– Ваш пыл, мистер Стоун, заслуживает всяческого восхищения. Наше правление по достоинству оценило ваш рассказ, мы потрясены целеустремленностью и упорством этих родителей. Но их дети – умственно отсталые, и этим, собственно, все сказано. То, чего они сумели достичь, само по себе, безусловно, важно, но их обучали в особых условиях, с помощью педагогов, которые имели возможность уделять этим детям опять же особое, если не безраздельное, внимание. Что, с нашей точки зрения, является решающим обстоятельством.

Каролина поймала взгляд Сандры. Подобные аргументы тоже не были новостью.

– Умственно отсталый – уничижительное определение, – ровным тоном отозвался Рон Стоун. – Да, никто не спорит, наши дети развиваются медленно. Но они отнюдь не глупы. Ни вам, ни мне не известно, чего они способны достичь. Поэтому с точки зрения умственного роста и развития для них, как и для всех детей, чрезвычайно важно отсутствие заранее установ ленных ограничений. Мы просим всего лишь о равноправии для них.

– Ах да, равноправие. Но где взять средства? – вмешался другой человек, худой, с редкими седеющими волосами. – Тогда придется принять всех, и в школу хлынет поток умственно отсталых индивидуумов. Взгляните.

Он раздал всем присутствующим копии отчета и принялся анализировать экономическую эффективность, точнее – неэффективность обучения подобных «индивидуумов». Каролина, глубоко вдохнув, задержала дыхание. Нельзя выходить из себя, иначе уж точно все насмарку. Между старыми оконными рамами билась муха. Каролина опять подумала о Фебе, ласковой и подвижной девочке, которая как никто умеет находить пропавшие вещи, считает до пятидесяти, самостоятельно одевается и знает наизусть алфавит. И пусть она невнятно разговаривает, зато способна вмиг почувствовать настроение Каролины.

Недоразвитие, жужжали голоса. Заполонят школу. Финансовая обуза, помеха для нормальных детей.

Каролину охватило отчаяние. Эти люди никогда не видели Фебу, да и увидев, не поняли бы ничего, кроме того, что она – ненормальная, плохо говорит и с трудом осваивает новое. Как им показать эту чудесную девочку? Фебу, которая сидит на ковре в гостиной и строит башню из кубиков: мягкие волосы падают на уши, на лице – глубочайшая сосредоточенность. Фебу, которая ставит пластинку на небольшой проигрыватель, подаренный Каролиной, и, завороженная музыкой, кружится, кружится на гладком дубовом паркете. Как объяснить, что стоит Каролине на минуту задуматься или озаботиться чем-то – на ее колено тут же ложится ладошка ее дочери? «Все хорошо, мам? – спрашивает Феба или просто говорит: – Я тебя люблю». Как показать ту Фебу, которая обожает кататься на крепких плечах Ала, которая обнимает каждого, кто ей встретится? Фебу, упрямую и непокорную, топающую ногами. Утреннюю Фебу, гордую тем, что сумела одеться сама.

А разговор за столом по-прежнему шел о цифрах, материально-технической базе, невозможности перемен. Каролина вскочила со стула, дрожа от гнева. Ее покойная мать в ужасе прихлопнула бы ладонью рот. Каролине и самой не верилось, что она могла так измениться. Но назад дороги не было. Их идеальные школы, видите ли, заполонят умственно отсталые дети! Она уперлась ладонями в стол и застыла в демонстративном ожидании. Один за другим мужчины умолкли, в комнате воцарилась полная тишина.

– Дело не в цифрах, – сказала Каролина. – А в детях. У меня есть дочь, ей шесть лет. Да, она дольше осваивает какие-то вещи, это правда. Но она научилась всему, что умеют другие дети: ползать, ходить, говорить, пользоваться туалетом, одеваться, вот как сегодня утром. Я смотрю на нее и вижу маленькую девочку, которая всех любит – всех без исключения! – и очень хочет учиться. А еще вижу людей, которые, похоже, забыли, что в нашей стране образование имеет право получить любой ребенок – независимо от способностей.

Несколько секунд все молчали. Стекла высокого окна чуть дребезжали на ветру. На бежевых стенах пузырилась, а кое-где облезла краска.

