Сначала Джейн и Тунберг проводили вместе всю вторую половину дня, собирали растения, которые я должен был зарисовывать, спорили о том, как их нужно классифицировать. Но когда я не так много времени посвящал цветам, то понимал, что мы постепенно сплотились в единую команду.

В вопросах классификации Тунберг не терпел конкуренции, и Джейн всегда выбирала судьей меня, когда они со шведом не могли сойтись во мнениях.

Тунберг был одержим классифицированием и практическим применением растений. Но, может быть, из-за того, что я был садовником и Джейн тоже имела знания в области садоводства и ботаники, наши общие интересы заключались в том, чтобы узнать, как размножаются эти растения и что необходимо для их цветения. Вскоре Тунберг впадал в скуку и отправлялся один искать новые виды для своего гербария. А мы с Джейн, напротив, дни напролет могли проводить в дискуссиях о том, как быстрее размножить новую находку и обеспечить наилучшие условия для роста.

Ландшафт, по которому я добирался до Двуречья и на который я в погоне за цветком не обращал ровным счетом никакого внимания, предстал теперь передо мной в виде бесчисленных диких пустошей. Каждая расщелина и каждая трещина кипела жизнью: что-то ползло, прыгало, скользило, хрюкало, пищало, стрекотало или кричало, отмечая каждый новый день жизни. И эта жизнь не была обнесена забором или упорядочена с каким-либо умыслом. Это была жизнь, стремившаяся только к тому, чтобы уцелеть.

Посреди рощ африканских кáркасов и пастбищ, трава на которых доходила до пояса, паслись всевозможные виды животных, поедая сочную растительность. И я больше не мог не осознавать, что был окружен миром, в котором хотел провести всю жизнь. Пейзаж опьянял. И посреди всего этого была Джейн.

Возможно, именно поэтому я стал меньше времени уделять цветам, не только благодаря тому, что Эулеус наловчился за ними ухаживать, а потому, что растения напоминали мне о доме, матери и Констанции. Когда я путешествовал с Джейн, мне было легко забыть, что моего возвращения ждет мир, полный обязанностей и обязательств.

Стало легче, когда со временем, к своему удивлению, я почувствовал, что Джейн мои знаки внимания принимает охотнее, чем ухаживания Тунберга. Я попытался избавиться от мечтаний, что такая женщина, как Джейн, может испытывать удовольствие от общества простого садовника. Но все признаки этого были налицо, если внимательно вглядеться. Например, при переходе через ручей она протягивала мне руку, хотя прыгала ловчее любой антилопы.

Я знал, что, пока нахожусь в этих землях, ее чувства могут быть реальностью, а мне не нужно ничего делать, чтобы объяснять свои эмоции. Таким образом я смог бы разорвать цепи, которые приковывали мое сердце к жизни, имевшей лишь одну цель — исполнение обязанностей — и не предусматривавшей никаких проявлений любви, которая теперь казалась неотъемлемой частью существования.

Но я не мог. Когда начинался новый день, всходило солнце, освещая неповторимый ландшафт, страхи появлялись вновь. Я не мог произнести то, что вертелось у меня на языке, потому что был не в состоянии перебороть страх от того, что все это может быть ошибкой — последним чудовищным обманом страны, в которой смерть так же обыденна, как и жизнь.

Я смотрел в глаза многим опасностям, мне удалось проехать тысячи миль, чтобы найти цветок, в существовании которого я ранее даже не был уверен. И все же я не мог произнести слова, ради которых стоило все это проделать: «Я люблю тебя, Джейн».

Пожилой мужчина с сожалением покачал головой и отхлебнул чаю. Даже Джек на время прервал записи. Казалось, все в комнате затаили дыхание.

— А потом, — продолжил гость, — было слишком поздно. Я увидел это в ее глазах, когда мы пересекали большую котловину перед перевалом Бейнс-Клоф. На ее лице не было заметно предвкушения радости или облегчения от того, что мы выжили и скоро попадем в теплое лоно надежного цивилизованного мира. Оно выражало лишь разочарование и горечь.

