Впрочем, тут же подумал я, «Фарт» – это как раз вряд ли. Давеча здорово пугнул их засланцев. Года на три отбил охоту соваться. Скорее всего, все же кровник объявился – какой-нибудь сын-брат-сват ликвидированного гада из предыдущих Списков.

И еще одна версия у меня была. Допускал мысль, что это сделал Охотник. Не в их стиле, конечно, но времена меняются, нравы портятся, народ мельчает – кто-нибудь мог и скурвиться. Скурвился – и взял на вооружение подлую тактику слабых людишек. Вероятность этого была мала, но она была.

Словом, вариантов тьма, даже в голове не помещались.

Но, с другой стороны, я понимал и такую вещь: кто бы девушку ни выкрал, вскоре выйдет на связь и предъявит свои требования. Иначе зачем он ее крал? А раз так, значит, нужно не дергаться и ждать.

По приезде на место пришлось потоптаться у двери: господин Домбровский долго разглядывал меня в глазок, потом столь же долго возился с замком. Наконец впустил.

Он был пьян, помят и плохо выбрит. В правой руке держал початую бутылку водки с дозатором, а левой безуспешно пытался затолкать край расстегнутой до пупа рубахи в брюки.

– Бесполезно, – сказал я, переступив порог.

– Что «бесполезно»? – не понял он.

– Квасить бесполезно. Страх этим делом не заглушишь.

– Да?

– Да.

Он что-то к чему-то прикинул, взъерошил волосы и попытался возразить:

– А я вовсе и не залуг… Я не загул… шаю. Во-о-от. Я это… Я, чтоб вы знали, поминаю.

– Ну-ну, – скептически пробормотал я.

– Пардон, секунду, мне нужно, – неожиданно сказал хозяин и неверным шагом направился в сторону туалета.

Когда дверь за ним захлопнулась, я, так и не дождавшись приглашения, прошел в огромную комнату-студию, где было много стекла, металла и света. Сразу бросился в глаза висящий на стене телевизор. Его жидкокристаллический экран был таким огромным, что мне невольно захотелось оценить качество картинки. Рука сама потянулась к лежащему на журнальном столике пульту. Щелк – и на экране появилась деятельная Ксения Общак. Девушка занималась привычным делом – кидала понты и учила простолюдинов жить. Я машинально – упаси меня Сила от чужой глупости, своей под завязку – вырубил звук, и светская львица стала походить на аквариумную рыбу: буль-буль, буль-буль, буль-буль.

Недавно Ашгарр здорово ошарашил меня, сообщив между делом, что эта блондинка в шоколаде разродилась книгой. Когда я спросил, а зачем это ей, Ашгарр задумался. Надолго. Но потом все-таки объяснил. Сказал, что все материальное в стране уже есть, а кое-чего попросту многовато. Отдельные граждане уже обкушались. Однако дышать этим самым «отдельным» все труднее и труднее, потому что богатство не может заменить духовных начал. Вожделея подлинности, и пускаются в самообман.

Тем временем в комнату вошел хозяин.

– Так что же вы умыкнули из могилы, любезный Леонид Петрович? – спросил я, не оборачиваясь.

– Ничего я не укым… не умыкал, – сказал упрямец и тут же предложил: – Тяпнете, за упокой души грешной? Лешку мы нашего сегодня… Не успели его, а тут Эдька… головы лишился. Вы только видели бы… Не, лучше этого не видеть. Так я плесну?

Я не удостоил его ответом, переключил телевизор на CMC-викторину и, с ходу отгадав название столицы Бельгии, поинтересовался:

– Леонид Петрович, скажите, вы уже утрясли все свои неотложные дела?

– Какие дела? – не понял он. – Вы о чем?

– Я о том, что вы скоро умрете.

– Умру? – тупо переспросил Домбровский.

– Даже не вопрос, умрете, – подтвердил я. – В принципе, вы уже мертвы. И вы сами это отлично знаете.

– Ну, это мы еще… – начал было он храбро, но вдруг пьяно икнул, всхлипнул и, похлопав меня по плечу, задал извечный русский вопрос: – Что же делать?

– Отдать мне то, что взяли из могилы, – продолжая переключать каналы, вполголоса ответил я. – И как можно скорее.

– Но, блин, я ничего…

Мне это порядком надоело. Бросив пульт на кресло, я с разворота врезал парню в челюсть.

Почему поступил так резко, трудно сказать. Пусть на этот вопрос ответит тот, кто возьмется написать докторскую диссертацию на тему: «Особенности работы сознания дракона в условиях расщепленной индивидуальности». Сам я не отвечу.

Удар вышел на славу: Домбровский рухнул на ламинированный паркет и отключился. Вернее, отключился он, еще падая. Дожидаться, когда придет в себя, я не стал, перешагнул через тело и отправился на кухню. Нашел кастрюлю посолиднее, набрал до краев холодной воды и, вернувшись в комнату, вылил все эти литры Домбровскому на голову.

Холодный душ подействовал на моего подопечного благодатно. Он, словно вынырнувший из полыньи морж, сделал «фр-р-р» и сразу открыл глаза.

– За что? – вполне трезвым голосом задал он справедливый вопрос.

– Сам знаешь, – ответил я, помогая ему подняться.

По-собачьи тряхнув мокрыми волосами, он вяло возмутился:

– И, главное, за свои же деньги.

– Мы договорились мои методы не обсуждать, – напомнил я, протянул ему оброненную бутылку и спросил, оглядывая комнату: – Ну, так и где же это?

Он отхлебнул из горла и, вытерев плечом губы, обескураженно сказал:

– Под диваном.

Давно бы так.

Это был шаманский бубен. Небольшой, яйцевидной формы. Его обод, сделанный из высохшей на пне лиственницы, украшали одиннадцать угловатых выпуклостей. Покрывала обод та же кожа, которой был обтянут и весь инструмент. Ее, судя по всему, содрали с молодого теленка.

С внешней стороны поверхность обтяжки была поделена на три части, каждую из которых заполняли фигурки людей, животных и сказочных чудовищ. Так шаман изобразил все три известных ему мира – Нижний, Срединный и Верхний. А строго посередине древний умелец нарисовал солнце, лучи которого разделяли круг на сектора – владения различных стихий. В центре солнечного диска было вырезано отверстие размером с металлический рубль. Просунув в эту дырку указательный палец, я убедился, что с той стороны он не вышел. Получалось, что бубен, несмотря на всю свою ветхость, находился в работоспособном состоянии.

Выдернув палец, я стер с него иней и поднял глаза на Домбровского:

– Почему скрыть хотел?