«Почему-то я его совсем не боюсь, – лихорадочными очередями стали атаковать ее странные мысли. – Может, потому что пистолет у меня? Может, потому, что он совсем слабый? А может, потому, что в банковскую барышню стрелял не он, а он даже наоборот, вроде как за нее заступался? А может, потому, что темных деревенских улиц я боюсь гораздо больше, чем тяжело больного, беспомощного бандита? Роберту, наверное, уже не помочь, а находиться наедине с мертвым несостоявшимся мужем намного страшнее, чем с чуть живым гангстером? Впрочем, от сердечного приступа не всегда умирают. А может, я его не боюсь... потому что у него такие хозяйские, наглые руки?..»

– Тебе повезло, – пробормотала Катя. – Тебе повезло. Во-первых, я понятия не имею, куда мне идти. Во-вторых, тут есть антибиотики и бинты. С ума можно сойти – ни валидола, ни нитроглицерина нет, а «Бисептол» и бинты есть...

– Впечатление такое, что ты грабанула аптечный киоск, и только теперь рассмотрела, чего там нахапала.

– Да, в некотором смысле мы коллеги.

– Умереть, не встать! Забраться к черту на рога, спрятаться в этой землянке, чтобы однажды ночью ко мне приперлась негра в саване, все мне про меня рассказала и заявила, что она еще и моя коллега. Все-таки ты темная личность. Во всех смыслах.

– Ты не ел всю неделю?

– И как до тебя доперло?

– В твоем положении это даже к лучшему. Нельзя есть, что попало, когда вырезали пару метров кишок. Представляешь, тут есть даже гематоген. Если его хорошенько запить, то для послеоперационного периода вполне... Кстати, а что ты пьешь?

– Там бочка у дома, в ней до фига дождевой воды.

– Ужас.

– Нужно говорить: «Умереть, не встать».

– Кому это нужно?

– Нам. Ведь мы ищем общий язык? Кстати, мне нужно знать, как тебя зовут.

– Вот этого тебе знать совершенно не нужно.

– Ладно. Я буду звать тебя... негрила.

– Да хоть черножопой. Мне плевать.

Катерина на печке нашла жестяной ковшик, в нем было немного воды, наверное, той, из бочки. Она поднесла горсть таблеток и ковшик к его губам.

– Пей.

– Не буду.

– Пей! – Губы у него были потрескавшиеся и очень сухие. Такие губы чем больше облизываешь, тем суше они становятся, трескаются и болят. Катерина знала: как только жар спадет, сухость уйдет, можно будет нормально говорить, улыбаться, глотать.

– Если ты не выпьешь антибиотик, то будешь мучительно умирать от заражения крови или чего-то вроде того. Я в этом не очень хорошо разбираюсь.

– А если выпью, буду лет двадцать гнить в тюряге. Нет, негрила, я выбираю первое.

– Пей!

– Да кто ты такая?! – Эти слова он проорал, попытавшись подняться и выбить ковш и таблетки у нее из рук. Катерина, с трудом увернувшись, удержала все это и отставила на стол.

– А-а, знаю, негрила, тебя подослал Сизый, чтобы ты меня отравила! – Он опять попытался привстать, но сил у него не хватило, и он упал на древнюю подушку в несвежей, цветастой наволочке. – Они пронюхали, где я прячусь, и подослали тебя с колесами. Ведь они думали, что я коньки отбросил после ограбления, и выпихнули меня из машины, когда пересаживались к Сизому в тачку. А я-то выжил... сбежал... боятся они...

– Ну, что ж, – сказала весело Катерина, взяла со стола пистолет и прицелилась ему в лоб. – Раз я от Сизого, и пришла тебя убивать, то...

– Ладно, негрила, давай таблетки!

Катя быстренько поменяла оружие на ковшик с водой и лекарства. Пока он пил, она смотрела, как острый кадык ходит по его горлу вверх-вниз, вверх-вниз.

«Почему я его не боюсь?» – снова вернулась не новая мысль.

Он выхлебал воду, проглотил таблетки и откинулся не на подушку, а на потрескавшуюся от старости беленую стену.

– А еще Сизый сказал, чтобы я сделала тебе перевязку. Сейчас схожу за водой, вскипячу, тут где-то была керосинка, и перемотаю твое брюхо свежими бинтами. А там выживай, как хочешь.

– И ты не пойдешь в ментовку?..

– Наверное, нет. С этим домом меня кое-что связывает...

– Я понял, негрила.

