– Что еще вы знаете?

– Я знаю, что у нас есть кое-что, а скорее очень много общего. Знаю, что вы рано остались без отца, и я тоже. Я знаю, что значит потерять отца в том возрасте, когда он еще нужен. Вы лишились своего при трагических обстоятельствах. Мой же отверг меня и выгнал из дома по причинам, которые к делу не относятся. Довольно сказать лишь, что это, пожалуй, еще больнее. Я знаю, что вы чувствуете себя одиноким. И поверьте, я испытал в полной мере чувство одиночества. Я знаю, что вы лелеяли в сердце большие надежды и ни одна из них не нашла воплощения. И я знаю также, что это убивает вас день за днем, пусть вы не отдаете себе в том отчета.

За его речью последовало долгое молчание.

– Вы много знаете, сеньор Корелли.

– Достаточно, чтобы мне захотелось познакомиться с вами поближе и стать вашим другом. Думаю, у вас мало друзей. И у меня тоже. Я не доверяю людям, утверждающим, что у них много друзей. Это означает всего-навсего, что они плохо разбираются в ближних.

– Но вы не ищете себе друга, а нанимаете работника.

– Я ищу временного компаньона. Я ищу вас.

– Вы слишком самоуверенны. – Я рискнул высказаться откровенно.

– Врожденный дефект, – отозвался Корелли, вставая со скамейки. – А другой – ясновидение. А потому я осознаю, что, возможно, для вас все случилось чересчур неожиданно и вам недостаточно услышать правду из моих уст. Вам необходимо увидеть ее собственными глазами, прочувствовать всем существом. Поверьте, вы ее прочувствуете.

Он протянул мне руку и не убирал до тех пор, пока я не пожал ее.

– Могу я по крайней мере тешить себя надеждой, что вы подумаете над моими словами и позднее мы вернемся к теме? – спросил он.

– Не знаю, что ответить, сеньор Корелли.

– Не отвечайте ничего пока. Обещаю, что, когда мы встретимся вновь, ваше зрение прояснится.

С этими словами он сердечно мне улыбнулся и направился к лестнице.

– А будет новая встреча? – поинтересовался я.

Корелли остановился и повернулся.

– Всегда бывает новая встреча.

– Где?

Последние лучи солнца озарили город, и его глаза вспыхнули, как раскаленные угли.

Я наблюдал, как Корелли исчезает в дверном проеме, за которым начинался спуск вниз. И только тогда меня вдруг осенило, что за время разговора он ни разу не моргнул, во всяком случае, я этого не заметил.

Клиника располагалась на верхнем этаже здания. С высоты открывался вид на море, сверкающее в отдалении, и крутой спуск улицы Мунтанер. Ее пунктиром прочерчивали трамваи, скользившие к Энсанче между большими домами и величественными зданиями. В клинике пахло чистотой. Тщательно продуманный интерьер отличался безупречным вкусом. На картинах были изображены сплошь безмятежные пейзажи, сулившие надежду и умиротворение. На полках стояли солидные издания, вызывавшие чувство почтения. Медсестры ступали с плавной легкостью балерин и улыбались, порхая мимо. Клиника выглядела как чистилище для тугих кошельков.

– Доктор сейчас примет вас, сеньор Мартин.

Доктор Триас держался с достоинством патриция. Его безукоризненная внешность внушала спокойствие и доверие каждой черточкой: серые проницательные глаза за стеклами пенсне, дружелюбная вежливая улыбка без намека на веселье. Доктор Триас привык вести поединок со смертью, и чем больше он улыбался, тем становилось страшнее. Его обращение со мной – то, как он меня встретил и усадил, – наводило на мысли о скором конце. Правда, всего несколько дней назад, когда я начал проходить обследование, он подробно рассказывал о новейших достижениях в области науки и медицины, вселявших надежду на успех в борьбе с болезнью, симптомы которой я описывал. Из его слов я мог сделать вывод, что сам он лично в благополучном исходе не сомневался.

– Как ваши дела? – спросил он, переводя взгляд с меня на папку, лежавшую на столе.

– Это вы мне скажите.

Он наградил меня бесстрастной улыбкой хорошего игрока в покер.

