Песня рвется из груди, ветерок дует из окна, косматит волосы, лопочут занавески, проплывают рощицы, и снова поля и поля с высокими хлебами…

Неожиданно повеяло свежестью реки, автобус круто повернул налево, и уже побежали навстречу луговые цветы, настоящий ковер из клевера, золотого лютика и ромашки. Виктор закричал:

— Ястреб! Смотрите, ястреб!

Все высунулись из окон. Над лугом летела большая серая птица, ее храбро атаковали несколько маленьких птичек. Если какая-то птичка слишком близко подлетала к птице, она делала в воздухе быстрое движение, словно ныряла вниз.

— Смотрите, смотрите, — восторженно кричал Виктор, — эти птички кажутся против него лилипутами!..

— Не лилипутами, а пчелами, которые стараются ужалить! — отозвалась Жукова.

Вова Мороз высунул в окно голову:

— Это не ястреб! Какая ерунда! Сова! В самом деле — сова! Ее что-то выгнало из дневного укрытия. Смотрите, как она неуклюже летит!

— Ну-ка, пустите и меня! — просила Марийка, заглядывая в окно через головы. — Пустите же! Я вам скажу — ястреб или сова!

Но птицы уже не видно было. Марийка увидела за лугом лес, а за ним гору. Гора была укрыта лесом, на ней высились густолиственные дубы, и сквозь них растопленным красным золотом струилось предвечернее солнце. Реки еще не видно за высокими кустами, но вот и она сверкнула розовой от заката солнца полосой.

Автобус остановился у переправы. Река была широкая и полноводная. У берега стоял паром — две большие лодки с настланными на них досками. На холмах противоположного берега белели в гуще садов дома.

Юрий Юрьевич первым прыгнул на паром и подал руку Надежде Филипповне. За ним начали прыгать другие. Звонко застучали каблуки на деревянном помосте. Виктор и Саша Нестеренко взялись за длинные жерди и погрузили их в воду.

— Взя-ли-и! Вместе! Еще раз! — запел Виктор, налегая грудью на жердь и отталкиваясь ею от дна. — Вовка, ты как там рулишь? Налево давай! Ну, что за друг! Ему говорят — «цоб», а он — «цабе!»

Вова Мороз, стоящий на корме и обеими руками удерживающий грубо сколоченный деревянный руль, тут же понял всю немудрую механику руления. Вода зашумела, запенилась, паром медленно тронул вперед.

— Со скоростью архиерея, едущего на велосипеде! — засмеялся Олег Денисович. — Помните, у Чехова?

Он подошел к Вове и начал ему помогать. Рулить был тяжело, Олег Денисович положил просто на помост свой новенький белый картуз, в котором был похож на капитана, и русые волосы сбилось ему на лоб.

Паром с тупым толчком ткнулся в песчаный берег.

Место для пикника выбрали у подножия горы, в лесу, где река делала крутой изгиб. Все вдруг замолкли, пораженные тишиной, которая, казалось, дрожала в воздухе, как туго натянутая струна. Притронься к ней звуком — и она ахнет в ответ тысячеголосым эхом, подхватит, понесет, убаюкает. Только далеко где-то на опушке грустно куковала кукушка и какая-то птичка устало допевала свою песенку. Над водой столбом играли комары.

Розовый отсвет на поверхности реки все больше темнел. Где-то на горе еще догорал луч, а здесь, под горой, уже властно надвигались сумерки. Они шли из чащи и несли с собой могучую волну влажных ароматов вечернего леса. На застывшей воде разбегались легкие круги от чуть слышных всплесков верховодок, хватающих мошек. Лесная чаща на противоположном берегу казалась уже совсем темной стеной. Бесшумно проплыла лодка со стожком травы. Дедушка стоял на корме с веслом. В последний раз обозвалась кукушка и затихла.

На крутом берегу, просто на траве, уже были расстелены скатерти и выставлены закуски. Вспоминая пионерские походы, молодежь отправилась собирать хворост. По лесу покатилась звонкая перекличка, и тишина разом звякнула, ойкнула, рассыпалась стеклянными осколками…

Ужинали при свете огромного костра, багровыми бликами танцующего на воде. Было много веселой суеты, шуток, песен.

