Он понял, как влиятелен его американский гость. Его решение и впредь сохранять с ним хорошие отношения, было неизменно. В таком настроении его встретила леди Диана со своими сообщениями.

Лорд Гораций инстинктивно почувствовал, что Штаты могут самостоятельно устранить опасность… Но у Англии были старые счеты с этими людьми. Лорд Гораций тоже просматривал когда-то бумаги Бурсфельдовского процесса. Если сын человека, некогда покончившего самоубийством в Тоуэре, тоже находился в Линнее, то сила нового изобретения должна была прежде всего обратиться против Англии. Значит в интересах Англии было обезвредить этого противника… Уничтожить его… А самое открытие использовать для себя.

Об этой последней возможности доктор Глоссин, наверное, не думал. Лорд Гораций учел ее. Один человек мог умереть, прежде чем у него удастся вырвать тайну. Три сообщника… если разлучить их, упрятать за крепкие стены Тоуэра, было бы удивительно, если бы не удалось овладеть тайной.

Доктор Глоссин хорошо рассчитал удар, выбрав орудием леди Диану. У него было долгое собеседование с лордом Горацием. Ему удалось сделать то, что он сам считал едва возможным — отуманить умного и дальновидного англичанина.

Солнечный диск коснулся голубых вод Тирренского моря[17] и залил его лазурное зеркало красным и желтым потоком. На Неаполитанском Корсо шумела пестрая толпа местных жителей и приезжих.

Долго сидели они там безмолвно, взявшись за руки, пока прохладный ветер не заставил их прервать молчание.

— Не вернуться ли нам, Яна? От моря тянет свежестью.

— Нет, Сильвестр, останемся еще. Это наш последний вечер в Италии. Ты не знаешь, с каким страхом я думаю о приближающемся времени, когда ты оставишь меня одну.

— Яна… Я оставлю тебя только на короткое время, на несколько дней, самое большее — недель. Потом я вернусь и мы навсегда будем вместе. Жизнь принесет нам еще много прекрасных дней.

— Еще лучших? Разве может быть что нибудь лучше того, что мы испытываем теперь? Прошедшие недели кажутся мне сном… Свадьба в Линнее… Наш отъезд… Полет над вершинами Альп… Потом солнечные поля Италии, Средиземное море. Нил, пирамиды… Рим… Он мне меньше понравился. Ты все время говорил об истории города. Но я… подумай только, я с детства всегда жила в Трентоне. Рим был слишком велик для меня…

Она теснее прижалась к нему.

— Но больше всего я буду радоваться, если мы после этой поездки спокойно поселимся у себя дома, если мне не придется бояться… Ах, Сильвестр, зачем мы должны снова разлучиться, зачем ты еще раз покинешь меня… Не оставляй меня одну! Возьми меня с собой в Линней. Я не буду вам мешать. Я не попадусь на глаза ни тебе, ни твоим друзьям, пока вы будете заняты вашим изобретением. Позволь мне только остаться с тобою!

— Нет, Яна, это невозможно. Но ведь это только на несколько недель. Потом, после окончания работы, я буду свободен, и мы будем жить как и где захотим. Мы устроим свой дом, по котором я тоскую не меньше тебя, где нам будет лучше всего на свете.

После долгого молчания, Яна снова заговорила.

— Я знаю, Сильвестр, что и ты неохотно уезжаешь. Нас разлучает Эрик Трувор… Да, Эрик Трувор…

Горький упрек звучал в этих словах.

— Яна! Ты не знаешь Эрика Трувора и поэтому не можешь его понять. Наша работа… его работа значительнее человеческой любви и человеческого горя. Он занят судьбой всего человечества; неужели же его остановит судьба двух людей… Нет, Яна, не упрекай Эрика Трувора…

Одно мгновение Яна сидела молча, погрузившись в свои мысли. Потом она обвила его руками.

— Если бы ты знал, Сильвестр, что меня беспокоит, — то сильнее, то слабее… Днем и ночью, когда я лежу в твоих объятиях.

— Яна… милая Яна! Что тебя мучает?

