Нина внимательно слушала, ее розовое личико становилось все более серьезным.

— Что же ты решила? — спросила она.

— Быть в первых рядах отличников, — сверкнула глазами Марийка. — Как это тебе нравится? С сегодняшнего дня воспитывать в себе силу воли, это — раз, положить предел разгильдяйству в своей работе, напрочь выскрести из своего существа лень, это — два.

— Я думаю, что тяжелее будет закалить силу воли, — серьезно промолвила Нина. — Для этого надо бороться с самой собою. Знаешь, отец мне рассказывал, будучи подростком, он раз и навсегда решил стать инженером-конструктором, строить самолеты. И он все время видел перед собою эту цель, боролся за нее.

Нина подошла к окну и опустила штору. В комнате стало уютнее. Настольная лампа под синим шелковым абажуром, этажерка с книгами, мягкая тахта, присутствие любимой подруги — все это настраивало на искренний разговор.

— Что же, может, и аттестат с золотыми буквами получишь? — улыбнулась Нина. — А, Мавка? Ты разве не знаешь, что аттестат с золотыми буквами дают тем, кто получает золотую медаль? У кого серебряная, тому дают аттестат, напечатанный серебряными буквами. А всем остальным — обычные аттестаты, синие.

«Ну, меня ты все-таки не догонишь! — вдруг мелькнула у Нины скрытая мысль. — И навряд, чтобы тебе дали золотую медаль!» И она невольно покраснела от таких мыслей.

— Я об этом не думала, — просто ответила Марийка. — Мы же не ради медали учимся! А дадут — не откажусь. Главное — цель.

— Цель! — сказала Нина с особой, глубокой ноткой в голосе, будто говорила о чем-то чудесном. — Цель у всех нас одна… Мы будем создавать ценности для народа. Но профессии у нас будут разные. И здесь можно ошибиться, Марийка, в оценке своих способностей. Ты знаешь, что я хочу стать писательницей. Но иногда вдруг возникает очень болезненная, Мария, тревожная мысль: а есть ли у меня литературное дарование? Что если я обычная неудачница? Ну да, неудачница, которая только вообразила, что может писать?

Марийка глянула на подругу, и сердце вдруг кольнула острая жалость — такое растерянное и такое несчастное было лицо у Нины. Тотчас вспыхнуло искреннее желание помочь ей разобраться в сомнениях.

— Ниночка, у тебя же глубокое влечение к литературе! Это же — дело твоего сердца, как ты сама когда-то говорила!

Подруги уселись с ногами на широкой тахте.

— Видишь, Мавка, — сказала Нина, — писатель не сразу становится писателем. Вот Чехов был врачом, Горький всю Россию обошел, прежде чем начал писать. Надо иметь еще какую-то профессию, пока станешь настоящим писателем. Я пойду в университет, буду педагогом. И если… если у меня нет писательского дара, навсегда останусь только педагогом.

— Ты как-то с печалью говоришь об этом, Нина, — заметила Марийка. — Быть педагогом — это же прекрасно!

Нина задумалась.

— А вот я… — говорила тихо, — ощущаю, что главное для меня — писать. А быть учительницей… Понимаешь, Мария, это меня не забирает до конца, до глубины сердца. И я буду писательницей! Нет, ты послушай, как это звучит: писательница Нина Коробейник!

— Надо, чтобы произведения звучали, — заметила Марийка.

— Будут звучать, — уже с уверенностью сказала Нина. — Пойми, что я просто не могу не писать.

Вдруг она вскрикнула:

— Ой, отец!

Роман Герасимович стоял на пороге и беззвучно смеялся. Нина сорвалась с места и подскочила к отцу:

— Отец, подслушиваешь? Это так делают порядочные люди? Да?

— Не подслушивал, а просто слушал, честно открыв дверь. Кто же тебе виноват, что ты не заметила меня! Ич, как уютно устроились! Ну-ка, пустите и меня. Пустите, пустите. Может, и я немного вам пригожусь. Так как же? Есть у тебя дар или нет?

— Ну, говорю же, подслушивал!

— А разве у вас какие-то секреты? Слышу — разговор о выборе профессии, о писательском таланте. Будто никаких секретов. Иначе бы я скромно затворил дверь.

Роман Герасимович, большой и немного неуклюжий, сел между дочерью и Марийкой.

