– Снаряды точит на наши головы?

– Нет-нет. У него мирная специализация. Сантехника. Краны, коленья.

– Бреши, да не заговаривайся! Выйдешь в эфир?

– Так точно… Однако вам придётся учесть ещё одну немаловажную деталь…

– Какую?

– Подчинённые Штольце обязательно замеряют мощность передатчика, с которого идут радиограммы в Центр, и если они не совпадают…

– Не бойся, Вилли, всё будет путём… Мы подберём тебе прибор с соответствующими параметрами! Свободен! То есть… Выносите его, товарищ сержант!

– Разрешите, товарищ подполковник?

Это Ковалёв наконец вернулся в кабинет начальника отряда.

– Входи, Филипп Андреевич. Ну, как там наше руководство?

– Здравствует!

– Бдительность усилить не призывает?

– А как же. Призывает. Но на провокации поддаваться не рекомендует.

– Эх, вынуть бы их из тёплых кабинетов – и к нам, в блиндажи… Чтобы собственными глазами поглядели на эти, так сказать, провокации!

– Согласен. Разрешите выполнять?

Они оба рассмеялись.

– Что радист? Соглашается работать на нас?

– А куда ему деваться? – вопросом на вопрос ответил Сурженко. – Что ты всё спрашиваешь и спрашиваешь? Кто, чёрт возьми, из нас начальник? Так что давай докладывай. Как положено по уставу. Кратко, по существу!

– Есть! – улыбнулся Ковалёв, давно досконально изучивший весёлый нрав своего командира. – Пришлют к нам человека. Сегодня же.

– Кого, если не секрет?

– Капитана Ковальчука[6].

– А… Иван Иваныча. Знаю такого. Мужик, что надо! Кремень!

Любая машина, появляющаяся на единственной дороге, ведущей к хутору Волчий Перевоз, летом была видна издалека. Её выдавал огромный столб пыли, поднимающийся позади движущегося транспорта.

Так было и в этот раз.

Сначала – «песчаная буря», затем – автомобиль.

За его рулём – сержант госбезопасности, справа, рядом с ним – дюжий мужчина средних лет, рано начавший седеть и лысеть. В тёмно-синих петлицах шерстяного френча цвета хаки с накладными карманами – продольный серебряный жгут, на каждом из рукавов – по три шитых серебром звезды.

– Капитан госбезопасности Ковальчук, прошу любить и жаловать!

Филипп Андреевич услужливо приоткрыл дверцу машины и козырнул:

– Заместитель начальника отряда по разведке капитан Ковалёв.

Тот – капитан, и этот – капитан. Один служит в НКВД и второй – тоже, а положеньице разное. Госбезопасность – серьёзная структура, тягаться с ней тяжело даже могущественным и влиятельным погранвойскам.

– Капитан Ковальчук. Можно просто – Иван Иванович, – скромно, без лишней помпы представился приезжий. – А где Георгий Георгиевич?

– У себя в кабинете!

– Накрывает стол?

– Так точно.

– Не откажусь с дороги, не откажусь…

– Проходите… Сюда, пожалуйста… Встречайте дорогого гостя, товарищ подполковник.

– Иван Иваныч! – как лебедь раскинул в стороны длинные руки-крылья гостеприимный хозяин. – Сколько лет, сколько зим?

– Всего-навсего два года. Если мне не изменяет память, последний раз мы встречались летом тридцать девятого. На Всесоюзном совещании.

– Так точно, Ваня, так точно. Надеюсь, мы по-прежнему на «ты»?

– Конечно, дорогой Георгий Георгиевич. Как жизнь?

– Нормально.

– А служба?

– Тоже ничего… Здешний люд нам шибко помогает. Увидят чужого или заметят что-то подозрительное, сразу сигнализируют куда надо.

– Мне нравы наших людей знакомы не понаслышке. Я местный, Жора.

– Да? Извини, не знал…

– Моя родная деревня всего в пятидесяти километрах от этих мест. Кашовка[7], может, слыхал?

– Никак нет.

– Я слышал, – вмешался в разговор старых знакомых Филипп Андреевич. – Когда мы ездили на полигон в Повурск, то по дороге останавливались в Софьяновке и собирали грибы. А Кашовка – рядом.

– Так точно. В речке нашей купались?

– Стоходе?

– Ага.

