Когда я приходил к монсеньору, он спрашивал меня, как я провел то время, что мы не виделись, и интересовался, что я делал с Франческой и Эвлалией. Его забавляли мои рассказы, он спрашивал, как именно мне больше нравится делать это с женщиной. Время от времени я нарочно старался вызвать его недовольство, например, входя в его кабинет без стука или роняя с полки книги, и тогда он избивал меня, что заставляло меня буквально набрасываться на него, теряя голову от вожделения. Однажды я опрокинул чернильницу на его мантию, и он выпорол меня хлыстом. Моя спина покрылась горящими рубцами; задыхаясь от боли и желания, я грубо взял его прямо на столе; трясясь в судорогах экстаза, он разбросал свитки и окончательно залил чернилами стол и свою мантию, а потом, не дав мне опомниться, довел до полного изнеможения, принимая меня ртом. Ночью он целовал и гладил мою спину, проводя прохладными пальцами по вспухшим следам хлыста, и я обладал им трижды, не в силах насытиться.

  На следующий день, вернувшись к Франческе, я занимался с ней любовью, не раздеваясь, несмотря на ее уговоры, а потом, утомленный, сидел и рассеянно смотрел, как они с Эвлалией ласкают друг дружку.

  Не думаю, что о моих отношениях с Франческой и Эвлалией никто не знал. Однажды молодой Фабио, сменив меня на дежурстве, спросил, подмигнув, хороша ли в постели Эвлалия. Я посоветовал ему перенести свой интерес на более доступный предмет, и он ответил, что половина прислуги думает, что я делю ложе с Франческой, а другая половина - что с Эвлалией. Я только рассмеялся. Разве могли эти ханжи предположить, что мы спим втроем? А что они сказали бы, если бы узнали о моих отношениях с монсеньором?

  Я начал уже привыкать к своей новой жизни, когда однажды, в самом начале весны, Франческа объявила мне, что беременна. Известие это стало для меня полнейшей неожиданностью. Разумеется, я знал, что она не спала ни с кем из других мужчин, следовательно, виновником ее беременности был именно я. Я видел в ее глазах счастье, и невольно это счастье передалось и мне. Той ночью я любил ее нежно, как никогда раньше, очарованный хрупкой тайной зарождающейся в ней новой жизни, и твердо решил, что непременно женюсь на ней. Как всегда, занимаясь любовью, я представил себе Ченчо, и меня осенила мысль, что ребенок Франчески принадлежит и ему тоже, ведь без него я никогда не смог бы наполнить семенем лоно моей невесты.

  Наутро я отправился к кардиналу Савелли. В часовне мне удалось лишь коснуться его руки и получить благословение, а сразу после завтрака мы отправились во дворец папы. Весенний ветер был теплым, я с наслаждением подставлял ему лицо, дыша полной грудью. Монсеньор подозвал меня и спросил, почему я выгляжу таким довольным. Я рассказал ему, что Франческа носит моего ребенка, и он сдержанно меня поздравил.

  - Надеюсь, теперь ты женишься на ней? - спросил он и, приподняв бровь, добавил. - Я готов обвенчать вас, как только ты скажешь.

  Я ожидал удивления, приступа гнева или ревности - но не равнодушного пожелания счастья в семейной жизни. Внезапно мне не хватило воздуха, я вцепился в поводья, заставляя себя сохранять равновесие в седле.

   - Монсеньор, я прошу вас сделать это как можно скорее.

  Он усмехнулся.

  - Ну, если ты так торопишься... Надеюсь, мне не придется напоминать тебе о Господних заповедях? Не лги, не кради, не убивай, не прелюбодействуй...

  Мне захотелось ударить его. Я был уверен, что он нарочно издевается надо мной, прикрываясь заботой о моей душе. Но душа моя принадлежала ему, и он знал об этом так же хорошо, как и я сам.

  Спустя две недели мы с Франческой обвенчались в соборе. Ночь перед свадьбой я провел в постели кардинала; мы любили друг друга со слепым отчаянием разлученных, словно прощаясь навеки. Он был нежен со мной; отдаваясь во власть его рук и губ, я испытывал невероятное наслаждение. Часы летели незаметно; пламя оплывающих свечей тускнело и разгоралось вновь, рождая хороводы танцующих теней от наших сплетенных тел. Позже, утомленный, я лежал в объятиях Ченчо, уронив голову ему на грудь и слушая гулкий стук его сердца. Он молчал, погруженный в собственные мысли.