— Ну, Марийка, выйдет ли из моей дочери писательница? Загадка, правда? А ты, Нина, попробуй самая себя разгадать. Как у тебя, любовь к слову — глубокая? Знаешь, такая, чтобы всю душу в плен взяла! Ну, ну, загляни в себя. Формула здесь простая: любовь и двужильная работа. Вот скажу о себе: я — опытный конструктор, но пришлось восемнадцать раз переделывать одну деталь самолета. С каждым разом деталь улучшалась, и все-таки не удовлетворяла меня. И вот только сегодня я, кажется, нашел то, чего не хватало.

Роман Герасимович крепко погладил ладонью побритую голову и встал с тахты. Он был весел, взволнован.

— До чертяки приятная вещь работа! Понимаете ли вы, дорогие мои, что это наслаждение? Ах, что за наслаждение, милые мои девочки!

— А как же у вас было, Роман Герасимович? — спросила Марийка. — Как вы стали конструктором?

— У меня с первого раза. Глянул — и полюбил. Навеки! Мне было пятнадцать лет. Еще был жив мой отец. Между прочим — бухгалтер одного издательства, и не ремесленник, а талантливый бухгалтер, цифры у него жили и говорили. Так вот, под Киевом мне случайно пришлось увидеть, как юные авиамоделисты запускали свои модели. И увлекся навеки. Организовал в школе кружок авиамоделистов, и пошло, и пошло… Конечно, не только — розы. Были тяжелые переживания, колючки, и просто — в сердце, в сердце! Хотя уже стукнуло, помню, тридцать лет, а плакал. Да что говорить! Это тогда, когда на испытании нового образца самолета погиб пилот. Самолет тот был моей конструкции. Работал над ним дни и ночи, со страстью, с энтузиазмом. А прошла мимо внимание какая-то мелочь, и вот — смерть летчика! Значит, творчество — это не только сердце, но и мозг, железный, безошибочный мозг!

С очевидной радостью он посматривал на дверь, за которой лежал на столе чертеж детали.

В конце концов не выдержал и пошел в кабинет. Но на пороге обернулся.

— У меня на этот счет свое мнение. Я говорю, что нет людей без талантов! У каждого человека обязательно есть какое-то призвание, талант! И часто, очень часто сам человек не знает, к чему у него есть склонность! И я не вижу, между прочим, большого различия между призванием и творческой работой. Во всех профессиях! Есть сапожник и сапожник. Первый — творец, второй — ремесленник. Почему? Потому, что ему надо было стать столяром, краснодеревщиком! Он такую бы мебель делал, что хоть на выставку, а он взял в руки шило и дратву! Бить надо за такие ошибки!

— Разрешите, Роман Герасимович, — сказала Марийка. — А если у человека были такие обстоятельства, что он должен был пойти против своего призвания?

Роман Герасимович вскипел:

— Какие обстоятельства? Никаких обстоятельств! Вы знаете, что такое пойти против своего призвания? Талант за-гу-бить! Собственный талант закопать в яму и придавить могильной плитой! А это уже преступление! Преступление и против себя, и против государства! Государству нужны таланты! И они должны прежде всего рождаться на нашей земле, в нашей стране, а не за океаном, где над каждым талантливым человеком висит петля. Ну, вот… И еще вот что. Глядите — за спорами о выборе профессии нахватаете троек. А то еще и двойка подкатится! Десятиклассницы!

Когда Роман Герасимович ушел, Нина наклонилась к подруге и тихо, словно доверяя секрет, сказала:

— Мавка, я пишу рассказ. Ничего, ничего не скажу сейчас — ни о сюжете, ни о теме… Закончу — прочитаю. А завтра у меня, знаешь, пионерское собрание. Правду сказать — боюсь. Что если я им не понравлюсь? Опыта же у меня никакого. Ой, ты не представляешь, что это за класс! Учителя не знают, что с ним делать.

— Ты преувеличиваешь.

— Возможно, но так говорят. Там я уже познакомилась с одним озорником. Мне и интересно, хочу испытать свои способности к воспитанию, и страшно провалиться, не оправдать доверия комсомольского комитета. Эти школьники могут мне такую обструкцию устроить! Ну, просто не понравлюсь им, не заинтересую, не сумею подойти. Начнет какой-нибудь зачинщик, за ним — второй, третий. Был бы у меня хотя бы рост приличный. А то я и на десятиклассницу не похожа.