– Нет. Не пробовал. Сентябрь уже был. Не жарко.

– Что-то стало холодать, не пора ли нам поддать? – вспомнил о своей миссии Сурженко. – Ты что будешь, Ваня?

– С удовольствием выпью грамм двести нашей полесской горилки. Если есть, конечно.

– Есть, Иван Иванович. Для тебя всё есть!

Подполковник достал из шкафа выпуклую стеклянную ёмкость времён Российской империи, до краёв наполненную мутной жидкостью, и поставил её рядом с закупоренными бутылками «казёнки». На разлив, как и полагается, определили младшего по званию.

– Ну, за что пить будем? – справившись с задачей, поинтересовался Ковалёв.

– Сначала за встречу. Потом за победу…

– Какую победу? Война ещё не началась, – вставил свои «пять копеек» Филипп Андреевич.

– Затем – за прекрасных дам, – проигнорировал его реплику Ковальчук. – Та будет последней – больше трёх не пью. А относительно войны вот что я скажу, братцы. Её не избежать. Хотим мы этого или нет. А будет война – будет и победа. Наша победа!

– После сытного обеда по закону Архимеда полагается поспать… – зевнул Сурженко.

– У нас был не обед – ужин. Поэтому спать сегодня вряд ли доведётся, – развил и углубил его мысль Ковальчук.

– Это точно! – уж больно кисло улыбнулся Ковалёв. – А может, всё-таки кемарнём немного? Сейчас – двадцать тридцать, эфир – в три часа ночи… Как по мне, вполне достаточно для того, чтобы отдохнуть после тяжёлого трудового дня.

– Нет. Я так не могу, – авторитетно возразил Иван Иванович. – Или восемь часов, или ничего.

– Восемь часов сна для пограничника роскошь, – стал на сторону своего зама по разведке Георгий Георгиевич. – Немного подремать – лучше думать будем.

– Я буду бодрствовать, а вы – как хотите. Только, перед тем как лечь спать, потрудитесь распорядиться, чтобы ровно в полночь сюда привели обоих диверсантов.

– Есть!

– На каком языке вам удобнее разговаривать: на русском или немецком?

– А вам? – подозрительно покосился на чекиста Фишер.

– Естественно, на родном.

Пленные переглянулись.

– Нам тоже, – выразил общее мнение Вилли Штофф, рана которого быстро заживала. Теперь он мог уже и сидеть, а не только лежать.

– Яволь… Шпрехе Дойч… Я – капитан госбезопасности Ковальчук. Как и вы, кадровый разведчик, диверсант. Поэтому буду предельно откровенен.

– Это хорошо, – скривил рот в улыбке радист.

– Как вы думаете, не обломает ваш долбаный фюрер о матушку-Россию свои кривые зубы?

– Нет. Не обломает. Держу пари, к концу осени он будет принимать парад доблестных германских войск на Красной площади, – зло блеснул синими глазами Курт. – Поэтому вам лучше отпустить нас. Как говорят русские, зачтётся!

– Поживём – увидим. Пока сверху, на коне, я… А вы где-то там, внизу, под копытами… И за ваши жизни никто не даст ломаного гроша. Даже всемогущий Адольф Гитлер.

– Посмотрим…

– Если будете живы! А это теперь зависит исключительно от меня.

– Что вы предлагаете? – еле выдавил Вилли, который показался Ивану Ивановичу менее злобным и более сговорчивым.

– Предлагаю сделку. Вы сообщаете в Центр, что всё в порядке, и спокойно дожидаетесь, когда наши танки войдут в Берлин. Поверьте, много времени для этого не понадобится… Мы сбрасываем вашего фюрера и устанавливаем в Германии рабоче-крестьянскую власть, а вас, соответственно, устраиваем на государственную службу. Как вам такая перспектива?

– Вроде бы неплохо…

– А если всё пойдёт иначе? – засомневался Фишер. – Так, как запланировал наш, а не ваш вождь?

– Тогда вас расстреляют. Свои же.

– Вот видите!

– Но… Но сегодня хозяин положения я. И, поверьте, без малейших угрызений совести пущу по пуле в обе ваши безмозглые головы, как только вы откажетесь от сотрудничества с нами. Так что выбора у вас по большому счёту нет. Ровно в три часа ночи Вилли выйдет на связь. И если что-то пойдёт не так, вы оба – покойники. Ясно?!