— Да, тринадцать за последние три недели.

— Один, без тебя. А если бы ты вела себя с достоинством и как взрослая женщина, вместо того чтобы вести себя, как невоспитанный ребенок, я бы брал тебя с собой.

— Вряд ли я оценила бы места, которые ты посещаешь.

Доминик глубоко вздохнул, чтобы сказать, что он поменял бы места, но затем его гнев усилился, и он решил не говорить этого. Бесполезно вести словесную перепалку. В расчет берутся только чувства, и пока она чувствует себя подобным образом, спорить бессмысленно. Он повернулся и вышел в гостиную. Сара вернулась на кухню.

Шарлотта была в гостиной, она стояла у открытого окна и рисовала.

— Это гостиная, Шарлотта, а не студия, — сказал Доминик язвительно.

Она выглядела удивленной и немного обиженной.

— Извини, но здесь никого нет. Все либо вне дома, либо заняты, и я не ожидала увидеть тебя дома так рано. Иначе я отложила бы рисование. — Однако она не сделала движения, чтобы закрыть коробку с красками.

— Я встретил твоего чертова полицейского.

— Мистера Питта?

— У тебя есть другой?

— У меня нет никакого.

— Не будь скромницей, Шарлотта. — Доминик раздраженно уселся. — Ты отлично знаешь, он увлечен тобой; конечно, он влюблен в тебя. Если ты не замечаешь этого сама, то Эмили определенно уже сказала тебе об этом.

Шарлотта от смущения вся зарделась:

— Эмили говорит так, чтобы подразнить меня. И ты должен знать: она может сказать такое, что потом вызовет неприятности.

Доминик, остывая, повернулся к ней. Он был несправедлив. Весь свой гнев от разговора с Питтом и с Сарой перенес на Шарлотту…

— Извини меня, — сказал он мирно. — У Эмили язык без костей, хотя я думаю, в чем-то права она относительно Питта. В конце концов, почему он не должен увлечься тобой? Ты чрезвычайно красивая женщина, добрая и душевная, вполне способная привлечь его.

Доминик был удивлен, увидев, что Шарлотта еще больше покраснела. Он хотел успокоить ее, а не смутить. Она была самым искренним человеком из тех, кого он встречал когда-либо, и, парадоксально, в то же время она была самым жестким человеком в его понимании. Очевидно, никто не хотел бы привлечь внимание такого типа, как Питт. Это должно вызвать не более чем раздражение, которое следовало забыть.

— Где ты его встретил? — спросила Шарлотта, все еще продолжая рассеянно играть с палитрой.

— В кафе. Я не знал, что полицейские посещают такие места. У него хватило смелости войти туда и сесть за мой столик!

Его гнев усилился, когда он вспомнил об этом.

— Что он хотел? — Она выглядела обеспокоенной.

Доминик попытался вспомнить, но не смог. Питт не спрашивал его ни о чем существенном.

— Не знаю, может, просто хотел поговорить…

— Зачем? — Шарлотта слегка пожала плечами.

— Он говорил о фальшивомонетчиках и воскресителях.

— Воскресителях? Кто это такие? Религиозные шарлатаны?

— Нет. Это люди, которые выкапывают тела мертвецов, чтобы продать их студентам-медикам.

— Как жалко…

— Жалко? Это отвратительно!

— Жалко то, что людей унижают до такого уровня.

— Ты уверена, что они не унизили сами себя?

— Если и так, то это даже хуже.

Что за странная женщина. Сара никогда бы не рассматривала данный вопрос таким образом. Была в Шарлотте какая-то невинность, доброта, направленная на необычных людей, но, тем не менее, это в ней притягивало. Странно. Доминик всегда думал, что именно Сара была доброй, а Шарлотта, в которой всегда чувствовалось сопротивление, была в некотором роде неженственна. Сейчас он наблюдал за тем, как она стояла с кистью в руке. Она не такая привлекательная, как Сара, ей не хватало маленьких штрихов — прелестного ожерелья, маленьких сережек, изящных завитков на затылке, — и, тем не менее, она была красивее. Через тридцать лет, когда Сара станет пухлой, линия ее подбородка расплывется, а волосы поблекнут, лицо Шарлотты будет оставаться красивым.