  - О чем ты думаешь? - спросил я наконец.

  - О причудах веры, - отозвался он тихо. - Ты полагаешь, что, взяв в жены Франческу, должен хранить ей верность всю оставшуюся жизнь?

  - Разве может быть иначе? - удивился я.

  - Почему ты так думаешь? Ты боишься ада? Может быть, ада не существует.

  Я ужаснулся. Такие слова не могли быть сказаны кардиналом, да и вообще разумным человеком, верящим в Бога, и я прямо сказал ему об этом.

  - Ты веришь в Бога, потому что должен во что-то верить. Вера не рождается сама по себе, как сказал блаженный Августин, ты получаешь ее не от рождения, а извне. Откуда тебе знать наверняка, что ад существует? Потому что так говорят?

  - Но Бог не допустит, чтобы грешники оказались в раю...

  - О рае я могу сказать то же самое, что и об аде. Бог допускает очень многое, Джованни. Войны, насилие, смерть детей, предательство и содомский грех... Мне продолжать? Оглянись вокруг, и ты поймешь, что я прав. Ад, должно быть, давно переполнен. Мы все умрем, не зависимо от того, грешим мы или нет, так стоит ли тратить жизнь на соблюдение глупых запретов?

  - Но на проповедях ты говоришь совсем другое, - упрекнул я. - Зачем ты призываешь людей соблюдать заповеди, жить в страхе Божьем и любить ближних, если ничто не имеет значения?

  - Я не могу говорить по-другому. Народу нужна вера, она рождает спокойствие и покорность. Мудрый правитель знает, что подданных легче держать в повиновении, если их души будут пустыми, а желудки полными. Должен сказать, что пустоту душ легко заполняет вера в Господа, и она не должна оставлять сомнений, иначе рождается ересь.

  - Зачем ты говоришь мне все это?

  - Я не хочу, чтобы ты был жертвой предрассудков. Ты... не совсем мне безразличен, и я не хочу лишиться твоего общества лишь потому, что кто-то утверждает, будто человек должен быть верным только своей жене. Ты должен быть верен тому, кого выбирает твое сердце.

  Я не стал с ним спорить, очарованный простой истиной его слов.

  Наша с Франческой свадьба стала настоящим событием во дворце. С утра соборные колокола звонили особенно чисто и празднично, их легкий перезвон таял в сияющей лазурной выси. Я шел под высокими сводами к алтарю гордо, как король, сопровождаемый друзьями из числа прислуги, и жалел, что мои родители не дожили до этого дня. Мать Франчески приехала из деревни под Веллетри, чтобы присутствовать на свадьбе. Я познакомился с этой маленькой хлопотливой женщиной с мозолистыми крестьянскими руками только за два дня до венчания, и она совершенно меня покорила. Франческа была удивительно похожа на нее, но синьора Лаура отличалась более резким характером и прямотой суждений. Она назвала меня милым мальчиком и сказала, что не потерпит, если я вздумаю обижать ее дочь, но не сомневается, что с моей стороны такой подлости можно не опасаться. Она намеревалась погостить у нас немного, а потом отправиться в свою деревню, предложив нам тоже перебраться туда, когда родится ребенок.

  Толстый виночерпий Морицио, разряженный как придворный щеголь, вел к алтарю Франческу, и я невольно застыл, залюбовавшись ею. Тоненькая и гибкая, в платье из расшитой золотом темной тафты, с убранными под накидку волосами, она словно скользила через полосы солнечного света, как невесомая тень. Когда она подошла ко мне и посмотрела на меня, мое сердце запело. В ее глазах было счастье и беззаветная любовь. Морицио, распираемый собственной важностью, отступил в сторону, успев подмигнуть мне.

  Монсеньор стоял у алтаря. Его лицо под широкими полями алой шляпы казалось багровым, белый стихарь оттенял черную сутану. Я посмотрел на него, и наши взгляды встретились. Он не выразил никаких чувств, просто сверлил меня взглядом, пока я не сдался и не отвел глаза. Я знал, что вся прислуга просто умирает от зависти: еще бы, нас венчал не какой-нибудь аббат, а сам кардинал Савелли, второй человек после папы!