Голос темноволосого мужчины был мягок:

– Я – мы все – глубоко вам сочувствуем. Но скажите, вы действительно верите, что ваша дочь или другой подобный ребенок способны освоить академические науки? И чем это им поможет? Я бы на вашем месте предпочел, чтобы ее обучили какому-то ремеслу.

– Девочке шесть лет, – сказала Каролина. – Ей рано обучаться ремеслу.

Рон Стоун внимательно следил за их диалогом и теперь вмешался:

– В сущности, вся ваша дискуссия не по теме. – Он открыл портфель и достал толстую пачку бумаг. – Дело не в морали и уж конечно не в материально-технической базе. Дело в законе. Вот петиция, которую подписали родители, присутствующие здесь, и еще пятьсот человек. Этот документ является приложением к групповому иску, составленному от имени этих семей, которые настаивают, чтобы их дети были приняты в общеобразовательные школы Питтсбурга.

– Закон о гражданских правах в данном случае использовать нельзя, – сказал седой мужчина, поднимая глаза от бумаг.

– Просмотрите все бумаги. – Рон Стоун захлопнул портфель. – А мы с вами свяжемся позже.

За порогом обшарпанной комнаты, на старой каменной лестнице, они бурно заговорили; Рон был доволен, но старался не проявлять излишнего оптимизма, зато остальные возбужденно обнимали Каролину и благодарили за прекрасную речь. Та улыбалась и обнимала их в ответ. Несмотря на полную опустошенность, она сейчас с особой силой любила этих людей: Сандру, разумеется, которая по-прежнему каждую неделю приходила на кофе; Колин, которая вместе с дочерью собирала подписи под петицией; высокого жизнерадостного Карла, который предоставил обществу место для встреч на своем ковровом складе, хотя его единственный сын с синдромом Дауна умер в детстве от болезни сердца. Четыре года назад Каролина никого, кроме Сандры, не знала, а теперь их всех объединяла напряженная работа по вечерам, отчаянная борьба, скромные победы и большие, большие надежды.

Каролина, все еще очень взволнованная после своего выступления, поехала обратно в подготовительную школу. Увидев ее, Феба вылетела из толпы детей, обняла за колени. От нее пахло молоком и шоколадом, на платье темнела грязная полоска, волосы на ощупь – пушистые, как одуванчик. Каролина коротко рассказала Доро о собрании. Отвратительные слова – заполонят, обуза – до сих пор звучали у нее в голове. Доро, торопясь на работу, коснулась ее руки: «Вечером все подробно обсудим».

Каролина повезла Фебу домой. Мир вокруг поражал красотой: молодая листва, гроздья сирени – облачка пены и огня на зеленом фоне холмов. Ночью прошел дождь, сейчас небо было чистое, ослепительно синее. Каролина вывернула на аллею, затормозила и огорчилась, не увидев грузовика Ала. Они с Фебой прошли сквозь трепещущую тень платанов, Каролина села на крыльце, включила радио, а Феба принялась кружиться по мягкой траве, откинув назад голову и подставив лицо солнцу.

Каролина наблюдала за ней, и недавнее напряжение уходило. Кажется, впереди забрезжила надежда, однако годы борьбы со всем миром научили ее осмотрительности.

Приложив к уху Каролины сложенные ладошки, Феба шепотом поведала ей «секрет». Каролина не разобрала ни слова, лишь почувствовала жаркое, прерывистое дыхание, а Феба уже вновь выскочила на солнце и закружилась – счастливый человечек в светло-розовом платье. Лучи солнца зажгли янтарным блеском ее темные волосы, и Каролина вспомнила Нору Генри под ослепительными больничными лампами. Сердце кольнуло опасливым сомнением.

Феба остановилась, раскинув для равновесия руки, взвизгнула и помчалась через газон к лестнице. Наверху, глядя вниз, стоял Ал. В одной руке он держал разноцветный сверток – очевидно, для Фебы, а в другой – букет сирени, который, как знала Каролина, предназначался ей.

На душе у нее посветлело. Ал ухаживал настойчиво, терпеливо, неизменно, еженедельно появляясь с цветами и милыми подарками, – и с такой очевидной надеждой, что Каролина не могла его оттолкнуть. И все же она действительно старалась сохранять дистанцию – он был прав в своем обвинении, – не доверяя нежданной любви нежданного человека. А сейчас обмерла от радости: так боялась, что он вообще не приедет!