— Это громадная ответственность, — медленно сказала она. — Мы все ожидаем, что Питт обнаружит убийц и вернет нас к той жизни, которую мы вели до этих событий.

«Она всегда будет высказывать то, что приходит ей в голову, — иронично подумал Доминик. — Она никогда не научится тем маленьким хитростям, которые делают женщину таинственной, женственной и помогают им выжить рядом с нами».

Но Шарлотта не будет дуться по поводу воображаемых проблем. Она скорее станет свирепо ссориться. В будущем это может оказаться даже лучше, с этим можно ужиться.

— По крайней мере, он не должен так часто находиться в нашем доме. Никто не подозревает его, — вернулся к прежнему разговору Доминик.

— Нет, но мы все будем упрекать его, если он не найдет убийцу.

Доминик даже не думал об этом. Теперь, когда она указала ему на это, он ощутил сочувствие к Питту. И пожалел, что так высокомерно вел себя в кафе.

Шарлотта рассматривала свою картину на мольберте.

— Интересно, подозревает ли он кого-то или боится так же, как и мы?

— Конечно, нет! Если бы он подозревал кого-то, он бы арестовал его.

— Не Питт. Убийца, кто бы он ни был. Ты думаешь, он помнит? Он знает? Или он так же боится и так же озадачен, как и мы все?

— О боже! Что за отвратительная мысль! Кто только вложил ее в твою голову?.. Мне не хочется так думать. Я не должен так думать. Если это так, то им может быть… может быть любой!

Шарлотта смотрела на него мрачно, взгляд ее серых глаз был тверд.

— Да, любой.

— Шарлотта, остановись! Ради бога, давай молиться, чтобы Питт нашел его. Перестань думать об этом. Мы ничего не можем сделать, кроме того, что не станем выходить из дома поодиночке ни при никаких обстоятельствах. — Доминик дрожал. — Выходи из дома, только если ты должна, да и тогда возьми с собой Мэддока, или папу… или я пойду с тобой.

Шарлотта усмехнулась. Загадочное небольшое изменение линии губ… и она снова вернулась к своей картине.

— Спасибо, Доминик.

Он посмотрел на нее. Странно, он всегда думал, что она открыта, очевидна. Теперь Шарлотта казалась ему более таинственной, чем Сара.

Кто-нибудь когда-нибудь научится понимать женщин?

Пару дней спустя Доминик имел новые причины порассуждать о том, как думают женщины. Они все сидели в гостиной после обеда, даже Эмили была дома. Бабушка вязала. Иногда она прищуривалась, чтобы посмотреть на свою работу. Большую часть времени бабушка работала вслепую — пальцы, подчиняющиеся долгой привычке, двигались автоматически.

— Я заходила к викарию этим вечером, — сказала она немного резко. — Сара взяла меня.

— Что? — Кэролайн взглянула на нее. — Как они? Хорошо?

— Не особенно. Викарий выглядит достаточно неплохо, я полагаю, а Марта была очень напряженной. Я тогда подумала, что женщина никогда не должна позволять себе выглядеть так. Она становится похожей на загнанную лошадь.

— Она очень много работает, — попыталась защитить ее Сара.

— Одно к другому не имеет отношения, моя дорогая, — неодобрительно сказала бабушка. — Как бы напряженно кто ни работал, он всегда должен следить за своим видом. Это очень много значит.

Эмили взглянула на них:

— Сомневаюсь, что это имеет какое-то значение для викария. Я буду очень удивлена, если он вообще замечает что-либо вокруг.

— Не в этом дело. — Бабушку было трудно остановить. — Женщина обязана делать так для себя. Это дело долга.

— Я уверена: все, что делается в силу обязанности, понравилось бы викарию, — заметила Шарлотта. — Особенно если это неприятная работа.

— Шарлотта, мы все знаем, что ты не любишь викария. Для всех это давно очевидно. — Бабушка смотрела на нее свысока. — Однако комментарии вроде тех, что ты высказала, бесполезны и не делают тебе чести. Викарий — очень важный мужчина, и, как человек церкви, он не одобряет легкомыслия, косметики и всего того, что ведет к разврату.

— Даже при самом диком воображении я не могу представить, что Марта Преббл ведет кого-нибудь к разврату, — нисколько не смутилась Шарлотта. — Разве что примером от противного…