражнику, – ответь мне воин. Есть ли в порту корабль к Шести Островам идущий?
– «Морской Змей» стоит на погрузке, – ответил стражник, сжимая монету в кулаке, – ближе к вечеру отчаливает.
– Благодарю, – Странник приблизился к воину и чуть слышно сказал, – у тебя ремень плечевой почти перетерся. Замени, а то лопнет не вовремя – беда случится, – и легко шагнул в ворота, оставив ошарашенных часовых за спиной.
Стражник оттянул наплечник и неловко заглянул по него. Ремень, и правда, держался на последней жилке.
– Великий Дух… – только и смог пробормотать стражник, – откуда узнал?…
Давно уже Озрик не бывал в Кирке, но знали его в городе многие, потому и рад был, что плащ Странника одел. Надежно от глаз скрывает, да и лишнего внимания нет. «Прости Великий Дух, что не по праву звание высокое взял», – думал Озрик. И хотя одежда эта по разрешению Странника истинного на нем была, смутно было на душе у графа. Хоть и спас от душегубов святого человека, а все равно тяжко давит плащ сей. Ой, как тяжко…
… Простившись с Ратмиром, Озрик не стал искать дорогу, а пошел напрямик, через перелесок, к городской стене, стараясь успеть до заката. Хоть и не было давно в этих местах набегов и рати, стража городская службу несла исправно. Каждый день на закате, ворота закрывались, и никто кроме гонцов спешных в город до рассвета попасть уже не мог, будь ты хоть лорд, хоть комтур, хоть сам Император. Шел Озрик ходко, привычно. Руки сами отводили ветви деревьев, ноги искали прочную опору, глаза дорогу выбирали. Только думалось плохо, пусто было в голове. Может, потому-то и услыхал граф слабый стон, доносившийся из ельника. Чуть позже за ним последовал приглушенный хохот.
– Стони, старик, стони, – долетел до Озрика чей-то хриплый голос. – Ща ты нам все отдашь, и золото, и свитки. Портки и те отдашь. Хотя на что они нам – обмоченные, – и снова взрыв хохота.
Озрик остановился. Аккуратно сняв с плеча мешок, поудобнее перехватив посох, прокрался к ельнику и заглянул меж ветвей.
На небольшой полянке, среди молодых елочек горел костер. Возле костра двое кудлатых мужиков увлеченно рылись в дорожном мешке. Еще пара таких же стояли подле большого камня и, посмеиваясь, тыкали короткими тяжелыми дубинками привязанного к камню человека. Странника в порванном и изрезанном плаще. Лицо у Странника было разбито, на одежде виднелись набрякшие багровым полосы и прожоги.
– Ну что, надумал говорить? – спросил бородатый разбойник, что сидел возле костра.
Отложив нож, он вытащил из пламени пылающую головню:
– Или тебе этим промеж ног ткнуть? Глядишь и думать быстрее начнешь, а то и удовольствие получишь, – бородатый криво ухмыльнулся, а остальные зашлись хохотом.
Озрик, не раздумывая более, ринулся вперед. Бородач только начал подниматься, оборачиваясь на шум, как посох из звонкого россавского дуба ударил его точно в темечко. Раздался глухой стук, бородач кулем осел на землю, а посох, продолжая движение, с хрустом влепился в скулу тому мужичку, что все еще копался в мешке Странника. Разбойник удивленно хрюкнул, и рухнул со свернутой на бок челюстью. Двое, что стояли у камня, кинулись на Озрика, выхватывая длинные охотничьи ножи. Первым подоспел чернявый, невысокий мужичок, замахнулся дубинкой, одновременно пытаясь достать Озрика ножом в живот. Граф привычным движением уклонился от ножа, сбил посохом удар дубины вниз и впечатал подток чернявому в ухо. Мужичок взревел от боли, и растянулся на земле, получив жестокий удар сапогом под колено. Второй, высокий, светловолосый парень, едва уклонившись от мелькнувшего посоха, швырнул в Озрика дубинкой и бросился бежать. И достиг уже края поляны, когда посох, брошенный опытной рукой, с тяжелым гулом грянул ему промеж лопаток. Парень вскрикнул, с разбега наткнулся на ель и, ломая ветки, сполз по стволу.
