Он не бывал в своём подвале с тех самых пор, как убили его жену, и понял, что не помнит, где ключи.

Василий пытался восстановить в памяти события последних месяцев, посмотрел в карманах пиджака, порылся в ящике стола. Наконец он понял, что ключи, скорее всего, оставил в институте, в сейфе своего кабинета. Ругая себя за это и одновременно понимая, что тогда ему было не до ключей и не до лаборатории, он начал собираться. «Хорошо, хоть колбу убрал в сейф», – похвалил он себя.

Василий взглянул в высокое зеркало. Оттуда на него посмотрел, прищурив голубые глаза, заросший многодневной щетиной тридцатилетний мужчина. Его тёмно-русые волосы перепутались, их давно не касались ножницы парикмахера. Василий отступил на пару шагов от зеркала, расправил плечи: «Да, следы тренажёрного зала я еще вижу, но не помешало бы туда наведаться. И если начать есть нормально, это мне тоже не повредит. Ни дать ни взять – скелет под два метра ростом», – подумал он.

Василий понял, что в таком виде появляться на людях нельзя. «А ведь и София видела меня таким, растрёпанным, да и не брился я уже недели две», – корил он себя. Идею вызвать полицию для того, чтобы разобраться с тем, что происходит в подвале, он отбросил сразу – вряд ли там кто-то, на кого можно повлиять с помощью представителя власти. «А, да там трубу отопления прорвало, как же я сразу не догадался», – он всё пытался понять, что же там, до того, как ему удастся туда заглянуть. В подвале работала отдельная система отопления, нагреватель стоял там же.

Василий собрался, привёл себя в относительный порядок. «Хоть бы не разрядилась», – думал он, вставляя батарейку в мобильный телефон. Телефон ожил, Василий захватил ключи от своего «БМВ», еще раз прислушался к звукам из подвала. «Точно, отопление», – окончательно решил он, и отправился в институт.

Когда он вышел на улицу, его, просидевшего в четырёх стенах долгие недели, опьянил свежий ветер раннего лета. Василий на мгновение замер, чувствуя, как этот ветер выдувает из него пыль добровольного затворничества, пошёл к машине. Та стояла под навесом, там, где он бросил её, когда в последний раз был за рулём. «Грязная, чёрт, надо бы еще в мойку заехать, нельзя так запускать всё», – подумал он.

Василий так убедил себя в том, что звуки в подвале – всего лишь следствие прорыва трубы отопления, что уже в этом не сомневался. Он, выводя машину со двора, планировал ремонт и продумывал, какое оборудование могло быть испорчено, и что, возможно, придётся заказать. Он чувствовал, что, несмотря на утреннее происшествие, возвращается к жизни, как с него спадает горестный гнёт.

«Если бы она была жива, она не захотела бы видеть меня таким, я ведь себя почти похоронил. И жить мне теперь не только за себя, но и за неё», – так думал он, въезжая на ближайшую мойку.

Василий вышел из машины, смотрел, как потоки воды приводят его авто в порядок, от нечего делать разглядывал кусты роз на клумбе. Их недавно полили, капли на резных листьях сверкали в утренних лучах солнца, которое уже ощутимо грело, но еще не обжигало.

Под одним из розовых кустов, в рыхлой земле, в которой можно было различить следы срубленных сорняков, Василий краем глаза заметил движение. Он пригляделся. Ящерица. Её наряд, выкрашенный во все оттенки коричневого, идеально сливался с землёй. Не пошевелись она, он бы её и не заметил.

Сейчас, когда он дышал свежим воздухом, когда будущее постепенно превращалось из тупика в открытую дорогу, Василий почувствовал, как эта ящерица привела с собой новую идею, вернее, напомнила ему о том, о чём он и без того давно знал, но, оглушённый бедой, попросту не думал.

Он верил в алхимию, но когда столкнулся с настоящей потерей и не вспомнил о том, что именно алхимический успех способен ему эту потерю возместить, способен вернуть всё на свои места. Он вспомнил один из алхимических текстов. Там шла речь о ящерице, которая отращивает хвост, и о воскрешении умерших с помощью философского камня.

