— Что мне нужно написать в письме?

— Чистую правду! Живой, скучаю, жду скорую встречу… Можно прибавить еще что-то, на твое усмотрение.

— Нет, сеньор, такого письма не будет.

— Почему? Чудак ты, мальчик. Что ты выигрываешь от своего упрямства? Ковыряние в туннеле до самой смерти? Подумай как следует.

— Уже подумал. Письма не напишу. Даже если бы и написал, отец никогда не согласится на подлость.

— Он тебя будет спасать, мальчик. Какая же это подлость? Придвигайся ближе, вот бумага.

— Сказал — не напишу, так и будет.

В штандартенфюрера снова затряслась щека. Он не без усилий сдерживал себя. Однако все еще прикидывался добрым дядечкой.

— Эх, молодость, молодость… На что ты надеешься? На бегство? Ожидания напрасные, уверяю тебя, мальчик. Не веришь? Сейчас докажу.

На белой поверхности стола щелкнул переключатель микрофона.

— Приведите его ко мне!

Не минуло и минуты, как в зал, вобрав главу в плечи, вошел… Загби.

— Рассказывай! — бросил штандартенфюрер, не глядя на индейца. Тело Загби преломилось в низком поклоне. Он показал на меня пальцем, быстро заговорил:

— Белый юноша подговаривал Загби бежать к большой реке. Он хотел напасть на дежурного среди ночи. Загби рассказал об этом белому воину, который охраняет сон каджао после работы. Белый воин пообещал Загби столько папирос, сколько пальцев на руках.

Губы штандартенфюрера искривились. Он зыркнул на индейца.

— Ты совершил умно. Тебе дадут папирос. Теперь ты каждый день будешь иметь папиросы. В блок не возвратишься. Я прикажу, чтобы тебя оставили здесь, будешь прибирать в комнатах или в коридоре. Тебя оденут как белого. Я удовлетворен тобой. Иди!

Загби, кланяясь, прижимая руку к сердцу, попятился к двери.

Я отвернулся. Боялся, что штандартенфюрер угадает мои мысли. И он уже, видно, не интересовался тонкостями моего расположения духа, был уверен, что измена индейца доконала меня.

— Вот тебе и брат-ство, — ставя ударения на каждом слоге, засмеялся штандартенфюрер. — Оно достойно нескольких сигарет. Краснокожий продал тебя с потрохами. Брось даже думать о бегстве. Делай, как я говорю, и все будет хорошо.

Я не отвечал.

Моя молчанка начинала бесить его.

Наклонившись через стол, он схватил меня за подбородок, аж голова откинулась назад. Подпухлые глаза превратились на узкие щели.

— Видел в туннеле индейцев, которые попробовали показать свой характер? Достаточно было шевельнуть пальцем, чтобы лишить их ума! С тобой произойдет то же самое, если будешь артачиться. Забудешь собственное имя, друзей, не будешь помнить, кто ты, откуда, потеряешь все человеческое, даже обезьяна в сравнении с тобой будет казаться дивом природы. Но я терпеливый. Прежде чем подвергнуть наказанию, устрою тебе приятное свидание. Комендантская! Алло, комендантская! — грохнул он в микрофон. — Как там у вас?

— Приказ выполнен, штандартенфюрер! — прозвучало в ответ где-то из динамика.

— Коменданта ко мне!

За несколько минут в зале с пальмой появился белобровый, тот самый, что принял меня из рук в руки от широкополых шляп возле лифта.

— Проведите его к ней! — кивнул на меня штандартенфюрер.

Белобровый пропустил меня вперед. Снова знакомый уже коридор. Мы завернули вправо. Матовый глянец пластика изменился пасмурным однообразием бетона, потолок понизился, повисая над главой. В безлюдье подземелья разливался мертвый синеватый свет. Путь пересекла густая металлическая решетка — от стены до стены. За ней торчит широкополая шляпа. Гремит засов, решетка отходит в сторону.

Тяжелая дверь с заклепками. Табличка с надписью “Комендант”. “Неужели им удалось взять на испуг Ержи? Что же она мне скажет, будет советовать написать письмо? Может, поверила, что это нас спасет?..”

