Фредди без возражений встал. Послушный ребенок. Пожалуй, было бы лучше, если бы он не всегда был таким послушным, мелькнула у Пола мысль.

Они остались вдвоем, и бабушка повернулась к нему:

– Ну и что ты обо всем этом думаешь? – и не дожидаясь ответа, принялась изливать свои жалобы: – Хоть убей, не пойму этого. Моя собственная дочь в тюрьме. Как же она не похожа на твою мать, и не подумаешь, что родные сестры. Весь их уклад мне столь же непонятен и чужд, как если бы я жила среди зулусов или готтентотов.

Пол ничего не ответил.

– Ты же, надеюсь, не одобряешь того, что сегодня произошло?

– Я ее понимаю, – спокойно возразил Пол. – И иногда мне бывает стыдно, что у меня не хватает мужества и решимости поступать так же и, наверное, никогда не хватит.

– Вздор! У тебя в роду много мужественных людей. Ты слышал, что нам, южанам, пришлось вынести во время войны. Вот это было мужество. Оно у нас в крови. Ты, что, забыл обо всем этом?

– Не забыл, – устало откликнулся Пол.

И снова подумал о Фредди. Что выйдет из этого мальчика, который подвергается столь противоречивому влиянию? С одной стороны – социалистический энтузиазм его родителей, с другой – буквально завораживающие его романтические истории бабушки об аристократическом прошлом.

Поднявшись, он подошел к окну. Семьи! Они кормят и воспитывают тебя, любят тебя и создают у тебя в голове такую путаницу, что ты перестаешь понимать, что к чему. Даже в его собственном доме, где, в отличие от дома Фредди, чаще всего царило согласие, было от чего прийти в замешательство. Он уже мечтал о возвращении в колледж и не потому, что был несчастлив дома – этого не было – а потому, что с друзьями он мог говорить о чем угодно, не боясь задеть чьих-то чувств. Пол отвернулся от окна.

– Снегопад усиливается, бабушка. Судя по всему, здесь мы больше не нужны, давай я отвезу тебя домой.

– Хорошо, – согласилась Анжелика. – Я, правда, всегда нервничаю в автомобилях, но, видно, придется мне привыкать к ним. Похоже, мне много к чему придется привыкать.

Как и всем нам, подумал Пол, но ничего не сказал.

– Мама, я нарисовала картинку, – сказала Лия. – Хочешь посмотреть?

Из кармана юбки она достала замусоленный лист бумаги, осторожно развернула его, разгладила ладонью и протянула матери.

– Это принцесса. Похоже?

– Конечно. Какая у нее красивая корона. С такой короной она могла бы быть и королевой, правда?

– Она слишком молодая. Это принцесса. Она ждет принца. А платье у нее розовое. У меня не было нужного карандаша, но оно все равно розовое.

– Очень красиво. Ты рисуешь такие чудесные картинки, Лия.

Мать сидела, опершись подбородком на руки и наблюдала, как дочка ужинает. Скудный это был ужин: кусок сухой селедки, вареная картофелина, немного хлеба. Но девочка ела с удовольствием – она была голодна. Благотворительный ужин, подумала мать, подарок тех, кто сидит сейчас за машинками в комнате рядом. Они же должны понимать, что она не сможет отплатить им. Подарок бедняка еще большему бедняку, чем он сам.

– Ах, если бы ты сшила мне розовое платье, – сказала Лия.

Ольга вздрогнула. Такое безобидное желание. Лия смотрела на нее умоляющими глазами, а у нее было ощущение, будто в сердце вонзили нож. Где достать денег, чтобы купить материал? На чем шить, ведь машинки, которые здесь есть, вечно заняты. Не говоря уж о том, откуда взять силы.

– Ты дрожишь, мама. А перед печкой так жарко. Кухня была такой маленькой, что стол и два стула стояли чуть ли не впритык к печке. Слава Богу, что здесь по крайней мере было тепло. С резким рыбным запахом и покрытой сальным налетом раковиной можно было смириться.

– Ты дрожишь, мама, – повторила Лия.

– Ничего, все в порядке. Иногда я не могу сразу согреться.

Девочка внимательно посмотрела на мать, словно желая удостовериться, что та говорит правду. Затем, не заметив, видимо, ничего необычного, снова заговорила о своем:

– Так ты сошьешь мне розовое платье? Ольга мягко ответила:

– По-моему, сначала надо справить тебе зимнее пальто. Ты так выросла, в старом рукава тебе коротки.