30 декабря 1772 года, Стелленбос

Трое путешественников добрались до Стелленбоса. Там они узнали, что Питерзон отправился по делам в Кейптаун. Они могли без помех помыться и спокойно поесть, не боясь, что их забросают вопросами.

Проснувшись на следующее утро, они увидели, что их приветствует ясный, солнечный летний день. Они наслаждались первым нормальным завтраком за долгие месяцы.

— Я думаю, что могу отправиться в Кейптаун и поинтересоваться, когда отчаливает ближайший корабль до Англии, — весело предложил Тунберг.

Мэссон и Джейн, сидевшие по разные стороны стола, переглянулись. Никто из них не решался затрагивать тему, так и не разъясненную за три недели обратного путешествия.

Наконец Мэссон заговорил первым:

— Почему бы нам вместе не доставить в Англию эти цветы? Кредитное письмо, которое я получил от сэра Джозефа Бэнкса, покроет расходы на вашу каюту. Кроме того, я мог бы воспользоваться вашей помощью: мы вместе заботились бы о цветах. Поэтому я предлагаю вам билет до Англии.

Казалось, Джейн не убедили его слова. Мэссон понимал, что ее нерешительность связана с тем, что им придется делить одну каюту. Он сразу попытался ее успокоить:

— Мы можем выдать себя за супружескую пару, только на словах, конечно. Я бы спал в гамаке, а вы бы жили в каюте вместе с цветами.

— Один раз я уже отняла у вас каюту. К тому же супружеская пара, которая на корабле не живет в одной каюте, вызовет массу неприятных вопросов, — возразила Джейн.

— С вашего позволения, — вмешался Тунберг, — я считаю план Мэссона хорошим. Если вы останетесь на мысе Доброй Надежды дольше, чем необходимо, это вызовет еще более неприятные вопросы. — Тунберг поднялся из-за стола. — Я предоставлю вам обдумывать мелочи, но тем временем вы должны держаться подальше от Кейптауна. В остальном же просто доверьтесь мне.

— Я должен отправиться с вами, чтобы убедиться, что корабль подходит для цветов, — упрямо твердил Мэссон.

— Нет, — возразил швед, — это слишком рискованно. Что будет, если Форстер загонит вас в угол и спросит, куда вы пропали и что стало со Схеллингом? И мы не можем быть уверены, что Схеллинг не показывал ваш дневник ему или кому-нибудь другому. Нет, для вас самым важным будет покинуть эти земли, не привлекая к себе внимания и как можно скорее — с цветами или без.

Когда он заметил, что так и не убедил Мэссона, то продолжил:

— Мне все равно нужно ехать в город, чтобы предупредить ван Плеттенберга о возможности восстания хоса. Такая информация может навредить репутации человека, если не подать ее правильно…

— Не говоря уж о ваших шансах на поездку в Японию, включая все расходы, — бросил Мэссон.

— Верно, — подтвердил Тунберг. — Кроме того, выясню, знает ли он что-нибудь о вашем дневнике. Через несколько дней я вернусь, и тогда мы сможем решить, как быть дальше.

Тунберг отправился в Кейптаун, а Мэссон и Джейн были предоставлены сами себе. Мэссон вернулся обратно в сарай, где посвятил свое время рисованию собранных экземпляров растений. Джейн выглядела беспомощной и не могла оставаться в одном месте больше пары минут.

Вечером они поужинали наедине в огромной столовой с большими раздвижными окнами, открытыми для того, чтобы проникал освежающий бриз. Даже во время ужина Мэссон корпел над рисунками. Он использовал это занятие, чтобы уйти от чувств и эмоций, которые его переполняли.

— Есть кое-что, о чем мы еще не говорили, — наконец произнесла Джейн. — Что будет, когда мы вернемся в Англию?

— Об этом я еще не думал, — солгал Мэссон.

— Ну, и что вы об этом думаете сейчас?

Она отодвинула стул и подошла к нему. Ее окутывал легкий аромат лаванды и жасмина.

Мэссон все четыре недели подряд задавал себе этот вопрос и постоянно находил какие-то отговорки, чтобы не отвечать на него. Теперь отступать было некуда.