Добравшись до офиса, я примостился на дежурном диванчике и благополучно проспал без задних ног до самого утра. Обошлось без сновидений. Проснулся в семь сорок от дикого голода. Помирать не хотелось (чем больше живу, тем больше хочется жить), поэтому пустился на поиски жиров, белков и углеводов. Обшарил все шкафы, заглянул во все нычки, но ничего съестного не нашел. Тогда вытащил бутылку с остатками виски, потряс – грамм двести еще имелось. Подумал, сейчас выпью и заморю червяка к чертовой матери. А не заморю, так утоплю.

Не тут-то было.

Червяк не только не захлебнулся, но и потребовал закуски, причем потребовал весьма настойчиво. Пришлось оставить сантименты и провести продразверстку во владениях Леры. И вот здесь-то нам с червяком повезло, просто несказанно повезло: обнаружил в ее столе треть шоколадной плитки и приличный ломоть пиццы с маслинами.

Шоколад не тронул (баловство), а вот пиццу кинул на зуб. Сдул с нее пыль и кинул. Черствая была, как подошва старого ботинка, но это меня не смутило. Жевал за милую душу, запивая шотландским самогоном, и нахваливал.

Пока чавкал, разглядывал содержимое выдвижного шкафчика. Говорят, содержимое багажника может многое сказать о владельце автомобиля. Думаю, что это применимо и к содержимому рабочих столов. У Леры в ящике стола имелось: номер «Компьютерры» за январь, баночка с кремом от загара, книжка «Синие чудеса» некой Ильдико фон Кюрти, фотография артиста Куценко с проколотым левым глазом, сломанные наушники, баллончик с перцовым газом, диск «Ночных снайперов», янтарные бусики, плоскогубцы, рулон скотча, почерневшая шкурка банана, дискета со странной надписью «Нереальный хак», визитка маникюрши, упаковка от картофельных чипсов, открытка-валентинка в виде розового сердечка, флаер ночного клуба «Объект 01» и несколько разноцветных чехлов для мобильного телефона.

Что можно сказать о владельце всего этого богатства?

Не знаю.

Разве только то, что он не мальчик и что наверняка любит окрошку.

Набив желудок непонятным, мысленно поблагодарил Леру за то, что не дала помереть раньше срока. Теперь я мог думать о вещах более высоких. Например, о туфлях. Отсырели они в давешнюю пургу и до сих пор не высохли. Однозначно требовалась замена.

Вернувшись в кабинет, я сунулся в платяной шкаф, где к своей радости нашел сандалии и кроссовки. Остановил свой выбор на кроссовках. А когда стал натягивать, обнаружил, что внутри напиханы шары из старых газет. Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы сообразить – Ашгарр учудил. Пару раз в год заглядывает в офис, наводит шмон. Чистюля.

В одну кроссовку домовитый поэт засунул три страницы газеты «Жизнь». Это ладно, так себе газета – букв много, жизни нет. Но вот того, что во второй он затолкал номер «Губернских ведомостей» за январь 1903 года, никогда ему не прощу. Это надо же было додуматься!

Осторожно развернув пожелтевшие от времени листы, я выложил их на стол и любовно разгладил. Убедился, что все Целы, успокоился и невольно забегал глазами по строчкам. Притягивали к себе «яры» и «яти». Ох как притягивали. Читал и вздыхал. Как будто все вчера было.

«15 января, по указанию начальника департамента полиции, задержана была богомолка крестьянка Екатерина Кузькина, которая принадлежала к числу сектантов и являлась пророчицей Саломеей. Она же замешана в истории продажи венков от имени отца Иоанна Кронштадтского».

«16 января в доме Мазина, что в Знаменском переулке, во время поминок задержали одну из «поминальщиц», крестьянку Квочкину, которая, выходя из-за стола, похитила семь десертных и три чайные ложки, три салфетки и три пробки с металлическими украшениями. Квочкина заявила, что она, поминая покойника, опьянела и что с ней было – не помнит. «Поминальщицу» отправили в участок».

«18 января мещанин Евсеев, проходя по Екатерининскому парку, был остановлен двумя женщинами. Одна из них спросила, как пройти на Солдатскую улицу, а другая попросила указать дорогу к Воздвиженскому монастырю. Евсеев указал им путь, после чего обнаружил, что у него из кармана пропали серебряный портсигар, также часы и кошелек со ста семьюдесятью рублями ассигнациями и медной монетой. В тот же день мошенницы были задержаны помощником следственного пристава господином Тугариным. Ведется дознание».

Из-за этой последней заметки, собственно, и храню газету. Имеет тут место, конечно, не достойное дракона тщеславие, но выкинуть рука не поднимается. И никогда не поднимется.

Аккуратно сложив газету, я вздохнул: да, случались дни веселые – и собрался удариться в воспоминания о былых подвигах, но меня – вот так всегда! – остановил Телефонный звонок.

– Вспоминал меня? – спросил Ашгарр сонным голосом.

– Вспоминал, – подтвердил я и тут же пошел в наступление: – Недобрым словом вспоминал, а слово то – «шаромыжник». Ты какого хрена в моем архиве копался?

– Ты о чем?

– О том. Зачем газету в лапоть засунул?

– В какой лапоть? Какую газету?

Я передразнил его, подражая голосом утенку Дональду Даку:

– В такой лапоть, такую газету. – Но потом все-таки перешел на человеческий язык: – Зачем старые «Губернские ведомости» в кроссовку засунул?

– Я помню, что ли? – стал вяло отбиваться Ашгарр. – Что попалось под руку, то и взял. А на кой ты эту труху хранишь?

– Надо. Перечитываю.

– У Лао Шаня моду взял?

– Да. То есть нет… Не в этом дело… – Я сбился, но, энергично почесав затылок, красиво выкрутился: – Просто интересно отслеживать, как меняются людские нравы.

– А они что, меняются? – после короткой паузы спросил Ашгарр и громко зевнул.

Тут он меня, конечно, припер. Понятное дело, не меняются. Природа есть природа, супротив не попрешь. Не зная, что сказать, я вызверился:

– Еще раз сунешься в архив – убью.

– И давно у тебя это? – усмехнулся Ашгарр.

– Что «это»?

– Склонность к суициду.

Я смутился, Ашгарр воспользовался моим молчанием и процитировал Пастернака:

– Быть знаменитым некрасиво, не это поднимает ввысь. Не стоит заводить архивы, над рукописями трястись. – После чего резко сменил тему: – Скажи, как все прошло?