Он пока не видел деталей, он не думал о том, как это будет происходить, у него пока не было эликсира жизни, но он ощутил в себе всепоглощающее желание жить и работать ради того, чтобы вернуть жизнь Диане, как бы безумно это ни звучало…

Он тихо произнёс её имя, прислушиваясь к самому себе. Еще вчера это имя было для него хуже калёного железа. Оно, вольно или невольно приходя на ум, вызывало слишком много хороших воспоминаний, которые, после смерти Дианы, сводили с ума. Теперь же всё изменилось.

«Диана, я верну тебя во что бы то ни стало. Я в это верю», – подумал он, и окрылённый новой надеждой, поехал в институт за ключами от подвала.

Семён сел в «Майбах» Вениамина Петровича, тот сказал водителю, чтобы он не торопился. Они выехали за границу усадьбы. За ними потянулись все остальные: джип с охраной, «Мерседес» Дмитрия Михайловича и «Лексус» Семёна. Когда дорога стала шире, «Майбах» оказался последним, другие автомобили обогнали его и ушли вперёд.

– Так что еще вы хотели рассказать? – сказал Семён, готовый услышать всё, что угодно.

– Подожди, не сейчас, – Вениамин Петрович тронул его за руку и указал взглядом на водителя.

– Выедем отсюда, через пару километров будет съезд, там остановка, – сказал хозяин автомобиля водителю, тот кивнул и остаток пути они проехали в тишине.

Семён пытался обдумать то, что услышал в старой усадьбе, ловил себя на мысли о том, что даже сейчас он ждёт, что Вениамин Петрович повернётся к нему, рассмеётся и скажет: «А ты попался!». Но чем ближе было то место, где машина должна была остановиться, тем сильнее в Семёне росла уверенность, что никто и не думал его разыгрывать.

Он с детства знал, что его отец занимается чем-то очень важным, о чём в семье не принято было говорить. Пара оброненных отцом фраз дала Семёну повод думать о том, что в своё время тем же делом будет заниматься и он. Время настало, когда отец Семёна скончался. «Может это такой ритуал?», – Семён еще надеялся найти логичное объяснение происходящему. «Ну не может же быть, в самом деле, чтобы здравомыслящие люди верили в существование мифического философского камня, проклятий, призраков, да мало ли чего еще! Вот тот же Вениамин Петрович. Всю жизнь – главный искусствовед Москвы. С недавних пор – министр», – размышлял Семён.

«Если предположить, что он не в себе, это ведь давно заметили бы». Семён скосил глаза на Вениамина Петровича, тот смотрел в окно, на вереницы деревьев. Стволы с кронами, на которых в полутьме можно было различить движение молодой листвы, проплывали мимо них, залитые лунным светом. Вениамин Петрович не похож был на человека, который не ладил с собственной головой.

Автомобиль съехал с асфальтового полотна на неприметную дорогу, которая шла через редкий лесок. Вениамин Петрович пригласил Семёна выйти, нашёл тропинку, достаточно широкую, чтобы два человека могли бы идти по ней рядом, не мешая друг другу и не задевая ветви растущих по краям деревьев.

– Семён, скажи мне честно, что ты обо всём этом думаешь? – начал Вениамин Петрович.

– Если честно, я не знаю. Скажите, это точно не шутка?

– Не шутка, в том-то и дело. И я подозреваю, что вся правда и мне не известна. Но что есть, то есть. Мне тоже, кстати, непросто было во всё это поверить.

– Вениамин Петрович, а что вы, всё-таки, хотели мне рассказать? И почему не там?

– Я давно тебя знаю, давно к тебе присматриваюсь. Сегодня подтвердились некоторые мои соображения о тебе.

Семён посмотрел на своего спутника и не узнал его. Он подумал было, что виной всему лунный свет, но тут же понял, что свет тут ни при чём. Вениамин Петрович стоял перед ним сгорбленный, выглядящий уже не как молодой человек, который не ко времени поседел, а как обычный старик.