Яркий поток света неожиданно бьет в глаза, останавливает меня на пороге. На стуле под стеной сидит женщина, сидит спиной к двери. Вдруг голосом штандартенфюрера заговорил динамик:

— Я решил показать вам, фрау, одного упрямого мальчика. Ему все еще кажется, что он находится в лагере юных пионеров, или как там у вас это называется… Можете говорить с ним о чем угодно, вам не будут мешать. Комендант, оставьте их в одиночестве.

Женщина порывисто возвратила.

— Мама! — закричал я. — Мама!..

Это была моя иметь.

…Она одернула пушистый свитер, тряхнула волнистым волосами. Выпрямила руки. Ей помогли одеть скафандр. Эластичный, в несколько раз крепче металла, он удобно облегал тело и вместе с тем выдерживал невероятное тиснение водной толщи. В скафандре женщина была похожа на сказочное морское существо. Собственно, так оно и было. Эта женщина и все, кто жил здесь, в соединенных узкими галереями-переходами помещениях, уже привыкли к подводным пространствам океана. Лишь полуметровые стены отмежевывали их от вечно безмолвного царства глубин.

Бесшумно отворились щиты промежуточной камеры. Женщина в скафандре переступила через высокий порога. Двери-щиты стали на свое место. Из отверстий ударили пенистые струи, заклокотало, забурлило. Камера быстро наполнялась водой. Открылся полукруглый люк — окно в океан. Оттолкнувшись ластами, женщина выплыла наружу.

Ее окружала непроглядная чернота. Ослепительный луч прожектора с трудом прорезал тьму. Светлая дорожка легла на бугристое дно, в ней промелькнула стайка рыб. Женщина включила радиомаяк. “Ти-у-у, ти-у-у…” — ЭГБ-1 подавала четкие позывные. Женщине надо было плыть на юго-запад свыше двух миль, чтобы достигнут океанской впадины близ острова Арпа-Нау. Там, в глубинах, были установлены приборы. Они должны дать ответ на одно вопрос: какое происхождение шарообразных предметов, которые, словно мячи, устилали дно впадины. Свыше двадцати лет тому ученые сделали предположение: загадочные шары — не что иное, как колонии микроорганизмов, которые питаются металлами, растворенными в морской воде. Шары оказались сгустками ценных руд: марганца, кобальта, никеля, меди.

Каждый день, в одно и то же время, женщина отправлялась от Экспериментальной глубинной базы в направлении к Арпа-Нау. Она проверяла показания специальных аппаратов, которые фиксировали процессы образования этих мячей-рудоносов, которых, по предыдущим подсчетам, в глубинах Атлантического океана собралось миллионы и миллионы тонн. Кое-где шары целиком укрывали дно, и эта подводная “мостовая” имела неоценимую стоимость.

Позади давно исчез, растворился во мраке свет иллюминаторов базы. На глубине свыше пяти тысяч метров была вечная ночь. Луч прожектора изредка наталкивался на знакомые ориентиры — на верхушки подводных скал, на остатки давно затонувшего корабля. К впадине, где стояли приборы, осталось плыть минут десять. Неожиданно вода непривычно и мигом уплотнилась, женщина ощутила толчок в спину. Издали донесся тяжелый грохот. Радиомаяк замолк. Связь с ЭГБ-1 оборвался.

В случае затухания пеленга каждый, кто находился в океане, должен был немедленно возвращаться на базу. Так говорилось в инструкции. Не раздумывая, женщина поплыла назад. В раскатистой вспышке грома слышалось что-то тревожное, зловещее. Женщину охватило беспокойство.

Закованная в скафандр фигура взрезала воду, набирая скорость. Вода все больше мутнела, казалось, дно океана застилала туча, в которой застревало даже лезвие электролуча. Женщина двигалась почти вслепую. И в скором времени натолкнулась на хаотичное накопление обломков. Вокруг в беспорядке высились бесформенные глыбы бетона, торчала покромсанная, покрученая металлическая арматуры. На месте, где еще полчаса тому стоял комплекс подводных сооружений, где пульсировала жизнь, остались немые руины.

Женщина в отчаянии носилась между сокрушенных, раздавленных зданий. У нее тлела надежда — может, кто-то из товарищей спасся, может, где-то уцелел какой-либо кусочек среди страшного опустошения… Но живых не было. Адский взрыв смел все, не выдержал даже сверхтвердый монолит фундамента, раскололся, расползся; огромные обломки стали на дыбы, растрощил помещение лабораторий, составов, жилых отсеков.