И обращение Ахматовой к Наталье Николаевне было не по адресу:
При известной ее ревности (см. письма Пушкина) неужели она бы совершенно безропотно и абсолютно незаметно для постороннего сносила бы скандальный роман мужа и сестры - тут же в доме?[443].
Сносила бы, как многое другое, чего не снесла бы современная женщина. Впрочем, случись этот самый «роман» между Александриной и Пушкиным, Наталье Николаевне не пришлось бы ревновать и ощутить себя брошенной женщиной - ее общественный статус не страдал - а любовь к сестре помогла бы ей справиться с самолюбием и не оттолкнуть сестру даже после гибели поэта, тем более, что потеря была обоюдная.
Другое дело, друзья поэта. Ахматова не случайно обратила на них внимание, обрушив всю мощь критического гнева, прежде всего, на голову Софьи Карамзиной:
От всего этого за версту пахнет клеветой. Если Пушкин и Александрина в связи и живут в одном доме, зачем им демонстрировать свои преступные отношения?[444].
Она имела ввиду письмо Карамзиной от 27 января 1837 года, где история с Александриной представала в изумительном виде:
Пушкин скрежещет зубами и принимает свое всегдашнее выражение тигра, Натали опускает глаза и краснеет под жарким и долгим взглядом своего зятя,— это начинает становиться чем-то большим обыкновенной безнравственности; Катрин направляет на них обоих свой ревнивый лорнет, а чтобы ни одной из них не оставаться без своей роли в драме, Александрина по всем правилам кокетничает с Пушкиным, который серьезно в нее влюблен и если ревнует свою жену из принципа, то свояченицу - по чувству. В общем все это очень странно, и дядюшка Вяземский утверждает, что он закрывает свое лицо и отвращает его от дома Пушкиных[445].
Что поделаешь - друзья Пушкина, как часто бывает с известными людьми, воспринимали себя частью его большой семьи или «партии», как потом выразятся недруги поэта. На этом основании Карамзина и Вяземский обсуждали внутрисемейные проблемы Пушкина, нисколько не стесняясь и не боясь навредить его репутации. Фраза «закрывает свое лицо и отвращает его от дома Пушкина» вовсе не означала разрыв князем приятельских отношений, а его нежелание участвовать в «домашней» жизни Пушкина, принявшей, по его мнению, слишком неудобный вид. Напрасно Анна Андреевна демонизировала Карамзину, решавшую для себя ту же проблему:
В сообщении Софьи Николаевны поражают совершенно новые интонации ...Свойственные ей терпимость и легкомыслие почему-то впервые ее покидают, появляется какая-то сухость, твердость и совсем не женская ясность формулировок. Тут же как подпорка пригодился князь Петр (Вяземский) (через несколько часов он будет выть у постели умирающего Пушкина)[446].
Но вопрос Анна Андреевна поставила правильный: «От кого же узнала С.Н., что Пушкин «серьезно влюблен» в Александрину и Наталью Николаевну ревнует «из принципа», а Александрину «по чувству»?». Только за ответом отправилась далековато:
Прошу сопоставить с этим, что заклятый враг Пушкина и приятельница Дантеса Идалия Полетика (о которой ниже) «напомнила» Трубецкому (в Одессе, когда им было уже по 70-ти лет), что и вся дуэль произошла из-за ревности Пушкина к Александрине и боязни, что Дантес увезет ее во Францию.
И вывод сделала смелый:
дело в том, что у Софьи Николаевны и у Трубецкого был один и тот же источник. А источник этот - Дантес. Это он внушил С.Н. и Трубецкому версию романа Пушкина с Александриной. ...Все, что диктует Трубецкой в Павловске на даче,— голос Дантеса, подкрепленный одесскими воспоминаниями Полетики ... это единственная и настоящая запись версии самого Дантеса[447].
Корректность этих рассуждения сомнительна, поскольку, так называемая, «настоящая запись» дошла до нас в изложении третьих лиц, составленная спустя десятилетия, но в них содержалась часть верной догадки. Конечно, Дантес не прочь был попробовать себя в роли «трех»- или, на худой конец, «двухбунчужного паши», коль скоро каламбурил по этому поводу. Пойди Пушкин с ним на мировую, и кавалергард не упустил бы своего шанса. Правда, для полного торжества требовалось согласие дамы. Возможно, кавалергард прощупывал почву, и как бы в шутку, в застольной беседе, предлагал свояченице поехать за границу. Это должно было польстить самолюбию женщины. Ахматова как-то легко пропускает место, где Полетика называет Трубецкому источник своих знаний. И это никакой не Дантес, а Александрина:
Вскоре после брака Пушкин сошелся с Александриной и жил с нею. Факт этот не подлежит сомнению. Александрина сознавалась в этом г-же Полетике[448].
Впрочем, Анна Андреевна останавливается на другом, не менее важном вопросе: «Почему Пушкин категорически отказался прощаться с Александриной?» и отвечает на него с предельной жесткостью:
Пушкин знал, что Al. (Александрина - А.Л.) играла в его доме ту же роль, что и Екатерина Николаевна летом 1836 года ...Могла же она с удовлетворением записать в дневнике в 18... году, что Наталья Николаевна гуляла с Дантесом по ее парку и совершенно помирилась с ним. И эта ее страшная австрийская запись (уже более чем зрелой женщины) не продолжение ли ее петербургской деятельности?[449].
Она верно замечает и очевидную странность пушкиноведения:
Когда исследователи начинают говорить об Александрине, то почему-то неизбежно впадают в ханжеский умиленный тон и забывают, что она была одной из разряженных (с осиной талией) сестер Гончаровых, которых Жуковский называет овечками, на которых облизывается Дантес… Однако созданному Араповой образу скромной, умной и доброй некрасивой девушки очень повезло. Никому дела нет, что та же Арапова дальше изображает тетку ведьмой, истеричкой и домашним тираном (которая запрещала Наталье Николаевне ездить кататься с Ланским)[450].
И далее, делая категорический вывод «Ни из чего не следует, что Александрина была пушкинской партии»[451], Ахматова разворачивает ряд убийственных аргументов:
По Араповой, Пушкин — какой-то промотавшийся неудачник, грубиян, вульгарный развратник ...Этот образ до нее донесли собственная мамаша, Александра Николаевна Гончарова и, вероятно, Полетика. ...Ничто в последующей жизни Александры Николаевны не подтверждает легенду о ее роли «доброго ангела» в жизни Пушкина. Никакого хранения памяти о нем; зато можно без особого напряжения проследить ее добрые отношения с домом Дантеса. Воспитанные ею сыновья Пушкина (Александр и Григорий) ездили в Сульц к «дяде Жоржу», как сообщает нам внук убийцы Пушкина - Метман. Девочки Пушкины, тоже питомицы Александрины, переписываются со своими эльзасскими кузинами. Сам Дантес бывал у Фризенгофов в имении под Веной[452].
Между тем, в рассуждениях самой Ахматовой обозначилась явная двусмысленность. Не решаясь отнести Александрину ни к одной из противоборствующих сторон, она придумала некую умозрительную партию Натальи Николаевны, куда, отнесла всех, по ее мнению, глупых женщин, полагая, что этим все объясняется. Свидетельства близких отношений Пушкина и Александрины она рассматривала слишком бегло, как бы отмахиваясь от них: