— Ну, мама, рассказывай, — не выдержала, в конце концов, дочь, когда мать села за стол и, обжигая губы, хлебнула из стакана. — Я уже знаю, по тебе вижу, что ты торжествуешь победу.

— Сейчас и ты будешь торжествовать со мной, Марийка! Хотя до окончательной победы еще далеко.

Она отодвинула стакан и, сияя глазами, чуть сдерживая радость, начала рассказывать:

— Ну, ты же знаешь, что в прошлом году я высеяла наилучшие зерна пшеницы моего нового сорта. Три тысячи зерен отобрала собственными руками — самых лучших, с замечательными признаками. Когда появились всходы, тысячу наиболее кустистых я осторожно пикировала и пересадила на грядку, как рассаду, только немного глубже, чтобы появился дополнительный корень. Ты почему так смотришь на меня?

— Мамочка, сколько у тебя терпения, настойчивости!

— А я может и рассказываю тебе это для того, чтобы ты училась работать с вдохновением. Одним словом — как поэты пишут стихи. Но слушай, слушай. Рассада раскустилась чудесно — тридцать пять стеблей с одного корня. А колосочки — каждый длиннее двадцати сантиметров! Рассчитала урожай — сорок центнеров с гектара. Ты это понимаешь?

— Понимаю, мам. Но что произойдет с новой пшеницей не на грядках, а в поле, когда ее начнут сеять?

— Подожди. Надо закрепить в ней кустистость и отборное зерно, чтобы это наследовалось в обычных условиях, понимаешь? А торжествую я потому, что была массовая проверка всходов с полученных летом семян. Ну, и оказалось, что они кустятся, как никакие другие всходы. Два ростка я нашла с такой корневой системой, будто она развилась из пикированной рассады. И вот, дочка, я думаю, что где-то через три-четыре года наша Родина будет иметь кустистую пшеницу!

Она встала и, забыв о чае, начала ходить из угла в угол — наверное, у нее появилась какая-то новая мысль. Потом повернулась к дочери, промолвила.

— Ну, довольно. Сейчас — о другом. Как твои дела, дочка? Светят планеты? Как Марс, Меркурий?

— Не светят, а отражают солнечный свет.

— Важная поправка. А я это, Марийка, купила по дороге томик Пушкина. Хочу перечитать. Мне сегодня особенно хочется хороших стихов.

Она развернула наугад книжку и прочитала:

— «Души прекрасные порывы», — задумчиво повторила Марийка. — И у меня есть порыв, я тоже хочу все силы отдать Отчизне. Но я словно в тумане. Мамочка, я до сих пор не знаю, в чем мое призвание. Это меня мучает. Последние месяцы в школе, а дальше — какую специальность избрать?

— Ты, кажется, уже переменила десяток профессий? — серьезно спросила Евгения Григорьевна. — А как астрономия?

Марийка колебалась.

— Пришла к выводу, что астронома из тебя не будет? — улыбнулась иметь. — Пусть это тебя не волнует, Марийка. Не каждый избирает себе профессию сразу. Еще взвесишь, прислушаешься к велению сердца, побываешь в институтах на днях «открытых дверей» для будущих студентов.

Марийка вздохнула.

— Хорошо тебе, мама! Опыты твои идут хорошо, ты теперь будешь спать спокойно.

Евгения Григорьевна и Марийка сели на диван, дочь прислонилась к матери, как маленькая девочка.

— Да, спать надо… для здоровья, — сказала мать. — Но я когда-то подсчитала, сколько времени тратит человек на сон, и мне стало жутко. Если спать шесть часов ежесуточно, то за месяц это будет сто восемьдесят часов. За год — подожди, это будет составлять… две тысячи сто шестьдесят часов, или… или 90 суток… Подумай, каждый год человек спит три месяца! Ужас!

— А это в самом деле страшно, мам! — промолвила Марийка, и ее карие влажные глаза потемнели. — Что можно было бы сделать за три месяцы! Три месяца каждый год!

— Надо продлить жизнь человека, — сказала Евгения Григорьевна. — До сотни лет, это — как минимум. А то и до полтораста. Проблема долголетия, дочка!

— Проблема долголетия!

Марийка вдруг встала и начала ходить по комнате из угла в угол, как это часто делала мать.

Евгения Григорьевна со сдержанной ласковой улыбкой наблюдала за дочерью.

— Марийка, я все же думаю, — сказала она, — что основная проблема у тебя сейчас — учиться и учиться. И так, чтобы тебе самой не было стыдно перед собой. Ну, и перед матерью…

Марийка покраснела. Она вспомнила о тройке по украинской литературе. Наверное, мать и намекает сейчас на эту проклятую тройку.

— Мамочка, я знаю, что мне мешает в учебе, — рассудительно промолвила дочь. — Я не умею фиксировать свое внимание. Сидя над учебником, вдруг начинаю думать о другом, внимание переключается, и тогда читаю механически, ничего не воспринимая.

— Замечала это у тебя. Внимательность — признак силы воли. Ведь…

— Итак, я безвольная?

— Силу воли можно в себе воспитать. Только надо этого очень захотеть.

— Я думаю, мам, что прежде всего надо поставить перед собою цель. Моя цель — быть отличницей в учебе. И надо заставить себя быть внимательной, чтобы достичь этой цели. Мам, вот увидишь, я найду в себе силу воли! Найду!

Она снова упрямо зашагала из угла в угол.

— Я часто думала над тем, — продолжала дальше Марийка, — каких усилий стоило человечеству, чтобы достичь в науке какой-то истины. Ну, чтобы создать новую теорему, открыть новый физический закон. Или чтобы проникнуть в тайну планеты, выяснить деятельность человеческих органов. Часто на это уходили десятилетия. А здесь, в школе, нам подают все эти знания, все достижения науки готовенькими — бери их, постигай. Какой же надо быть неблагодарной невеждой — я сейчас не найду другого слова, мам, — чтобы плохо учиться! Знаешь, нам часто повторяли учителя: «Вы учитесь, чтобы принести пользу Родине». И странно, эту простую истину я по-настоящему осознала только год ли два тому назад. Как это тебе нравится? А вот сегодня я шагнула еще дальше, я уже серьезно ищу причины, которые мешают мне учиться на пятерки. Я уже стала взрослой, мам?

Обе засмеялись. Марийка снова села возле матери, обняла ее за плечи. Тем не менее быстро спохватилась.

— Мам, я сейчас же сажусь за стол. Попробую сосредоточить все внимание, всю силу воли.

Евгения Григорьевна задумчиво смотрела куда-то в сторону. Дочь перехватила ее взгляд.

На этажерке стоит фотография. Это — отец. Марийка не помнит его. Он умер давно, Марийке тогда и года не было.

— Он был очень хороший? — спрашивает дочь. — Ой, я так наивно спрашиваю!

— Был? А, да, да… Был. Страшное слово. Хороший, дочка. Подожди, я тебе купила подарок. Ну-ка, примеряй!

Евгения Григорьевна подала дочери туфли. Марийка укоризненно глянула на мать:

— Ты же себе хотела купить! У тебя же плохонькие.

— Со следующего месяца куплю и себе. Не все сразу. Я давно хотела купить тебе такие. Ты только взгляни какие!

Но Марийка смотрела на лицо матери — оно было невыразимо прекрасное, светилось любовью и радостью. Даже круги мелких морщин у глаз казались сияющими лучиками.

— Мамочка, все ли мамы такие, как ты?

У Марийки в глазах стояли слезы нежности и растроганности. Она взяла мать за руку и приникла к ней щекой.

Марийка села готовить уроки, а Евгения Григорьевна легла на диван и укрылась теплым пледом. Ей вдруг стало холодно, по коже поползли мурашки.

«Что со мной? — подумала. — Не схватила ли я малярию? Ведь так было и позавчера»…

Но дочери она ничего не сказала.

В небольшом уютном особняке, в глубине сада, огороженного каменной стеной, жил известный конструктор пассажирских самолетов Роман Герасимович Коробейник.

Сегодня он не ездил на завод и целый день сидел над чертежами. Какая-то важная деталь захватила его. Он никого не принимал, выключил телефон и только раз ли два сам звонил в конструкторское бюро.