В начале июня мы познали новый взлет славы. Американский журнал «Национальная география» напечатал на тридцати двух страницах мою статью с цветными фото. Первый номер, пришедший в Белфастскую публичную библиотеку, был украден с полки через сорок пять минут. Второй номер исчез из университетской библиотеки четверть часа спустя. Местная газета перепечатала фрагменты из этой статьи, причем наборщик извлек из ящика самый крупный шрифт для заголовка — тот, что был использован для объявления о конце войны. Через всю первую полосу тянулось слово «ЗОЛОТО».

Телевидение снова отрядило в море свой летучий отряд, а любопытные горожане, приехавшие на автомобилях, карабкались по овечьим тропам на откос с биноклями в руках. Вскоре они убедились, что смотреть, собственно, не на что. Даже «пираты», и те в этом сезоне пренебрегли нами.

Шла обычная работа. Вставали в 8.00 утра, в 8.30 завтракали в пансионе «Мэнор» (кроме дежурного «надувальщика», который поднимался раньше и наполнял компрессором баллоны), в 9.00 грузились на «Зодиак», до этого облачались в шерстяное белье и два комбинезона. Последние приготовления, проверка снаряжения. Выходили в море в 10.00; в 11.15 — первое погружение. Три часа работы на дне, пока не кончится воздух в баллонах. Подъем, пятнадцать минут отдыха. Второе погружение — снова три часа на дне, если позволяет погода.

В 6 часов вечера мы на суше. Час на выгрузку, потом горячий кофе и долгая процедура раздевания; десять минут ожидания возле ванной и три минуты под горячим душем, пока жаждущие помывки дружно барабанят в дверь.

В 19.15 наконец начинается вечерний отдых. Одни принимаются крошить вытащенные куски спекшейся до бетонной твердости «магмы», другие отправляются заправлять баллоны на завтра, а Морис — чинить мотор или компрессор. Счастливцам выпадает очередь варить крабов или омаров.

Все были обязаны овладеть искусством латать комбинезоны, ибо после каждого погружения мы вылезаем с дырами на локтях и коленях. А я усаживаюсь на два-три часа за письменный стол для составления ежедневного отчета, разбора найденных вещей и их подробной инвентаризации. Кроме того, часть материала требует срочной обработки. Есть еще административная переписка, письма экспертов и доброжелателей, вопросы… Всего не перечесть.

В 22 часа или 22.30 садимся за стол ужинать омаром, жаренной на углях осетриной или бараньей ногой. Это время свято — за едой никто не говорит о делах и заботах. После ужина Франсис приносит кофе, разворачивает зеленую скатерть, ставит бутылку «Олд Бушмиллз» и тасует колоду карт.

Только когда мы наконец вытягиваемся на постели, то понимаем, что охота за подводными сокровищами — всесторонний спорт. Действительно, болит все: лицо, примятое маской, рот от загубника, уши от шума мотора, спина от лопаты, ноги от камней, руки от тросов и особенно плечи от перетаскивания тяжестей.

В море не бывает суббот и воскресений. Мы условились, как обычно в таких экспедициях, отдыхать только в шторм. За сезон каждый участник теряет в весе по восемь — десять килограммов (могу рекомендовать этот способ желающим похудеть). Поэтому, если штиль длится две недели — а однажды в виде исключения он стоял полтора месяца кряду, — мы начинаем понимать, что чувствует человек, когда по нему проезжает бульдозер.

Мне случилось однажды заболеть гриппом, и я, чихая и кашляя, отправился на берег, не дотянув до конца первого утреннего погружения. Но угрызения совести мучили меня настолько, что больше я не болел.

Пауза наступала только в шторм. Но и тогда Морис объявлял аврал: ремонт снаряжения, чистка лодки. Все принимались орудовать щетками и плоскогубцами, а Франсис получал особое задание — обмерить, взвесить и рассортировать тысячи свинцовых пуль и 8166 ядер от пятидесяти пушек восьми типов, бывших на «Хироне».

