- Что же случилось потом?

  - О связи Лукреции и Джованни узнал отец. Оказалось, что наша мать знала о ней давно, но скрывала, чтобы ее дети были счастливы. Разумеется, все так бы и оставалось тайной, если бы не ребенок, которого ждала моя сестра. Гнев отца был ужасен. Он пригрозил мне и Джованни изгнанием и лишением всех привилегий и отправил меня учиться в Пизу, а его в Падую. Уже потом мне донесли, что Лукреция родила дочь, и отец поспешил пристроить ее замуж, чтобы избежать скандала, а ребенка увезли в провинцию и отдали на воспитание в бедную семью.

  - Как такое возможно? Ведь Лукреция сама была совсем ребенком!

  Чезаре зло засмеялся.

  - Я уже говорил тебе, что в пороке моя сестра превзошла любую шлюху в Риме. Она гордится тем, что может, сжав бедра, задушить мужчину. Ее место в аду рядом с Мессалиной...

  - Но ты все еще ее любишь.

  - Да. Проклятье! Ты же знаешь ее. Как можно ее не любить?

  Он надолго замолчал, раскинувшись на постели.

  - Монна Лукреция всегда будет искать удовольствий, - сказал я осторожно. - Однажды ее увидев, забыть невозможно.

  - Что ты чувствовал, когда обладал ею? - требовательно спросил Чезаре.

  - У нее самое великолепное тело со времен античных богинь. Я мог бы кончить, просто глядя, как она ласкает себя.

  - О, это она тоже умеет в совершенстве. Ее фантазия буквально не знает границ. Она меняет любовников и любовниц с той же легкостью, как некоторые меняют одежду...

  Я представил Лукрецию в объятиях женщины и почувствовал, как мой член зашевелился в штанах.

  - Ты хочешь сказать...

  Он улыбнулся, пристально посмотрев на меня.

  - Если ты не перестанешь думать об этом, то я тебя ударю. Иногда ты бываешь хуже малого ребенка. Иди ко мне.

  Его руки обвили меня, и я стал ласкать его, забыв обо всем. Мне нравилась Лукреция, но тело Чезаре пробуждало во мне настоящую страсть. Мне нужна была его неукротимая сила, его крепкие объятия, его властный напор. Вероятно, он все же успел обучить меня кое-чему, так что мне понадобилось совсем немного времени, чтобы он возбудился, и я отдался ему с готовностью, лишь слегка сжался, ожидая боли, но он успокоил меня и велел расслабиться. Я не смог удержаться от вскрика, когда он овладел мной, однако его опыт и моя покорность помогли мне справиться с легкой болью, и вскоре я уже нетерпеливо стонал, захваченный быстрым ритмом движения его бедер. Он хорошо знал, как ласкать меня так, чтобы я извивался от удовольствия. Наконец, я почувствовал, что вот-вот взорвусь, и он, кажется, догадавшись об этом, пронзил меня еще глубже. Крик наслаждения слетел с моих приоткрытых губ, я забился, не в силах сопротивляться уничтожающему разум восторгу, и Чезаре тут же выскользнул из меня. Несколько мгновений он быстро ласкал себя сам, а затем излился, брызнув семенем мне на живот. Тяжело дыша, он упал рядом со мной на постель, и я поцеловал его в губы.

  - Мой чудесный ангел, - улыбнулся он. - Я не в состоянии сопротивляться грешным желаниям, когда вижу тебя. Андреа, ты создан сводить с ума и женщин, и мужчин...

  - Я твой, - просто сказал я. - И я умею не только греть постель, Чезаре. Знаю, у тебя теперь так много забот, и если в моих силах хоть чем-то помочь, я сделаю все, что ты попросишь.

  Он внимательно и серьезно посмотрел на меня, словно оценивая, как много мне можно сказать.

  - В Риме неспокойно, Андреа. Я не хочу рисковать твоей головой, посылая тебя в город. Сейчас здесь расквартированы неаполитанцы, а через пару дней, возможно, в Рим войдут французы. Ты будешь находиться при мне неотлучно, а если твоя помощь понадобится, я непременно скажу тебе.