– Сестра упомянула, что вы писатель. Но я вижу, заполняя анкету в истории болезни, вы указали, будто являетесь служащим.

– В моем случае это одно и то же.

– Наверное, некоторые из моих пациентов – ваши читатели.

– Надеюсь, их нервная система не пострадала непоправимо.

Доктор улыбнулся, словно нашел мое замечание остроумным, и принял деловой вид, давая понять, что предварительные светские любезности закончены и пора побеседовать о главном.

– Как я вижу, вы пришли один, сеньор Мартин. У вас есть близкие родственники? Жена? Братья? Родители, которые здравствуют поныне?

– Звучит мрачновато, – отозвался я.

– Сеньор Мартин, я не хочу вас обманывать. Результаты первых анализов далеко не такие обнадеживающие, как мы рассчитывали.

Я молча смотрел на него. Я не почувствовал ни страха, ни тревоги. Я не почувствовал ничего.

– Все указывает на то, что у вас опухоль, расположенная в левой доле головного мозга. Анализы подтверждают те опасения, которые вызывают описанные вами симптомы. Есть серьезные основания предполагать, что речь идет о карциноме.

На миг я лишился дара речи. Я даже не был способен изобразить удивление.

– Как давно она образовалась?

– Невозможно установить точно, но осмелюсь предположить, что новообразование развивается довольно давно, и это полностью объясняет симптомы, которые вы перечислили, как и проблемы с работоспособностью, с чем вам пришлось столкнуться в последнее время.

Я глубоко вздохнул, пытаясь смириться с судьбой. Доктор наблюдал за мной с выражением бесконечного терпения и сочувствия, давая мне время свыкнуться со страшным известием. Я пытался заговорить, но слова не шли с губ. Наконец наши взгляды скрестились.

– Итак, я в ваших руках доктор. Скажите же, какой курс лечения я должен пройти.

Я увидел, как его глаза наполняются отчаянием, ибо он только теперь осознал, что я не хочу понимать истинного значения его приговора. Я вновь сделал попытку принять неизбежное, борясь с тошнотой, подкатившей к горлу. Доктор налил стакан воды из графина и протянул мне. Я выпил воды и спросил:

– Лечения не существует?

– Существует. Есть множество средств, с помощью которых мы в состоянии облегчить боль и обеспечить вам максимальный комфорт и покой…

– Но я умру.

– Да.

– Скоро?

– Возможно.

Я улыбнулся про себя. Даже самые скверные новости приносят облегчение, если они всего лишь подтверждают нечто, что человек давно знал в глубине души или интуитивно чувствовал.

– Мне двадцать восемь лет, – промолвил я, не понимая, зачем я говорю это.

– Сожалею, сеньор Мартин. Я был бы счастлив сообщить вам совсем другие новости.

И у меня возникло ощущение, что он все-таки сознался во лжи или простительном грехе и что раскаяние не дает покоя, мешает, точно соринка, попавшая в глаз.

– Сколько времени мне осталось?

– Трудно предсказать точно. Я бы назвал год, самое большее – полтора.

Тоном он ясно давал понять, что оглашенный им прогноз весьма оптимистический.

– И какую часть этого года, или сколько там получится, я буду, по вашему мнению, в состоянии работать и самостоятельно себя обслуживать?

– Вы писатель и занимаетесь умственной работой. К сожалению, болезнь гнездится именно в голове, и именно тут мы прежде всего столкнемся с ограничениями.

– Ограничения – не медицинский термин, доктор.

– Обычно по мере развития болезни симптомы, беспокоившие вас прежде, начнут проявляться чаще и в более тяжелой форме. И начиная с определенного момента вам придется лечь в больницу, чтобы мы могли позаботиться о вас должным образом.

– Я не смогу писать.

– Вам даже в голову не придет писать.

– Сколько времени?

– Не знаю. Девять или десять месяцев. Возможно, больше или меньше. Мне очень жаль, сеньор Мартин.

Я кивнул и встал. У меня дрожали руки, и не хватало воздуха.

– Сеньор Мартин, я понимаю, что вам требуется время, чтобы осмыслить все, что я вам сказал, но очень важно принять меры как можно скорее…