Разговор, вероятно, состоялся на следующий день, после первого, раннего посещения Пушкина Соллогубом, поскольку накануне вечером поэт был слишком раздражен, и вряд ли Наталья Николаевна рискнула затеять важный разговор. К тому же ей непременно надо было дождаться ответного письма Жуковского, без совета которого ей трудно было на что-либо решиться.
Поэт принял извинения противника без восторга: приходилось соглашаться с тем, что формально вызов терял основание, а Геккерны выходили из сложной ситуации с минимальными потерями.
Утром 17 ноября Соллогуб приступил к исполнению своих секундантских обязанностей. Не так неважно, как двигался молодой человек в этот день - поехал сначала к Дантесу, а потом к Аршиаку, нарушив тем самым указание Пушкина, или исполнил просьбу поэта в точности (в двух редакциях воспоминаний по разному описан порядок событий) - это проблема самого Соллогуба? Более существенно то, с какими документами он ознакомился у Геккернов и как ему объяснили их содержание. Секундант поэта вслед за Жуковским погрузился в бездну таинственных противоречий дуэльной истории, и, естественно, растерялся:
На другой день погода была страшная - снег метель. Я поехал сперва к отцу моему, жившему на Мойке, потом к Пушкину, который повторил мне, что я имею только условиться насчет материальной стороны самого беспощадного поединка, и, наконец, с замирающим сердцем отправился к д'Аршиаку. Каково же было мое удивление, когда с первых слов д'Аршиак объявил мне, что он всю ночь не спал, что он хотя не русский, но очень понимает, какое значение имеет Пушкин для русских, и что наша обязанность сперва просмотреть все документы, относящиеся до порученного нам дела. Затем он мне показал:
1) Экземпляр ругательного диплома на имя Пушкина.
2) Вызов Пушкина Дантесу после получения диплома.
3) Записку посланника барона Геккерна, в которой он просит, чтоб поединок был отложен на две недели.
4) Собственноручную записку Пушкина, в которой он объявлял, что берет свой вызов назад, на основании слухов, что г. Дантес женится на его невестке К. Н. Гончаровой.
Я стоял пораженный, как будто свалился с неба[124].
Пронумерованный перечень всегда вызывает больше доверия, чем обычное изложение фактов. Цифры своим строгим порядком оказывают магическое воздействие. Между тем, из документов, якобы осмотренных Соллогубом, только наличие вызова является бесспорным. Все остальные - не более чем «фантомы» - образы, занесенные сюда воображением автора из далекого прошлого. Но и они не могли возникнуть на пустом месте.
Под пунктом первым значится «экземпляр ругательного диплома на имя Пушкина». Но подлинной анонимки у Геккернов не было. Об этом говорит не только их переписка после дуэли. Как известно, Пушкин сам обошел друзей, изъяв все экземпляры пасквиля. И все же - Соллогуб не выдумал - что-то было? Вероятно, ему показали список, составленный со слов тех, кто получил анонимку - Виельгорского, Вяземского, Россета? - список, безусловно, приблизительный, иначе он бы вызвал у Геккернов много вопросов и заставил провести собственное расследование. Они же бездействовали.
Третий документ - «записка посланника барона Геккерна, в которой он просит, чтоб поединок был отложен на две недели» мог существовать, но, скорее всего, Пушкину не был отослан и никакой роли в дуэльной истории не играл. Соллогубу его показали, как свидетельство серьезных попыток договориться с поэтом мирным путем. Не исключено также, что Геккерны, стараясь не касаться темы переговоров, сознательно вводили в заблуждение обоих секундантов. Во всяком случае, благодаря этой записке, Соллогуб уверовал, что истечение срока, указанного в ней, как раз и привело к возобновлению дуэли. На этой основе он и выстроил свои воспоминания. Между тем, конец двухнедельной отсрочки наступал, не 16-го, а как минимум 18-го, а то и вовсе 20-го ноября, если учесть, что Геккерн просил о ней не 4-го, а 6-го ноября.
Сложнее дело обстоит с последним пунктом - «собственноручной запиской Пушкина, в которой он объявлял, что берет свой вызов назад, на основании слухов, что г. Дантес женится на его невестке К. Н. Гончаровой». С одной стороны, в конспекте Жуковского есть упоминание о неком письме: «Мое посещение Геккерна. Его требование письма. Отказ Пушкина. Письмо, в котором упоминается о сватовстве». С другой - именно, вокруг этого письма возник дуэльный кризис. К тому же, несколькими часами позже, поэт, соглашаясь на мировую, обронил фразу: «Я не колеблюсь написать то, что могу заявить словесно»? Выходит, ранее Пушкин не давал Геккернам никаких письменных заверений?
И все же записка, в которой поэт упоминает о сватовстве с указанием имени невесты (что, как раз, и не устраивало Дантеса!) существовала, и была написана, если верить конспекту Жуковского, до встречи Пушкина с Геккерном у Загряжской. Остается предположить, что поэт предварял появление у тетушки успокаивающим письмом с объяснением мотивов своего поведения. При этом он, вероятно, заверил, что если слухи о сватовстве Дантеса подтвердятся, то отзовет свой вызов. Это письмо и было передано Геккернам в подтверждение позиции Пушкина. С той же целью оно было показано и Соллогубу:
Вот положение дела, - сказал д'Аршиак. - Вчера кончился двухнедельный срок, и я был у г. Пушкина с извещением, что мой друг Дантес готов к его услугам. Вы понимаете, что Дантес желает жениться, но не может жениться иначе, как если г. Пушкин откажется просто от своего вызова без всякого объяснения, не упоминая о городских слухах. Г. Дантес не может допустить, чтоб о нем говорили, что он был принужден жениться и женился во избежание поединка. Уговорите г. Пушкина безусловно отказаться от вызова. Я вам ручаюсь, что Дантес женится, и мы предотвратим, может быть, большое несчастие[125].
И молодой человек стал лихорадочно размышлять:
Об этой свадьбе я ничего не слыхал, ничего не видал и только тут понял причину вчерашнего белого платья, причину двухнедельной отсрочки, причину ухаживания Дантеса. Все хотели остановить Пушкина. Один Пушкин того не хотел[126].
А затем прозвучал вывод, на который исследователи упорно не хотят обращать внимание:
При получении глупого диплома от безыменного негодяя, Пушкин обратился к Дантесу, потому что последний, танцуя часто с Натальей Николаевной, был поводом к мерзкой шутке. Самый день вызова неопровержимо доказывает, что другой причины не было. Кто знал Пушкина, тот понимает, что не только в случае кровной обиды, но даже при первом подозрении он не стал бы дожидаться подметных писем[127].
Соллогуб хорошо понимал, что анонимка, вернее подозрение, что ее написал Дантес, не могла стать причиной вызова: «Самый день вызова неопровержимо доказывает» это. Она была лишь поводом рассчитаться за неприличное поведение кавалергарда. Кроме того, Соллогуб знал от самого Пушкина, что ни в тот день - 4 ноября, ни неделю спустя автор пасквиля не был ему известен.