23 но­яб­ря в по­не­дель­ник в чет­вер­том ча­су дня по­эт был при­гла­шен в ка­би­нет Ни­ко­лая для раз­го­во­ра, о чем сви­де­тель­ст­ву­ет за­пись в ка­мер-фурь­ер­ском жур­на­ле:

По воз­вра­ще­нии (с про­гул­ки. - А.Л.) его ве­ли­че­ст­во при­ни­мал ге­не­рал-адъ­ю­тан­та гра­фа Бен­кен­дор­фа и ка­мер-юн­ке­ра Пуш­ки­на[160].

Про­ис­хо­ди­ла ли встре­ча на­еди­не или в ней уча­ст­во­вал Бен­кен­дорф – од­но­знач­но ут­вер­ждать труд­но? Но, ду­ма­ет­ся, царь дол­жен был при­гла­сить к раз­го­во­ру че­ло­ве­ка, от­ве­чаю­ще­го за по­ря­док в им­пе­рии. И Пуш­ки­ну при­сут­ст­вие ше­фа жан­дар­мов то­же бы­ло на ру­ку: оно при­да­ва­ло бе­се­де офи­ци­аль­ный ха­рак­тер и из­бав­ля­ло по­эта от слиш­ком от­кро­вен­ных во­про­сов ца­ря.

Ана­ли­зи­руя это со­бы­тие, Аб­ра­мо­вич за­ме­ча­ет:

нуж­но пре­ж­де все­го от­ка­зать­ся от лож­ных вер­сий, ко­то­рые уво­дят нас в сто­ро­ну от то­го, что бы­ло в дей­ст­ви­тель­но­сти. Так, яв­но оши­боч­ным ока­за­лось пред­по­ло­же­ние о том, что Пуш­кин во вре­мя встре­чи с им­пе­ра­то­ром вы­сту­пил с об­ви­не­ния­ми про­тив Гек­кер­на и на­звал его ав­то­ром ано­ним­ных пи­сем[161].

И ка­ко­во объ­яс­не­ние: «О том, что это не бы­ло ска­за­но 23 но­яб­ря, мы зна­ем от са­мо­го Пуш­ки­на»[162]! На­пом­ним, в ян­вар­ском пись­ме по­эт на­пи­сал, что со­гла­сил­ся «не да­вать хо­да это­му гряз­но­му де­лу и не обес­чес­тить вас в гла­зах дво­ров на­ше­го и ва­ше­го, к че­му я имел и воз­мож­ность и на­ме­ре­ние». И от­сю­да де­ла­ет­ся вы­вод: «Пуш­кин не ска­зал ни­че­го бес­чес­тя­ще­го по­слан­ни­ка»[163].

Но за­чем то­гда он по­шел во дво­рец, и о ка­ком та­ком «сек­ре­те» им­пе­рат­ри­ца пи­са­ла сво­ей под­ру­ге? Раз­ве этот «сек­рет» не вно­сил «яс­ность» в же­нить­бу Дан­те­са и не бес­чес­тил его в гла­зах дво­ра? А Пуш­кин, на­чав раз­го­вор, раз­ве не дол­жен был под­твер­дить сло­ва дру­га, ска­зан­ные на­ка­ну­не.

Су­ще­ст­ву­ет еще од­но сви­де­тель­ст­во, как буд­то под­твер­ждаю­щее мне­ние Аб­ра­мо­вич, а, на са­мом де­ле, ре­ши­тель­но ему про­ти­во­ре­ча­щее. Из той же пе­ре­пис­ки им­пе­рат­ри­цы с Боб­рин­ской от 4 фев­ра­ля 1837 го­да вид­но, что пол­ное со­дер­жа­ние па­ск­ви­ля им­пе­рат­ри­ца уз­на­ла лишь по­сле смер­ти Пуш­ки­на:

Я бы хо­те­ла, что­бы они уе­ха­ли, отец и сын (Гек­керн и Дан­тес –А.Л.). - Я знаю те­перь все ано­ним­ное пись­мо, гнус­ное, и все же час­тич­но вер­ное. Я бы очень хо­те­ла иметь с ва­ми по по­во­ду все­го это­го дли­тель­ный раз­го­вор[164].

По мне­нию ис­сле­до­ва­те­ля, па­ск­виль поя­вил­ся во двор­це по­сле смер­ти по­эта, а, зна­чит, при но­ябрь­ской ау­ди­ен­ции от­сут­ст­во­вал как пред­мет об­су­ж­де­ния и - со­от­вет­ст­вен­но, об­ви­не­ния?! Но ведь им­пе­рат­ри­ца пи­шет: «все ано­ним­ное пись­мо» - вы­хо­дит, с ча­стью его она все же бы­ла зна­ко­ма. Царь впол­не мог скрыть от же­ны со­дер­жа­ние до­ку­мен­та, пе­ре­дан­но­го им в след­ст­вие, на сло­вах об­ри­со­вав лишь об­щий его смысл, ис­клю­чив, ко­неч­но, упо­ми­на­ние о сво­ей пер­со­не. Вот и дочь Ни­ко­лая I, ве­ли­кая кня­ги­ня Оль­га Ни­ко­ла­ев­на, вспо­ми­на­ла:

