– А вот посмотришь, – не стала спорить супруга.

Он тоже не стал продолжать этот бесполезный разговор, достал свою электронную книжку, куда накануне насовал всяческого чтива, открыл бутылочку еще холодного пива и принялся читать.

Но в мир литературы Евгений погружался не очень долго. Через какое-то время начал шипеть, как разогревающийся чайник, произносить сквозь зубы невнятные слова, гневные по тону, щелкал кнопками, а потом вообще закрыл обложку, отложил книгу и не то чтобы выматерился, а произнес какое-то выражение, которое не переводилось на русский, но сразу было понятно, что оно непечатное.

Супруга недоуменно воззрилась на него.

– Что это с тобой, милый?

Миронов зло покосился на книжку.

– Да понимаешь, начал читать один культовый, как сейчас любят выражаться, романчик. Боевик и все такое прочее. Из времен минувшей войны. «Пушки острова Наварон» называется. Группу англо-американских диверсантов забрасывают на греческий островок, оккупированный немцами. Те установили какие-то суперпушки, угрожающие драпу англичан с другого островка. И надо эти пушки взорвать, чтобы не мешали. Бегают герои-диверсанты по острову, совершают чудеса храбрости, а если честно, с профессиональной точки зрения, глупости. И, маразматики, постоянно рефлексируют! Вот гонятся за ними крутые егеря, загоняют в какое-то ущелье. Они устраивают засаду и бьют фашистов. Не всех, но нескольких. И какие, думаешь, мысли у них при этом? «Это был не бой, это было подлое убийство!» Какое «подлое убийство», бараны?! Это война! Если фашистов не перебить, они вам, идиотам, глаз живо на нужное место натянут! Это враги! Жестокие и безжалостные враги!.. И все в таком духе. Только один грек-полковник – дурью не мается, мочит фрицев без жалости. А в другом романе, продолжении этих «Пушек», какой-то сержантишка всю дорогу спорит со своим командиром, который гораздо старше его по званию и неизмеримо опытнее. Все ему объясни, расскажи да успокой его разгулявшуюся совесть! И командир, вместо того чтобы дурака-сержанта шлепнуть, дабы под ногами не путался и выполнять задание не мешал, терпеливо с ним нянчится, как с неразумным младенцем. На хрен ему нужны такие подчиненные, да еще в военное время? Если эти союзнички и вправду так воевали, то не понимаю, каким образом они нам помочь смогли Гитлера победить?

– Ты-то чего развоевался? – спокойно спросила Наталья, откладывая журнал сканвордов. – Зачем вообще за эту муру взялся?

– В детстве, помнится, читал, – признался Евгений, остывая. – Вот и подумалось, что интересно теперь будет. Тогда все вправду замечательным казалось. Как же, герои! А теперь – бредятина несусветная!

– Может, ты стареешь? – хитро сощурившись, предположила жена. – Оттого и всем недоволен.

Но Евгений был не склонен шутить.

– Не так уж я и постарел, – заявил он. – Заматерел – это вернее. И опыт появился.

– Послушай, – Наталья наклонилась к нему через столик. – Какой опыт? Зачем он тебе теперь нужен? Все, служба окончена, ты в запасе! И нужно только надеяться, что запас этот никому и никогда не потребуется! Вокруг – мирная жизнь! Завтра море увидишь, на песочке поваляешься. Война закончилась! Сиди и спокойно пей пиво. Хочешь, я тебе рюмочку плесну?

– А у тебя есть? – недоверчиво уставился на супругу Евгений. Не то чтобы жена ограничивала его в потреблении спиртного, он сам себя лимитировал. Но вот в поездках обычно не выпивал, поскольку по профессиональной привычке считал, что в деле алкоголь – только помеха.

– Спрашиваешь! – сказала Наташка. – Чтобы у жены такого вояки да не было заначки?

И конец дня у них прошел мирно и даже немного весело. Вагон, покачиваясь, несся вперед, впереди была неделя отдыха на море, а на столе стояла фляжка с коньяком и отменная закуска: бутербродики с икоркой, маслины без косточек и ломтики нежирной ветчины. Отпуск все-таки!

Но одна мысль все же не давала Миронову покоя. Он запомнил слова жены и думал: а закончилась ли война? Неужели действительно закончилась?..