– Ну и пусть. Я хочу платье. Мама Ханны сшила ей новое платье, она сегодня в нем была… почему ты никогда не можешь… – она прижала ладонь к губам и быстро поправилась: – Я забыла, что ты больна. Я хотела сказать, когда ты поправишься.

Какая она добрая, подумала Ольга. Пристает ко мне, требует, но вспомнив, что я больна, сразу же жалеет меня. Она такая маленькая, совсем еще ребенок.

– Вот что я тебе скажу, Лия. Розовый цвет хорош для лета. Сейчас ты будешь смешно выглядеть в розовом. Но когда наступит лето, я сошью тебе розовое платье. Я обещаю.

Боже милостивый, я достану ей розовое платье, не знаю как, но она его получит.

– Пей молоко, Лия. Тебе оно необходимо.

Даже молоко стоило недешево. В России в самых бедных деревнях можно держать корову. Она пасется целый день на лугу, не требует никаких затрат и взамен дает молоко. А здесь… – Ольга уставилась в окно, которое находилось всего в нескольких футах от такого же окна напротив – нет и клочка травы. Здесь было так сумрачно, что герань на подоконнике погибла от недостатка солнечного света.

Впрочем, это несправедливо. И в Америке есть деревни, где много цветов и на лугах пасутся коровы. Только они с Лией там не живут. Она снова посмотрела на дочь, которая задумалась о чем-то, зажав в обеих руках стакан.

– О чем ты думаешь, Лия? Твои мысли где-то далеко.

Девочка улыбнулась, на щеках появились ямочки.

– Я думала о той даме, твоей подруге, которая приехала в автомобиле. Мне бы хотелось покататься в таком автомобиле.

Малышка мечтала о простеньком удовольствии, не ведая, с чем ей вскоре придется столкнуться. От этого впору было разрыдаться. Но Ольга знала, что ей надо оставаться спокойной. И она ответила ровным голосом:

– Да, для тебя это было бы развлечение.

– Еще какое. Должно быть, эта дама богатая. Она богатая, мама?

– Я не знаю. Я не думала об этом. Она хорошая подруга, и это главное.

Лия подобрала с тарелки все до последней крошки и понесла ее к раковине. Взяв двумя пальцами грязную драную тряпочку для мытья посуды, она сморщила нос от отвращения.

– Фу! Какая грязь! Здесь повсюду грязь, мама.

– Тсс, они могут услышать.

Ольга с беспокойством посмотрела на дверь в комнату. Но они, конечно, ничего не слышали. Они склонились над швейными машинками, нажимая на педали, переговариваясь о чем-то, что-то мурлыча себе под нос.

– Ты не должна так говорить, Лия. Это хорошие люди и к нам хорошо относятся. У них нет времени, чтобы наводить чистоту.

– Но у нас было чисто, когда мы жили с папой, – не сдаваясь прошептала Лия.

Лия была права. Но они с мужем оба работали и у них был только один ребенок. Ольге было проще следить за порядком, чем матери этой многодетной семьи.

– Мне так не хватает папы, – сказала Лия.

– Я знаю, родная, я знаю.

Обе замолчали. Вдова вспоминала лицо умершего таким молодым мужа. Наверное, оно воскресло и в памяти Лии, потому что девочка вдруг расплакалась.

– О, мама, он никогда не вернется к нам?

– Нет.

– Что, если ты тоже умрешь? Я боюсь, ты ведь тоже можешь умереть.

Ольга закашлялась. Она задыхалась от кашля, на носовом платке остались следы крови.

– Мама, ты действительно очень больна. Я знаю.

– Да, я больна. – Ольга решилась. В конце концов пусть Лия узнает правду сейчас, когда ей восемь, все равно через год или раньше ей придется столкнуться с реальностью. – Возможно, я умру, дорогая.

– Я не хочу, чтобы ты умирала. Ты не можешь. У меня тогда никого не останется.

– Это, увы, от нас не зависит. Слушай, что я скажу, слушай очень внимательно. Ты уже большая девочка, в третьем классе, я могу говорить с тобой о серьезных вещах. Я напишу тебе имя и адрес той доброй дамы, что была здесь. Хенни Рот. Записку я положу в коробку и спрячу под белье. Если со мной что-нибудь случится, ты пойдешь к ней. Или попросишь кого-нибудь.