– Меня зовут Катя. – Все-таки, проняла ее эта «негрила».

– Катей можно звать толстую, рыжую, веснушчатую деваху. Тебя зовут Кэт.

– Еще раз назовешь меня Кэт, я выпущу в тебя всю обойму.

– Кэт, Кэт, Кэт и еще раз Кэт! Ну, стреляй! Кэт! Кэт или негрила! Третьего не дано!

Третьего не дано.

Она развернулась и пошла за водой. Ей удалось раскочегарить старую керосинку и вскипятить дождевую воду.

– Спускай штаны, буду тренироваться в милосердии. Никогда не делала перевязок.

Он послушно расстегнул ремень милицейских брюк. Живот у него был бледный, впалый, и никак не походил на живот голливудского героя. Катерина размочила заскорузлые от крови бинты и осторожно сняла повязку.

– Красиво, – сказала она, рассмотрев уродливый шов, сквозь нитки которого сочилась кровь. – И как с таким брюхом тебе удалось так далеко забраться?

– Ха! Все тебе расскажи.

– Я на твои вопросы отвечала прилежно.

– Ладно, Кэт. Я благодарный. Откровенность за откровенность. Только не беги с этим в криминальные новости. Ты вообще с этим никуда не беги. А то Сизый тебя...

– Долго воду толчешь.

– Ну, в общем, я парень ловкий. И смелый, и умный, и сильный. Когда из больницы выбрался, там во дворе грузовик стоял, смотрю, номера Московской области. Ну, я подтянулся, и в кузов. Правда, чуть обратно не сиганул – в кузове гроб стоял, кто-то видно покойника из морга забрал. Потом мне все по барабану стало, потому что я отрубился, а когда очнулся, уже темно было и на кочках трясло. Выглянул, вижу – периферия. То есть, то, что мне нужно. Только грузовик чуть притормозил, я спрыгнул на ходу. Хорошо, в этой деревне ни одного фонаря нет. Выпрыгнул я и пошел. Куда, зачем, не знал. Думал, сдохну, так на свободе. – Он говорил, задыхаясь, из последних сил. Но Катерина не стала его останавливать. Она твердо решила получить плату сполна за свои откровения и свое милосердие.

– Так на свободе. Выбрался я из деревухи, хотел в лес уйти, а тут поле да поле... И вдруг хибара эта заброшенная, несчастная, погибающая, такая же, как и я. Замок сбил, а тут – и кровать, и подушка, и керосинка. Я так понял – это мне последний подарок судьбы. Оказалось, что не последний. Последний – это ты, Кэт, Кэт, Кэт. Ну, как тебе мой сериал?

– Умереть, не встать.

Роберт пришел в себя, когда какой-то ранний петух проорал свой незатейливый клич. Он очнулся на ступенях крыльца, и первое, что почувствовал – холод и страх. Было уже светло: июньские ночи короткие, и небо, хоть и хмурилось после дождя, но все же светлело, с каждой секундой поддаваясь настойчивому рассвету. Ступеньки, на которых он лежал, были мокрыми и холодными. Настолько холодными, насколько может выстудить дождливая летняя ночь теплое дерево.

Роберт Иванович открыл глаза, посмотрел на светлеющее небо, на мокрые плети плюща, обвивающие перила крыльца, увидел распахнутую дверь бани и... все вспомнил.

– Катя! – крикнул он. Или ему показалось, что крикнул, а на самом деле, он только бесшумно подвигал губами?..

Боль, поселившаяся в груди, осталась, но теперь она была приглушенной, давала двигаться и дышать. Роберт Иванович осторожно приподнялся и сел.

– Катя! – на этот раз действительно крикнул он. – Катерина!

В ответ ему раздалась разноголосая петушиная перекличка.

– Катя! – придерживаясь за перила, он с трудом поднялся и зашел в дом.

Катерины не было ни в тесной кухоньке, ни в просторной комнате, ни в огромных сенях. Когда он потерял сознание, была ночь. Была ночь, они парились в бане, потом выскочили во двор, и его так взволновало ее отчаяние и ее тайна, что сердце...

Он сходил в баню, забрал одежду – свою и Катеринин красный сарафан.

«Аптека!» – вспомнил он. Она пошла в аптеку, чтобы купить для него лекарства.

Почему она не оделась? Боль в груди прошла, но почему-то стало жечь в горле.

Она не оделась, не взяла денег, выскочила на темную улицу, даже толком не зная, где находится этот чертов аптечный киоск.