— Не все так просто. Многое изменилось.

Он знал, что именно сейчас охотнее сказал бы Джейн, но слова просто не хотели срываться с языка.

— Что же, например? — допытывалась она, не сводя с него глаз.

— Например, тот факт, что еще меньше шести недель назад я был простым, совсем не честолюбивым садовником с реальными шансами осуществить свои амбиции. Теперь меня подозревают в шпионаже и причастии к развязыванию войны, нравится мне это или нет. И ради чего все это? Чтобы король, который ровным счетом ничего не смыслит в растениях, смог назвать цветок в честь королевы, которая ни разу не ступила на землю, где этот цветок растет. Не говоря уже о стране, которая подарила ему жизнь.

Вдалеке, над деревней Стелленбос, взорвался новогодний фейерверк. В городе, который приветствовал новый год жизни, после залпов раздались еле слышные аплодисменты.

Джейн взглянула вниз, на рисунки, а потом открыла дневник.

— Вы видите растения так четко и ясно и можете нарисовать их с удивительной точностью, хотя они перед вами совершенно не показывают своих чувств. Как же так выходит? — спросила она.

Она стояла так близко, что Фрэнсис чувствовал сквозь молекулы воздуха, которые их разделяли, ее нежную кожу. Джейн отчетливо дала ему понять о своих чувствах, но Мэссон все еще сомневался. Момент был упущен. Не говоря ни слова, Джейн развернулась, выбежала из столовой и оставила Мэссона наедине с дневником, первая страница которого, казалось, над ним издевалась.

Ночь оказалась для Мэссона мучительно долгой. Источая сильный аромат, цветы ночного жасмина, который вился по стене вокруг окна, мешали ему спать. Фрэнсис растянулся на походной кровати и потел от летней жары.

Воздух застыл, даже сверчки и цикады молчали, побежденные жарой. Лишь лягушки квакали в пруду, который находился внизу, у большого сада Питерзона.

Мэссон не мог заснуть и, сам того не желая, снова и снова прокручивал в памяти момент, когда Джейн склонилась над ним, предоставив ему возможность, которой он не смог воспользоваться. Каждый раз он пытался придумать другой, более приемлемый конец, но эти мечтания растворялись в жаре и тишине ночи.

Фрэнсис понял, что в эту ночь ему не заснуть, поднялся и оделся. Вооружившись дневником, пером и фонарем, он отправился в сарай, чтобы убить время за рисованием.

Занимаясь делом, он мог коротать время, однако душевные муки не покидали его. Масло в лампе было на исходе, и язычок пламени замерцал. Сквозь щель в больших деревянных воротах пробивались первые лучи нового дня. Мэссон собрал вещи и отправился обратно в дом.

Чтобы не разбудить Джейн, Фрэнсис не пошел по гравийной дорожке, которая вела прямиком к дому, а вместо этого отправился обходным путем мимо пруда. Оттуда он хотел пройти через луг, не опасаясь, что может испугать Джейн или прислугу.

Когда Фрэнсис подошел к пруду, солнце как раз поднималось над линией Капских гор. Склоны еще были окутаны легкой дымкой, которая медленно растворялась под теплыми солнечными лучами.

Поверхность пруда напоминала зеркало. На берегу стояла Джейн, которая, казалось, не замечая Мэссона, любовалась восходом. Длинные волосы рассыпались по плечам, а когда на женщину упали первые лучи, то на лице, обращенном к небу, заиграли медно-золотистые зайчики.

Не раздумывая, Мэссон вытащил перо и принялся рисовать. Он выбрал первую пустую страницу, на какую наткнулся. Перо летало над бумагой само собой, отчаянно пытаясь запечатлеть момент.

Когда у Мэссона закончились чернила, он открыл шкатулку с акварельными красками и, используя росу, увлажнил кисточку. Наконец он остановился и посмотрел на картину, которую нарисовал. Несмотря на то, что изображение казалось простоватым, даже примитивным, оно было завораживающе правдоподобным. Оно было совершенно другим, чем все остальные рисунки, которые он когда-либо создавал. Если бы на пальцах Фрэнсиса не осталось чернильных пятен, он сам не поверил бы, что картина — его рук дело.

