Питт встретился с ним взглядом. Доминик почувствовал себя несколько некомфортно и неуютно, разглядев острый ум в его глазах.

— Я сделал это, мистер Кордэ. Сейчас каждый в Скотланд-Ярде пытается раскрыть это преступление, уверяю вас в этом. Но в Лондоне в то же время совершаются другие преступления, вы знаете? Грабежи, подделка ценных бумаг, растраты, развращение, воровство и даже другие убийства.

Доминик был уязвлен. Неужели этот тип вздумал учить его?

— Конечно, есть и другие. Я ни минуты не предполагал, что наши — это единственные преступления в Лондоне. Но я уверен, что вы рассматриваете преступления на Кейтер-стрит как самые серьезные.

Улыбка исчезла с лица Питта.

— Конечно. Серийные убийства считаются самыми ужасными преступлениями из всех — потому что они будут повторены снова. Что, вы предполагаете, мы должны делать?

Доминик был ошарашен явной наглостью вопроса.

— Откуда я могу знать! Я не полицейский. Но я бы подумал, что если будет больше более опытных сыщиков, может быть…

— Что нам делать? — Брови Питта поднялись. — Задавать больше вопросов? Мы откопали несчетное количество примеров эксцентричности, безнравственности, мелкой нечестности и жестокости, но никаких ключей к убийству или чего-то такого, что можно было бы признать за таковые. — Его лицо стало очень мрачным. — Мы имеем дело с безумием, мистер Кордэ. Бесполезно искать причины или примеры, которые известны вам или мне.

Доминик испуганно уставился на него. Этот скверный человек говорит о чем-то ужасном, о чем-то дьявольском, непонятном, и это напутало его.

— Мужчину какого типа мы ищем? — продолжал Питт. — Выбирает ли он свои жертвы по какой-то особенной причине? Или его выбор произволен? Оказались ли эти женщины случайно в неудачном месте и в неудачное время? Знает ли он вообще, кто они такие? Что у них общего? Они все молоды, все достаточно приятно выглядят, но это все, что мы знаем. Две служанки — и две дочери из уважаемых семейств. Служанка Хилтонов оказалась девушкой свободных нравов, но Лили Митчелл была самого пристойного поведения. Хлоя Абернази была немного глуповата, но не более. Верити Лессинг была вхожа в высшее общество. Вы мне можете сказать, что между ними было общего, не считая того, что все они были молоды и жили на Кейтер-стрит или вблизи от нее?

— Он, должно быть, сумасшедший, — сказал Доминик, не думая.

Питт невесело улыбнулся.

— Мы уже это рассматривали.

— Грабеж? — предложил Доминик, хотя понял еще до того, как дождался ответа, что вопрос глупый.

— Кого грабить? Служанку, которая вечером вышла из дома?

— Были ли они?.. — Доминику не хотелось использовать это слово.

Питт не был таким стеснительным.

— Изнасилованы? Нет. Платье Верити Лессинг было порвано и на груди были глубокие царапины, но ничего больше.

— Почему? — вскрикнул Доминик, забыв о людях за другими столиками, повернувшими головы в его сторону. — Он, должно быть, буйный!.. А… А… — Он не мог найти слов. Его гнев истощился. — Это совершенно не имеет никакого смысла, — сказал он беспомощно.

— Да, — согласился Питт. — И пока мы пытаемся понять это, пытаемся разглядеть какую-то складную картину в свидетельствах, мы в то же время должны работать над другими преступлениями.

— Да, конечно. — Доминик рассматривал свою пустую чашку из-под кофе. — Вы не можете оставить эту работу своим сержантам или кому-то еще? Обитатели улицы в ужасном состоянии, люди боятся друг друга… — Он подумал о Саре. — Это отражается даже в том, как мы думаем друг о друге.

— Так и будет, — согласился Питт. — Ничто так не обнажает душу, как страх. Мы видим в нас самих и в других то, что до сих пор не знали. Мой сержант сейчас в госпитале.

— Он заболел? — Доминика совсем не интересовала судьба сержанта, но нужно было что-то сказать.

— Нет, он ранен. Мы ходили в квартал трущоб за фальшивомонетчиком.

— И он атаковал сержанта?