  В течение следующей недели случилось много всего. Рождественский бал во дворце кардинала Зено был, на мой взгляд, слишком роскошным, хотя Чезаре сказал, что по случаю военных действий пришлось провести его скромно. Я стоял за спиной моего господина, сидевшего рядом с папой Александром, тут же был и юный Хофре, разодетый как принц крови. Его жена Санчия, надменная красавица, Лукреция и ее подруга Теодорина, одетые в прозрачный муслин, как восточные женщины, возлежали на подушках у ног святейшего отца, любуясь танцами и играми, которые заставляли меня краснеть. То, что показывали высокопоставленным зрителям актеры, походило скорее на бесстыдные проявления самой низкой похоти, чем на представление. Вначале все оставалось в рамках приличия, красивые молодые женщины танцевали с венками на головах, потом поэты читали стихи, восхвалявшие любовь во всех ее проявлениях. Папа улыбался, шутил с сыновьями и девушками, а затем, пожелав молодежи веселиться, поцеловал Лукрецию в губы отнюдь не отцовским поцелуем и удалился. Почти тут же Лукреция сорвала с плеч полупрозрачную накидку и бросила ее сидевшим за столом испанским кардиналам, а потом, хлопнув в ладоши, приказала танцовщицам последовать ее примеру.

  То, что последовало за этим, до сих пор пробуждает во мне дрожь. Лукреция и Теодорина, заключив друг дружку в объятия, стали бесстыдно целоваться, и вскоре взоры всех мужчин были прикованы к ним. По сигналу Чезаре, полуобнаженные танцовщицы рассыпались по залу, и начался самый разнузданный праздник плоти, какой только можно вообразить. Кардиналы наравне со слугами состязались в сладострастии, и Лукреция объявила, что самый пылкий любовник будет награжден подарком из ее рук.

  Чезаре сидел неподвижно, и две куртизанки ласкали его, кокетливо поглядывая на меня, пока я продолжал стоять за его креслом, вцепившись в резную спинку. Мне казалось, что если они попытаются хотя бы дотронуться до меня, я закричу. Чезаре был уже близок к концу, и внезапно, резко схватив меня за руку, он притянул мою голову к себе и стал целовать в губы. Я обнял его за плечи, и он излился, а потом оттолкнул обеих девушек и велел мне идти в свою комнату. Я был слишком потрясен, чтобы возражать.

  До самого утра я не мог сомкнуть глаз, с содроганием вспоминая картины празднества. Я чувствовал себя отвратительно, не в силах примириться даже с тем, что просто видел всю эту мерзость. Чезаре был тысячу раз прав, говоря, что мне не нужно знать слишком много о его жизни, чтобы любить его. Мне было бы легче, если бы он избавил меня от присутствия на этом празднике...

  Утомленный ревностью и отчаянием, я, в конце концов, стал вспоминать, как бесстыдно Лукреция занималась любовью с другой девушкой на глазах у гостей, актеров и слуг. Они обе были прекрасны, но сестра Чезаре, несомненно, была королевой среди римских куртизанок. Теодорина держала ее в объятиях, как мужчина, и страстно ласкала языком ее соски и живот, а пальцами правой руки ритмично пронзала ее лоно...

  Моя рука сама собой накрыла мужской орган и стала нетерпеливо поглаживать его, повинуясь воображению, и вскоре я уже корчился на постели в судорогах горячей сладостной истомы. Уснул я только под утро, совершенно опустошенный и обессиленный, а вскоре после полудня меня уже разбудил Чезаре, заглянув ко мне в комнату.

  - Андреа, Рождество закончилось. Тебе придется поменять постель...

  - Чезаре, ты не должен был брать меня туда, - сонно пожаловался я, и он шутливо дотронулся до моего члена.

  - Ты прав. Поэтому я и отправил тебя обратно почти сразу же. Однако твой дружок был под сильным впечатлением от всего увиденного, правда?

  Я засмеялся и оттолкнул его руку.

  - С меня хватит тебя одного. Наверное, я еще слишком мал для таких празднеств.

  - Хорошо, учту. Одевайся, мы должны готовиться к переезду.

  - Мы уезжаем? Его святейшество все-таки решил отправиться в Неаполь?

  - Герцог Фердинанд Калабрийский настаивает, но отец и не думает уступать. Он просто перебирается в замок Ангела, а мы должны немного помочь со сборами.

  - Ты же совсем не спишь, - укоризненно сказал я.

  - И тебе не позволяю, ты это хочешь сказать? - Он схватил меня за ноги и попытался стащить с кровати. - Ничего, у нас еще будет время выспаться.