Воз­дух был за­ря­жен гро­зой. Хо­ди­ли ано­ним­ные пись­ма, об­ви­няю­щие кра­са­ви­цу Пуш­ки­ну, же­ну по­эта, в том, что она по­зво­ля­ет Дан­те­су уха­жи­вать за ней. Нег­ри­тян­ская кровь Пуш­ки­на вски­пе­ла. Па­па, ко­то­рый про­яв­лял к не­му ин­те­рес, как к сла­ве Рос­сии, и же­лал до­б­ра его же­не … при­ло­жил все уси­лия к то­му, что­бы его ус­по­ко­ить. Бен­кен­дор­фу бы­ло по­ру­че­но пред­при­нять по­ис­ки ав­то­ра пи­сем[165].

Тут во всем слы­шен го­лос вен­це­нос­но­го Па­пы - его лю­би­мая иг­ра в «раз­во­дя­ще­го»: «нег­ри­тян­ская кровь» Пуш­ки­на, «доб­ро­та» к же­не по­эта и т.д. Так царь ве­шал яр­лы­ки, и точ­но так пу­тал сле­ды. По­это­му, ко­гда ца­ри­ца оз­на­ко­ми­лась с пол­ным со­дер­жа­ни­ем па­ск­ви­ля, она не ста­ла по­вто­рять за суп­ру­гом, что, дес­кать, же­на по­эта об­ви­ня­лась «в том, что она по­зво­ля­ет Дан­те­су уха­жи­вать за ней», а вы­ра­зи­лась про­сто: «и все же час­тич­но вер­ное». И это за­ме­ча­ние во­все не ка­са­лось На­та­льи Ни­ко­ла­ев­ны, а пря­мо от­но­си­лось к Ни­ко­лаю I, к той час­ти ано­ним­ки, ко­то­рая на­ме­ка­ла на его не­бла­го­вид­ную роль в этом де­ле, что и вы­зва­ло горь­кое раз­дра­же­ние ца­ри­цы, по­сте­пен­но при­вы­каю­щей к ли­це­дей­ст­ву суп­ру­га. О со­дер­жа­нии па­ск­ви­ля она уз­на­ла от Жу­ков­ско­го, к че­му был осо­бый по­вод. 2 фев­ра­ля 1837 го­да Бен­кен­дорф пи­сал дру­гу по­эта:

Е. В. Им­пе­ра­тор упол­но­мо­чил ме­ня спро­сить у вас ано­ним­ное пись­мо, ко­то­рое Вы вче­ра по­лу­чи­ли, и о ко­то­ром Вы со­чли нуж­ным ска­зать Е. В. Им­пе­рат­ри­це. Граф Ор­лов по­лу­чил по­доб­ное же пись­мо и по­спе­шил вру­чить его мне. Срав­не­ние двух пи­сем мо­жет дать ука­за­ние на со­ста­ви­те­ля[166].

Речь шла о со­всем дру­гой ано­ним­ке – об от­кли­ке на смерть по­эта. На­ка­ну­не Жу­ков­ский по­лу­чил пись­мо от не­из­вест­но­го, в ко­то­ром па­те­ти­че­ски во­про­ша­лось:

Не­у­же­ли по­сле се­го про­ис­ше­ст­вия мо­жет быть тер­пим у нас не толь­ко Дан­тес, но и пре­зрен­ный Гек­керн? (…) Вы, бу­ду­чи дру­гом по­кой­но­му, (…) и по бли­зо­сти сво­ей к цар­ско­му до­му упот­ре­би­те все воз­мож­ное ста­ра­ние к уда­ле­нию от­сю­да лю­дей, со­де­лав­ших­ся чрез та­ко­вой по­сту­пок не­на­ви­ст­ны­ми ка­ж­до­му со­оте­че­ст­вен­ни­ку Ва­ше­му, ос­ме­лив­ших­ся ос­кор­бить в ли­це по­кой­но­го — дух на­род­ный.

Чуть поз­же граф А.Ф. Ор­лов – член Го­су­дар­ст­вен­но­го со­ве­та – по­лу­чил по­хо­жий уль­ти­ма­тум:

Ли­ше­ние всех зва­ний, ссыл­ка на веч­ные вре­ме­на в гар­ни­зо­ны сол­да­том Дан­те­са не мо­жет удов­ле­тво­рить рус­ских за умыш­лен­ное, об­ду­ман­ное убий­ст­во Пуш­ки­на; нет, скорая вы­сыл­ка от­сю­да пре­зрен­но­го Гек­кер­на, без­ус­лов­ное вос­пре­ще­ние всту­пать в рос­сий­скую служ­бу ино­стран­цам, быть мо­жет, не­сколь­ко ус­по­ко­ит, уту­шит скорбь со­оте­че­ст­вен­ни­ков Ва­ших в та­ко­вой не­воз­на­гра­ди­мой по­те­ре. (…) Убе­ди­те Его Ве­ли­че­ст­во по­сту­пить в этом де­ле с об­щею поль­зою[167].