Даже после двух рюмок коньяка ему что-то не спалось. Такое нечасто случалось, он умел заставить себя заснуть в любой обстановке и на любое необходимое время. Не на сутки, разумеется, но часов на десять – вполне. Сегодня как-то не получалось. Может быть, виноват был старый вагон, стучавший колесами на стыках рельс как-то особенно звонко. Наташка преспокойно дрыхла, не обращая ни на что внимания, а он все ворочался. Наконец, плюнув на сон, решил подняться и сходить покурить в тамбур. Поезд только что миновал Туапсе, повернул, и в окно стало видно ночное Черное море. Миронов никогда особенно к морским пейзажам не тяготел, в душе его ничего не шевелилось при виде водной глади. Он был сухопутным или, если хотите, воздушно-сухопутным офицером и не понимал восторженности некоторых своих приятелей, которая слышалась в их голосе, когда речь заходила о кораблях и морских сражениях. Один, к примеру, все переигрывал итоги Русско-японской войны и считал, что если бы Россия тогда победила, то история пошла бы совсем другим путем, более благоприятным для несчастного государства, без революций и Гражданской войны. Сам Евгений сильно в этом сомневался, но с приятелем не спорил, поддакивая и кивая в нужных местах. Так этот мечтатель просто бредил крейсерами и прочими миноносцами, мог перечислить состав императорских флотов, водоизмещение и вооружение каждого судна. Ну и так далее. Это притом, что сам никогда даже не стоял на палубе боевого корабля, а плавал (пардон, ходил!) только однажды на комфортабельном круизном лайнере вокруг Европы.

Вид ночного моря все же завораживал. Евгений несколько минут посидел на постели, бездумно глядя в окно, потом поднялся, взял со стола сигареты и зажигалку, потихоньку сдвинул скрипучую дверь и проскользнул в коридор. В конце вагона, около своего купе возился проводник, нелюдимый дядька неопределенного возраста, у которого Наталья даже не стала пробовать просить чая. Миронов направился в другую сторону, в тамбур, где разрешалось курить, и к стене была пришпилена самодельная пепельница. Раньше пепельницы стояли фабричного производства, теперь же они повсеместно исчезли. То ли руководство Российских железных дорог таким образом поддерживало кампанию против курения, то ли иностранцы на сувениры разворовали.

Он вышел в грохочущий тамбур, озаряемый двумя чрезвычайно тусклыми лампочками под потолком, прислонился спиной к трясущейся, словно в лихорадке, стенке рядом с одной из боковых дверей и закурил, поглядывая в окно, на бегущий пейзаж кисти не Айвазовского, а природы. Все та же мысль крутилась в мозгу. Не то чтобы совсем навязчиво, а так, на краю сознания.

Война закончилась? Он столько лет был на войне, ходил через линию фронта. Да что там, он и воевал в основном за линией фронта, каждый раз более или менее успешно возвращаясь домой, на свою территорию. Но ведь теперь уже много лет, как он вернулся оттуда совсем, он живет мирной жизнью и почти уверен, что из того запаса, в котором находится, вряд ли кому-то придет в голову его призвать. Так что же сейчас ему не дает покоя? Да, он подобен старому боевому коню, который тихо ржет, заслышав далекий зов трубы. Но ведь и трубы совсем не слышно…

Открылась дверь и в тамбур вышел какой-то человек. Встал у другой двери, закурил. Чтобы не отвлекаться от своих мыслей, Евгений повернулся к нему спиной, уставился в грязное окно. И через пару секунд напрягся. Что-то насторожило его. Сквозь грохот колес, особенно громкий здесь, в самом конце поезда, он вряд ли мог различить какие-нибудь подозрительные звуки и все же…

Кажется, у него за спиной тихо и аккуратно взвели пистолет. Абсурдная мысль, не правда ли? Кому придет в голову взводить пистолет в тамбуре поезда, едущего по побережью Черного моря? Он хотел уже рассмеяться от дикости своего предположения, но напряжение не отпускало. Там, за спиной, определенно что-то происходило. Взгляд оторвался от морского пейзажа и сосредоточился на оконном стекле, которое хотя и плохо, но работало сейчас в качестве зеркала.