— Нет. — Питт сделал кислую мину. — Воры и фальшивомонетчики обычно предпочитают бежать, нежели драться. Вам никогда не приходилось бывать в перенаселенных районах, где обычно живут и работают эти люди, иначе вы бы не спрашивали. Здания понатыканы так близко друг к другу, что почти неразличимы. Каждый отдельный ряд имеет дюжины входов и выходов. Около них обычно стоят люди типа наблюдателей — ребенок, старуха или нищий, кто угодно, и они готовят ловушки. Мы уже привыкли к ловушкам, когда под вами вдруг открывается крышка люка и вы проваливаетесь в подземелье, в дыру, возможно, пятнадцать или двадцать футов глубиной, иногда даже с нечистотами. Но на этот раз было по-другому. Парень ушел от нас на крышу, а мы гнались за ним по лестницам. Меня остановили два негодяя, и я был занят борьбой с ними. Бедняга Флэк бежал вверх по лестнице, когда мошенник внезапно исчез прямо перед ним, уйдя через дверь-ловушку внизу напротив лестницы. Дверь эта была вся в острых чугунных шипах, один из которых и воткнулся в плечо Флэка, а другой чуть не разорвал ему лицо.

— О боже, — ужаснулся Доминик.

В его голове проплывали картины, заполненные темными, грязными пещерами и ходами, полными отбросов и бегающих крыс. Его тошнило от мысли, что он должен войти туда. Доминик представил себе потолок, падающий перед ним и закрывающий проход, чугунные острые шипы, пронзающие его тело, боль и кровь. В какой-то момент он решил, что заболевает.

— Он, вероятно, потеряет руку, но, если не будет гангрены, то останется жив, — говорил Питт, позабыв про свой кофе. — Как видите, случаются и другие преступления, мистер Кордэ.

— Вы поймали его? — Доминик вдруг обнаружил, что он говорит скрипучим голосом. — Его нужно повесить!

— Да, мы поймали его на следующий день. И он будет выслан на двадцать пять или тридцать лет. Судя по тому, что я слышал, это ничуть не лучше, чем смертная казнь. Хотя, возможно, он будет полезен кому-нибудь там, в Австралии.

— Я продолжаю настаивать на том, что он должен быть повешен!

— Легко судить, мистер Кордэ, если ваш отец был джентльменом, и вам не приходилось беспокоиться об одежде на ваших плечах и хлебе насущном на вашей тарелке. Отец Вильямса был воскреситель…

— Работал в церкви? — Доминик был шокирован.

Питт рассмеялся сардоническим смехом:

— Нет, мистер Кордэ, это человек, который зарабатывает на жизнь, выкапывая трупы из могил и продавая их в медицинские школы. До того как закон был изменен в тридцатые годы…

— Боже милостивый!

— Около притонов было полно никому не нужных трупов — район трущоб тех лет. Это было преступление, конечно, и оно требовало большого умения и нервов, чтобы тайно протащить трупы от места, где они были украдены, к месту их продажи. Иногда их одевали и сажали в экипаж, чтобы они выглядели, как живые пассажиры…

— Хватит! — Доминик встал. — Я понял, что вы имеете в виду. Этот негодяй, возможно, и не знал лучшей жизни. Но я не желаю слушать об этом. Это не извиняет его и не поможет вашему сержанту. Что для целого Лондона значат несколько гиней? Но найдите нашего удавителя!

Питт продолжал сидеть.

— Несколько гиней ничего не значат для вас, мистер Кордэ, но для женщины с ребенком это может стать разницей между пищей и голодом. А если вы можете сказать мне, что еще я должен сделать для того, чтобы поймать «вашего удавителя», я обязательно сделаю это.

Доминик ушел из кафе полностью разбитым, смущенным и очень злым. Питт не имел права говорить с ним таким тоном. Доминик ничего не мог поделать с этим, но очень несправедливо, что он был вынужден это выслушивать.

Ему не стало лучше, когда он пришел домой. Сара встретила его в холле. Он поцеловал ее, обнял, но она не расслабилась от этого. В раздражении он резко отодвинул ее от себя:

— Сара, с меня достаточно твоего детского отношения ко мне. Ты ведешь себя глупо, и уже пришло время прекратить это.

— Ты знаешь, сколько вечеров тебя не было дома в этом месяце? — возразила она.

— Нет, я не знаю. А ты знаешь?