Дур­ной тон этих по­сла­ний не за­слу­жи­вал бы вни­ма­ния, но са­ма мысль о по­пра­нии на­род­но­го ду­ха бы­ла близ­ка и по­нят­на Жу­ков­ско­му, и он вос­поль­зо­вал­ся слу­ча­ем, что­бы по­го­во­рить с им­пе­рат­ри­цей о судь­бе по­эта и его се­мьи, а за од­но по­ка­зал ей па­ск­виль на Пуш­ки­на и ее му­жа, как сви­де­тель­ст­во «ино­стран­ных» влия­ний.

Но от­ку­да он взял этот «ди­плом»? Был ли это под­лин­ник или ко­пия? Из­вест­ны два со­хра­нив­ших­ся эк­зем­п­ля­ра ано­ним­ки: один, по­лу­чен­ный гра­фом Ви­ель­гор­ским, до 1917 го­да хра­нил­ся в сек­рет­ном до­сье III от­де­ле­ния, дру­гой - еще рань­ше, око­ло 1910 г., не­из­вест­но кем был дос­тав­лен в му­зей при Алек­сан­д­ров­ском ли­цее. Оба те­перь хра­нят­ся в Пуш­кин­ском до­ме. Вряд ли, Жу­ков­ский по­нес им­пе­рат­ри­це копию, имея воз­мож­ность по­ка­зать под­лин­ник, взяв его у са­мо­го Ви­ель­гор­ско­го, с ко­то­рым на­хо­дил­ся в са­мых близ­ких, дру­же­ских от­но­ше­ни­ях. С это­го эк­зем­п­ля­ра, ве­ро­ят­но, за­тем и со­став­ля­лись ко­пии па­ск­ви­ля, ко­то­рые дру­зья по­эта по­ме­ща­ли в ру­ко­пис­ные сбор­нич­ки, по­свя­щен­ные ги­бе­ли по­эта, но сам до­ку­мент, ду­ма­ет­ся, не дол­го на­хо­дил­ся в сво­бод­ном об­ра­ще­нии и бы­ст­ро по­пал в ру­ки ище­ек Бен­кен­дор­фа.

Ку­да бо­лее ин­те­рес­на судь­ба вто­ро­го эк­зем­п­ля­ра. Как он по­пал в Цар­ско­сель­ский ли­цей, по­че­му, имен­но, ту­да – в за­ве­де­ние, тес­но свя­зан­ное с царским дво­ром? И как ока­зал­ся без кон­вер­та – ведь это очень важ­но знать, по­сколь­ку на кон­вер­те ука­зы­ва­лось имя адресата, а, зна­чит, по­яв­ля­лась воз­мож­ность про­сле­дить за ее передви­же­нием? Вы­хо­дит, кто-то не хо­тел это­го, а, возможно, кон­вер­та про­сто не су­ще­ст­во­ва­ло…

Как это мог­ло слу­чить­ся? Из­вест­но, что все эк­зем­п­ля­ры па­ск­ви­ля уже на тре­тий день их по­яв­ле­ния, на­хо­ди­лись у по­эта. И да­же, ес­ли пред­по­ло­жить, что еще один из них «за­те­рял­ся», как это слу­чи­лось с эк­зем­п­ля­ром Ви­ель­гор­ско­го, то ка­кой путь он дол­жен был про­де­лать, что­бы де­ся­ти­ле­тия­ми пу­те­ше­ст­вуя по гос­ти­ным и са­ло­нам, ос­та­вать­ся не­за­ме­чен­ным? А с дру­гой сто­ро­ны, по­сле от­кро­ве­ний Жу­ков­ско­го, Пуш­кин, идя на встре­чу с ца­рем, раз­ве не должен был взять с со­бой ди­плом, хо­тя бы в до­ка­за­тель­ст­во сво­ей пра­во­ты? Ина­че, как раз­ви­вал­ся бы их раз­го­вор, как мог царь обе­щать по­эту за­щи­ту от зло­сло­вия, не ви­дя документального его подтверждения, а глав­ное – на ос­но­ва­нии че­го он на­зна­чал пра­ви­тель­ст­вен­ное рас­сле­до­ва­ние? Де­мон­ст­ри­руя па­ск­виль, по­эт мог не по­ка­зы­вать кон­верт, ко­то­рый, в дан­ном слу­чае, ни­ка­кой ро­ли не иг­рал и был ос­тав­лен им до­ма. Между тем, рас­сле­до­ва­ние, ед­ва на­чав­шись, тут же за­хлеб­ну­лось? Ано­ним­ка еще до ян­вар­ских со­бы­тий вер­ну­лась к Ни­ко­лаю и осе­ла в его лич­ном ар­хи­ве, а со вре­ме­нем бы­ла ин­ког­ни­то пе­ре­да­на цар­ской семь­ей в му­зей: по­след­ний рус­ский са­мо­дер­жец ис­пы­ты­вал осо­бен­ные, по­ка­ян­ные чув­ст­ва за деяния вен­це­нос­ных пред­ков.