Саша Нестеренко, которому в автобусе не посчастливилось сесть рядом с Марийкой, сейчас набрался смелости, подошел и сел за ее спиной так близко, что Марийка слышала его дыхание, когда он старательно выводил:

— Тебе что, — спросила Марийка, — неудобно возле Олега Денисовича?

— Не совсем. Возле тебя удобнее.

— А может, возле меня место уже занято? — И в ее голосе неожиданно для нее самой прозвучало нескрываемое лукавство.

Саша вдруг растерялся:

— Извини, я же не знал…

Он хотел уйти, но Марийка придержала его за руку:

— Да подожди! Вот сколько мы с тобой учились в одном классе, а как-то не приходилось нам поговорить вдвоем.

— Не было общих интересов, — вздохнул Нестеренко. — Ты же в астрономы нацеливалась, а я, как решил, что пойду по медицинской линии, так и до конца десятилетки…

— Ну, общие интересы у нас были, — сказала Марийка, — а только…

— Только ты не обращала на меня надлежащего внимания…

Марийка снова засмеялась:

— Надлежащего внимания! Вот как! Кстати, какие ты «посторонние» книги читал во время уроков?

— Я же не только во время уроков. Я всегда читаю, книги брал в двух библиотеках. Последняя, какую я прочитал, — «Обрыв» Гончарова. Это уже второй раз. Из медицины тоже читаю, «Хирургию», например. Страшная книжка, и такая, знаешь… Как это сказать?

— Феноменальная?

— Вот, вот, — обрадовался Саша, не замечая Марииной иронии. — Тянет к себе. А ты какую последнюю книжку прочитала?

Юля Жукова подбросила в костер хвороста. Пламя на минуту уменьшилось, ударило густым дымом, сквозь него пробивались золотые змейки, и вдруг загоготало, рванулось вверх, взорвалось искрами. Хворост затрещал, огонь то и дело менялся — он то выигрывал красными, словно зловещими, языками, то вдруг становился ясно-желтым, то вихрился синими кудрями.

Освещенная мигающим пламенем, на берегу стояла Варя Лукашевич. Далеко над заснувшей рекой разлегся ее голос:

Казалось, что это поет сама загрустившая Наталка Полтавка, придя с ведрами к колодцу…

Уже давно густая полумгла обняла и речку, и берег. Давно уже тьма блуждала под широкополыми дубами. Только иногда под крутым берегом издавала звук сонная рыба или, может, сом, ночной путешественник, выплывал из ямы на охоту. Издалека, с соседнего колхоза, долетали звуки радио. Полумгла и расстояние делали их мягкими и нежными. Будто разбуженная песней Вари, на противоположном берегу обозвалась какая-то птичка и затихла.

Все несколько минут молчали под впечатлением песни.

Юрий Юрьевич сел перед костром на корточки и начал шевелить в нем палкой. Высоко полетели искры.

— Итак… — промолвил он. — На чем мы остановились? Таким образом, у нас сегодня последний вечер. Последний вечер… — Голос у него вздрогнул. — У вас, юные друзья, завершился важный этап в жизни. Кончились школьные годы, а вместе с ними и ваше детство. Шел человек на гору, десять лет шел. Вышел на вершину, остановился и ахнул: какой простор вокруг, какие пейзажи, какие заманчивые дороги!

Тем временем часть молодежи разошлась кто куда. Степан Яковлевич привез удочку и собрался куда-то под лес порыбачить.

— А вы что надумали? — остановил его Олег Денисович. — Я хоть и не рыбак, а знаю, что ночью рыба не клюет. Надо же ей и поспать.

— А сом? — почему-то торжественно промолвил Степан Яковлевич. — О соме забыли? Сом — ночной богатырь! А они здесь, в Донце, есть, есть… Я и кусочек мяса захватил…

Ребята и девчата кружили над рекой, кто-то пошел на Казачью гору.

— Пошли и мы на Казачью! — предложила Юля.

Виктор, которому хотелось побыть с Юлей вдвоем, с готовностью согласился. Через четверть часа они уже стояли, взявшись за руки, на вершине горы, по колени в густой траве.

Далеко внизу Виктор и Юля увидели свой костер. Он казался в темноте яркой свечкой. На его фоне двигались черные фигуры.