– Мамонтов пошел без хозяйственного обоза? – связной смотрел на Шорохова испытующе. – И для такого утверждения есть данные? Но ты понимаешь, насколько иначе тогда повернется вся наша борьба с ним? Даже то, что его части занимают сейчас у нас в тылу очень малую территорию, вполне может быть этим объяснено: если они без обоза, им ее меньше и надо; передвижения их происходят быстрее; противник для нас становится неуловимее, мы же ошибочно полагаем, что он малочисленней. И следовательно, вполне вероятно, что в наш тыл прорвались не один или два полка, а весь корпус. Я ничего не придумываю. Это вытекает из твоих слов, что Мамонтов идет налегке. То есть боеприпасы – боевой обоз – он с собой взял, сомнений нет…

– Еще бы, коли он такой, что любую мелочь предварительно взвешивает.

– Да, да… А все остальное… Но ты прав: в таком случае цели у него куцые. Так? Да? Так?

Шорохов начал пересказывать все разговоры этого дня с Богачевым, Нечипоренко, Варенцовым и по тому, как связной слушает, какие задает вопросы, понял: человек этот не просто старается запомнить его, шороховские, слова, чтобы потом в дополнение к разведывательной сводке кому-то пересказать их. Тут же, на месте, он оценивает события, пытается разобраться в них. Кто тогда был сейчас перед Шороховым? Не один ли из руководителей Агентурной разведки? Лично прибыл из-за линии фронта, настолько важно красным штабам как можно скорее все узнать о мамонтовском прорыве.

Потом наступило молчание. Шорохову очень хотелось спросить, поможет ли Красной армии то, о чем он сообщил? Важно ли это? Услышать бы: «Поможет. Спасибо». Связной сказал: «Иначе повернется вся наша борьба с ним». Но это было еще до того, как он узнал подробности. Так повернется ли?

Нарушить тишину Шорохов не решался.

Связной наконец прервал ее:

– Предложение ехать прими. Большая удача, если это в самом деле по следам Мамонтова. Особенно если действительно прорвался весь корпус и, значит, операция крупная, затянется надолго.

– Туда! Все совпадает.

Уже знакомым движением головы связной прервал Шорохова:

– В поездке не зарывайся. Твое место: обозы, тыловые учреждения. Ты торговец, едешь ради наживы. Круг интересов: цены, что где можно продать-купить с выгодой; потребности казачьего войска в товарах, с которыми обычно имеешь дело. Мы эти сведения повертим. Даст это многое. И общую численность, и намерения. Если будет что-то еще – хорошо, но лишь при полной уверенности, что себя не завалишь. Возможность ты получишь редкую. Надо использовать ее целиком.

Он говорил с Шороховым как с равным себе профессионалом, и тот понял это, и его переполнило чувство тепла к связному, братской ответной преданности. Больше не требовалось каких-либо слов одобрения, похвал. Было, имело значение лишь одно их общее дело.

Шорохов сказал:

– Варенцов и Нечипоренко мне ясны. Рвать деньгу. Ничего другого у них за душой нет. А вот третий?.. Мануков. Никак его не могу понять. Купец – не купец? И еще одно: так и кажется, что меня он боится не меньше, чем я его. А может, и больше. Потому и приглядывается издали.

– А что, если просто сама его осторожность иная, чем у остальных ваших купцов? – спросил связной. – Молод, а уже торговец с международным размахом. Образован. Начинал сразу как оптовик. Отсюда привычка водить знакомство лишь с теми, кого сам заранее выбрал. Породистость! Но она-то в нем и не должна удивлять. Что настораживает? Фокусы, которые он показывал в той вашей компании…

– Верно! Меня тоже задело.

– И то еще, как он познакомился с дочерью Варенцова.

– Подстроено?

– Есть нарочитость. Знакомство получилось вроде бы прочное, с практическим интересом, а человек этот избалован тем, что всегда сам определяет, с кем водить дружбу, с кем – нет… Она красива?

– Черт его знает, как она ему?