Вечером в непогоду я раскладывал на столе непристроенные обломки серебра, хранившиеся в пластиковых мешочках, и пытался собрать из них нечто, бывшее целым незадолго до полуночи 26 октября 1588 года. Сколько чарок, тарелок и вилок, сколько блюд для мяса, подсвечников…

Часть вещей мы отправляли в лабораторию консервации, существующую под совместной эгидой Королевского университета и Музея Ольстера. Хранитель музея М.А. Сиби и его помощник Л.Н. Фланеген охотно вызвались нам помочь, а директор лаборатории Стивен Джонс не щадя живота выискивал способы сохранить бесчисленные находки, которые мы ему доставляли.

Дело в том, что все металлические предметы, долго находившиеся под водой (за исключением золота и свинца), и все органические соединения (кости, кожа, дерево и т.д.) нуждаются в особо тщательной обработке. Например, железное ядро, когда с него сдирают корку ржавчины и песка, кажется абсолютно новеньким. Но достаточно оставить его на открытом воздухе, как через несколько минут оно сделается коричневым, через час — рыжим, а через две недели под воздействием кислорода, влаги и разницы температур оно сморщится, теряя лоскуты наружного слоя. Пару месяцев спустя вместо ядра у вас останется маленькая кучка ржавчины.

Якоря и пушки ждет тот же удел, но через более продолжительное время.

Деревянный брус или резная фигура, которую крепили на носу парусных судов, может благополучно пролежать века в донном песке. Но, извлеченное из воды, дерево мгновенно трескается на воздухе. Поэтому вынимать подобные вещи, не имея на берегу готового раствора для консервации, — значит обречь их на вторую и уже окончательную смерть. А ведь так сплошь и рядом поступают неопытные любители…

Очистка мелких предметов не доставляла нам особых хлопот. Я занимался ею по вечерам. Моя комната была от пола до потолка заставлена банками с коричневой, голубоватой, зеленой или молочно-белой жидкостью; все эти зелья испускали весьма ощутимый запах, заставлявший нередко других членов экспедиции обходить меня за версту. Сам я иногда долго не мог заснуть от того, что першило в горле, щипало в носу и выжимало слезы из глаз. В баночках растворялись известковые образования и черная короста, покрывавшая украшения.

Первую помощь останкам Армады я оказывал на месте, но, когда требовалась квалифицированная обработка — химическая, электрохимическая или электролитическая, мы прибегали к услугам лаборатории. Консервация — процесс долгий и сложный, он требует ежедневных забот целой группы работников и дорогого современного оборудования.

У Стивена три зимних месяца ушло на то, чтобы спасти ядра, якорь и добрую сотню прочих металлических предметов. Шедевром его трудов стал мушкет. Он долго колдовал над ним, тер, выпаривал соль, проводил дегидратацию, затем разогревал и пропитывал полиэтиленгликолем. Но теперь зато ствол и приклад блестели как новенькие, боек ударял лучше, чем в день крушения.

Стивен вернул нам также в идеальном состоянии эфес шпаги из смоковницы и другой эфес «из дерева нежной породы» (по определению ботаников Королевского университета), рукоять ножа, куски дубовой обшивки галеаса, подошвы сандалий и много других ценностей.

Его помощники терпеливо распрямили погнутые бронзовые тарелки, склеили терракотовые кувшины и придали эластичность кожаным ремешкам — настолько, что они годились к употреблению.

Стивен спас обе бронзовые пушки. Когда он снял с них белый налет, на стволах проступили рельефы гербов. К сожалению, они стали неразличимы за четыре столетия «воздействия» камней и гальки. На маленькой пушке, заряжавшейся с казенной части, я различил испанский герб и ожерелье Золотого руна. Внутри Стивен нашел кусочек фитиля, заряд пороха и пыж из тополиного дерева. А поскольку у нас было к тому времени две дюжины миниатюрных железных ядер (калибра 4, 3 см), вполне можно было открывать огонь.

Мне потребовалась долгая переписка со специалистами по артиллерии XVI века, множество визитов в музеи и книжные розыски, чтобы определить, какую пушку нам оставила судьба (и де Лейва) в Порт-на-Спанья. Вначале я называл ее «фальконетом» из-за сходства с фальконетами предшествующего века, потом — «мояна», «версо» и «пасволанте». Наконец, еще окончательно не уверившись, я окрестил ее «эсмериль». Эта работа развеяла некоторые иллюзии: я самонадеянно считал себя знатоком испанской морской артиллерии. Но, оказалось, я не смыслю в ней ничего. Более того, на свете вообще, наверное, не отыщется человек, сведущий в этом вопросе.