— Если бы я могла это сказать, если бы я знала, что это… я бы сказала тебе… Какая то черная туча… Когда я смотрю в наше радужное будущее, оно мрачно встает перед моими глазами… Это какое-то предчувствие… страх. Я не знаю, что это, но все радостные картины исчезают, я закрываю глаза, плачу…

— Яна… бедная, милая детка! Последние месяцы были слишком бурны для тебя. Мое исчезновение, смерть твоей матери, поступок Глоссина. Гони эти мрачные предчувствия, думай обо мне… Думай о том счастье, какое ждет нас в будущем.

Оставляя ей маленький телефонный приемник, он напоследок утешал ее:

— Дорогая, если нам приходится расстаться, я все время буду с тобой… Я сумею ежеминутно видеть твое изображение, знать, что ты делаешь. А тебе этот аппарат даст возможность по крайней мере слышат мой голос. Я не пропущу ни одного дня, чтобы не повидать тебя, не поговорит с тобой.

Сильвестр детально познакомил ее с тем, как обращаться с аппаратом. Нужно было нажать кнопку, тогда зажигались электрические лампы. Если приложить трубку к уху, отчетливо было слышно каждое слово, произнесенное в Линнее.

Сильвестр уехал. Яна осталась одна в доме Термэленов под присмотром стариков. Фрау Луиза смотрела за ней, как за дочерью, но все же она оставалась грустной и одинокой.

Андреас Термэлен и фрау Луиза многозначительно улыбались, когда Яна, в четвертом часу дня начинала нервничать. Она заботилась о том, чтобы часы шли с секундной точностью. Без одной минуты четыре ежедневно вспыхивали электрические лампы, а в четыре первые слова Сильвестра достигали ее слуха. Это были слова тоски, уверения в неизменной любви, утешения, что прошел еще день разлуки. Он сообщал ей, что работа идет хорошо, что она близится к окончанию.

Яна могла только слышать, но не отвечать ему. Ей приходилось довольствоваться тем, что она слышит слова мужа, Сильвестр же мог только видеть ее изображение. Он видел, как действуют его слова на ее мимику, как слова любви, вызывали радостное сияние на ее нежном лице, но не слышал ничего из сказанного ею.

Этот ежедневный разговор остался бы так сказать, однобоким, если бы любовь не изобрела новых средств.

Матовая пластинка перед Сильвестром давала изображение Яны во весь рост. Он мог наблюдать каждое движение ее губ и скоро научился угадывать слова по этим движениям.

Теперь, на исходе второй недели разлуки, они научились так беседовать, словно сидели рядом, а не были отделены друг от друга пятьюстами миль. Ежедневные беседы поддерживали в Яне мужество до следующего дня. Они же были источником, из которого Сильвестр черпал силы, чтобы снова погрузиться в работу, закончить постройку аппаратов, на чем настаивал Эрик Трувор.

Последние июльские ночи в Линнее были светлы, нежелательно светлы по мнению английского полковника Троттера, слишком светлы на взгляд доктора Глоссина. Правда, в полночь солнце садилось, но все же можно было различить человека в открытом поле на расстоянии двухсот метров. Полный мрак был бы желательнее небольшому отряду, который под командованием полковника Троттера, расположился в Линнейском лесу.

Их была двадцать отборных английских солдат. Маленькими отрядами, по четыре и по пять человек, одетые в штатское, прибыли они в течение последних трех дней, на правительственных аэропланах, крейсирующих по линии Эдинбург-Гапаранда.[18] Как безобидные путешественники поднялись они вверх по течению Торнеаэльфа, то занимаясь рыбной ловлей, то собирая минералы. Они были похожи на кого угодно, только не на солдат.

В назначенное время они собирались на определенном месте — на лесной опушке вблизи труворовскаго дома. Там они забавлялись наподобие туристов-спортсменов; разбивали палатки, варили еду в котлах, и располагались с удобством.

В одной из палаток Троттер беседовал с доктором Глоссиным, защищая с чисто английским упрямством свою точку зрения.

— Мне дан приказ арестовать и живыми доставить в Лондон трех обитателей этого дома, известных под именами Эрика Трувора, Сильвестра Бурсфельда и Сомы Атмы. У английских офицеров есть обычай точно исполнять служебные приказания. Вы, как штатский, можете иначе смотреть на дело. Я и мои люди остаемся при своем…