Шорохов понял, почему так много говорит сейчас о Манукове. С самого посещения нечипоренковского дома – а в том, что за портьерой там был Мануков, он больше не сомневался – в его душе все еще теплилась надежда: этот человек тоже от Агентурной разведки?

– Договоримся о связи, – сказал связной. – Ты со своей стороны никаких шагов не предпринимай. Тебя найдут.

«Как? – подумал Шорохов. – Вот и кончается встреча? Сейчас ты уйдешь?»

– Найдут, – повторил связной. – Пароль на эти встречи: «Где здесь аптекарский магазин?» Твой отзыв: «В Одессе такие магазины на каждом углу». Ответом должно быть: «В Екатеринославе у меня сломались очки».

Шорохов несколько раз повторил эти фразы про себя. Главным было запомнить ключевые слова: «аптекарский магазин» – «Одесса» – «Екатеринослав… сломались очки». Но такие задачи его не затрудняли.

Связной спросил:

– Опознавательный знак?

– В одежде?

– Да. Но…

– Чтобы всегда при себе?

– Да.

– Сейчас ни лето, ни осень. Сложно.

– Да.

Фразы, которыми они теперь обменивались, определенно не понял бы сторонний человек. Но тем-то сейчас они и были по-особому дороги Шорохову. Их обрывистость свидетельствовала все о том же уважении к нему связного, как к равному себе агенту.

– Галстук, – подвел итог Шорохов. – Лиловый, шелковый, крупным узлом. Большая золотая заколка.

Он хотел добавить: «Люди богатые. Ехать будем не хоронясь», – но не стал. Это были бы слова лишние в таком их разговоре.

– Тебя в нем здешние купцы уже видели?

– Постоянно хожу. В торговом деле без шика нельзя.

– А невозможность контакта?

– Пиджак или плащ застегнуты так, что знак не виден. Само отсутствие знака. То, что я не один, а в компании.

– Пойдет, – связной поднялся с табуретки.

– А если подвернется что-нибудь срочное? – спросил Шорохов, тоже вставая.

– Только ждать. И по-прежнему с твоей стороны никаких общений с подпольем, срывов на агитацию, на участие в террактах. Вообще ни малейшей отсебятины. Если что надо будет сделать, получишь приказ.

– Это я знаю.

– Почти все наши провалы от такого смешения стилей, – продолжал связной. – И порой какие обидные!.. Наблюдать, вносить в сводку – вот твое дело. Внедрен ты удачно. Дорожи этим. Будь осторожен. Теперь особенно.

«Только теперь? – с тоской подумал Шорохов. – А каково было весь год?.. Ах да, Мануков!..»

Днем 16 августа белоказачий конный отряд занял станцию Пушкари, расположенную в двенадцати километрах к западу от Тамбова. Связь этого города с Москвой по железной дороге прервалась.

На следующее утро Тамбов охватило смятение. Казаки! Откуда? С какой целью? Сколько их?

Ответа на эти вопросы никто в городе дать не мог, что было прямым следствием первого политического шага в той игре, которую повел Мамонтов, и шага вполне искусного, поскольку ему пока удавалось скрывать от красных истинную численность своих войск. Сведения Агентурной разведки еще не пришли из-за линии фронта, все прочие были неполны. Члены Военного совета Тамбовского укрепленного района искренне полагали, что в тыл прорвались «незначительные силы конницы», как и объявили они в приказе от 14 августа.

Мамонтов же, предпринимая все необходимое, чтобы красное командование и дальше пребывало в неведении, через казачьи разъезды усиленно распространял молву о том, что на Тамбов надвигается семидесятипятитысячная белая армия.

И в народном сознании происходило раздвоение. Чем более успокоительными были призывы и приказы Военного совета укрепленного района, тем меньше им верили.

Растерянность охватила учреждения города. К вокзалу потянулись автомобили и телеги, груженные ящиками, тюками, письменными столами.

К великому сожалению, не меньший разброд в мыслях и действиях овладел и штабом укрепленного района. Городскому гарнизону, который насчитывал 2610 штыков, не было отдано приказа покинуть Тамбов, но и приказа сражаться тоже! Усугубляя панику, комендант укрепленного района стал твердить, что на город наступает двадцать полков противника!