— Как чудесно!

Мэссон так увлекся работой, что не заметил, как Джейн подошла к нему.

— Я думала, вы рисуете только растения, — улыбаясь, произнесла она.

Ее бархатный голос в тишине рассветных сумерек был едва слышен.

— Ну да, я хотел еще добавить лилии, но у меня кончились чернила, — ответил он. — Однако мне удалось запечатлеть то, что я увидел.

— И вам понравилась законченная картина? — спросила она.

Он немного помолчал, прежде чем решиться взглянуть ей в глаза.

— Больше, чем все остальные.

Они растворились в глазах друг друга, их поцелуй слился с симфонией птичьих голосов, ознаменовав восход солнца. На какое-то мгновение Мэссон забыл обо всем, что было и что будет. Он ощущал Джейн, Африку, эту свободу, вкус которой — он только теперь это обнаружил — опьянял, потому что эта свобода была безусловной, безграничной и совершенно естественной.

Они держались за руки и пытались навсегда запечатлеть в памяти этот момент, но, когда солнце полностью выползло из-за гор, им пришлось вернуться в сарай.

Джейн немного отстранилась от Фрэнсиса и взглянула ему прямо в глаза. Она слегка прищурилась, чтобы в сумерках сарая увидеть, что скрывается в его глазах.

Фрэнсис ответил на ее взгляд и знал, что теперь просто должен это произнести, невзирая на любые последствия.

— Если мы вернемся в Англию…

Но прежде чем он успел договорить фразу, дверь сарая распахнулась. Помещение залил солнечный свет, ослепив на время пару, и они вначале не смогли распознать уродливый силуэт мужчины в ярком свете. Мэссон почувствовал, как Джейн сжалась. Кто-то медленно, хромая, приближался к ним.

После того как их глаза привыкли к яркому свету, влюбленные увидели ужасное, изуродованное лицо, обезображенное ненавистью и болью.

Это был Схеллинг, он стоял перед ними потрепанный, но живой. Плотно забинтованная рука висела на перевязи. Повязка была изорванной и грязной, вонь от него исходила неописуемая. Кроме того, забинтованная рука была намного короче здоровой. За поясом у Схеллинга торчали два пистолета, наверняка заряженных, а в здоровой руке он держал третий. Курок был взведен, и дуло направлено прямо на Джейн.

— Иногда люди могут препятствовать смерти страстной жаждой выжить, но в моем случае это было желание увидеть, как другие умрут первыми. Результат сходный, — произнес Схеллинг, злобно смеясь.

Ухмылка застыла на его обезображенном лице.

Когда Мэссон выступил вперед, чтобы заслонить собой Джейн, Схеллинг громко откашлялся и сплюнул на пол сарая.

— Я не знаю, где вы отыскали цветы, — прохрипел голландец, указывая на деревянные ящики, которые были выстроены в ряд у стены, — но в любом случае вы должны облегчить мою боль хоть немного.

Когда Мэссон услышал, как кремень ударил по затвору, он продолжал спокойно стоять, закрыв глаза. В мыслях он уже представлял быструю яркую вспышку загоревшегося пороха, а потом язык пламени, вылетающий из ствола пистолета. Выстрел в сарае прозвучал, как грохот корабельной пушки.

Мэссон был готов встретить удар пули, которая пробила бы его плоть, и глубоко вдохнул аромат лаванды и жасмина. Он был уверен, что это последнее ощущение в его жизни.

Но Фрэнсис внезапно почувствовал мягкое тело Джейн, которое прижалось к нему. Мэссон подумал, что Схеллинг промахнулся или — еще хуже — попал в Джейн. Он снова открыл глаза и приготовился броситься на противника, прежде чем тот успеет выхватить из-за пояса второй пистолет.

Но Схеллинг не полез за оружием. Вместо этого он в безмолвном удивлении уставился на Мэссона и Джейн, а потом упал на колени. Его глаза закатились под лоб. Он рухнул лицом на солому, которой был выстелен пол сарая.