Страдалец пожал плечами, подобрал с пола кастрюлю и, зачем-то заглянув в нее, стал рассказывать о том, о чем я его вовсе не спрашивал:

– Вчера вечером один объект инспектировал. Недалеко отсюда, на Софьи Перовской. Так чуть не погиб. Представляете, Егор Владимирович, буквально в двух шагах от меня плита упала. Трос у крана оборвался, и она такая – у-у-у – вниз. И – бенц! Чудом спасся.

Нет, не дано ему было сбить меня с панталыку.

– Чудес на свете не бывает, и плиты просто так ни на кого не падают, – уверил я его и повторил вопрос: – Так почему о бубне сразу не рассказал? Опупел в атаке?

– Если честно, то подсел я на эту штуку, – признался он и тяжко вздохнул.

Я не понял:

– На какую?

– Ну на бубен этот, будь он неладен. Ты… вы… ты в дырочку-то глянь… те.

И я глянул.

Запредельное явило себя вначале непроглядной теменью. Потом медленно, будто нехотя, просочилась из трещинки полоска света – и темнота раскололась, как перезревший арбуз, в который вонзили нож. Из бездонного раскола тут же вывалились разноцветные светящиеся фигуры: треугольники, квадраты, круги, спирали и прочие разные, названия которым с ходу и не подберешь. И завертелось. И закружилось. Заработала машинка, стирающая грани между иллюзией и явью.

Чувствовалось, что фиг от этой штуки просто так оторвешься: завораживает невиданными красками и замысловатой геометрией, затягивает изяществом танца и бойким ритмом, рушит представление о месте и времени. Завораживает, затягивает и лишает воли. Тут Домбровский не соврал. Я дракон – и то с трудом оторвался, каково же человеку, который и без того склонен к эскапизму? А ведь так вот безотрывно посидишь часок – и на неделю в измененное сознание ума впадешь. Даже сомневаться не приходится.

– Как сказала бы моя помощница, портал рулит, – оценил я все увиденное.

Домбровский буквально впился в меня глазами:

– Портал?

– А ты думал? Портал, конечно. Коридор между разными пластами реальности. Через эту вот дырочку шаман и проходит отсюда туда, а потом обратно. Сам-то не пробовал нырять?

– Я-то?!

– Ты-то.

– А что, можно?

– Можно. Но не нужно. Навигация запутанная, иные уходят и не возвращаются.

– А-а-а, – сделал он вид, что врубился, хотя было очевидно – ни черта не понял.

– Значит, говоришь, кайфуешь от созерцания? – безжалостно ковырнул я его рану.

– Прет меня, жутко прет, – стараясь не глядеть на бубен, честно ответил он. – Боюсь, сейчас унесете – ломка начнется.

– А ты не бойся. Переживешь. Переживешь – и дальше жить будешь. В отличие от своих друзей. Кстати, о друзьях. Скажи, почему Нигматулин молчал? Почему ты уперся, мне теперь понятно, но почему он – хоть убей, не пойму. Он-то, в отличие от тебя, пареньком здравомыслящим был.

– Ну да, конечно, – произнес Домбровский с немалой долей сарказма. – Нашли здравомыслящего.

– А что, нет?

– Это он только с виду таким был. На самом деле тоже с тараканами в башке. И еще неизвестно, у кого они были больше – у меня или у него. Пожалуй, у него. Вот такие вот жирные у него были тараканы.

Он показал пальцами какие. Выходило, были величиной с небольшую среднеазиатскую черепаху.

– А поподробнее? – попросил я.

Еще раз приложившись к бутылке, Домбровский кивнул:

– Можно и поподробнее. Дело в том, что Эдька не хотел нож потерять.

– Какой нож? – зацепился я за кончик клубка.

– Ну, он ведь из могилы нож взял, – ответил Домбровский и тут же пояснил: – Эдька с детства холодное оружие собирает… собирал. У него самая богатая коллекция в городе. Как тот нож увидел, так аж затрясся весь. У него в июле какой-то супер-пупер кинжал стырили, ходил сам не свой, а тут такая находка в утешение. Схватил, глаза горят… Если бы не он, глядишь – и не случилось бы ничего. А так – он взял, ну и мы все потянулись. Он – нож, я – бубен, Лешка Пущин – кристалл, Тарасов…

Я прервал его:

– Что за кристалл?

– Большой такой кристалл кварца. Очень чистый.

– Шестигранный?

– Вроде.

Я кивнул. Такой предмет Силы мне был известен. Называется Кристаллом Всех Мер и считается одним из самых могучих артефактов, поскольку его материальная и духовная природа едины. Некоторые маги на полном серьезе называют его «живым камнем». Перебарщивают, конечно, но что-то в этом есть. Знаю, что иные шаманы натирают кристаллами кожу перед камланием. Иногда кладут в воду и пьют ее, после чего обретают способность видеть прошлое и будущее. А еще они с помощью кварцевого кристалла ловят образ чужого лица и раскрывают подлинное имя человека. Между прочим, Шар Фатума, который используют современные колдуны и маги, – это не что иное, как полированный потомок старого шаманского кристалла.

– Все мне теперь ясно, – сказал я. – Нигматулин нож стащил, ты – бубен, Пущин – кристалл, а Тарасов – серьги.

– Вы сказали «серьги»? – удивился Домбровский.

– Да, я сказал «серьги».

– Откуда знаете?

– Оттуда. А что, ошибаюсь?

– Нет-нет, все так. Пашка действительно серьги взял. И еще маску. Омерзительную такую маску.

– Морда какого-нибудь зверя?

– Да там не понять, но беременным я бы не советовал на нее смотреть. Во избежание преждевременных родов.

– Такая безобразная?

– Жуткая просто. И эта вот жуть снилась мне постоянно. Только во сне это вовсе не маска была, а живое лицо.

После этих своих слов Домбровский широко перекрестился.

– А не надо было красть чужое, – назидательно заметил я.

– Кто же знал.

– Сказано же было старшими: «Не укради». Старших надо слушаться.

– Но ведь…

– Что?

– Он же, в смысле она… Она же мертвая была. Тетка эта.

– А какая, собственно, разница?

– Ну не знаю… Одно дело у живых что-нибудь тиснуть, другое…

– У мертвых тем более ничего воровать нельзя. Ни вещи, ни славу. Мертвые очень обидчивы, особенно те из них, которые чародеи и воины. Потревожишь мертвого чародея – если не жизнь, то здоровье потеряешь. Опрокинешь бронзового солдата – покоя лишишься. Это в лучшем случае. В худшем – совести. Как считаешь, хорошо оно – жить бессовестным поганцем?

Не дожидаясь ответа, я сунул бубен под мышку и двинул на выход.