Говорят, что в одном из его подвалов стоит гигантский компьютер фирмы IBM и этот компьютер работает без перерыва день и ночь. Он обрабатывает огромное количество самых разных данных, время от времени выдает информацию: сортирует фотографии и видеоматериалы, описывает взаимоотношения и места, дает прогнозы и рекомендации. Штат в тридцать тысяч человек обслуживает этого монстра, любезно поднесенного в дар правительству Гватемалы правительством США. Некоторые утверждают (однако есть и такие, кто это решительно опровергает), что машина может одновременно подключаться к пяти тысячам телефонных линий и прослушивать внутренние и международные звонки. Существует список ключевых слов, уловив которые машина тут же включает не то магнитофон, не то принтер. Говорят даже, что компьютер этот переносной: его можно демонтировать менее чем за восемь часов, а потом пятнадцать микроавтобусов, замаскированных под машины «скорой помощи», перевезут его в нужное место. Подвал дворца — лишь одно из его хранилищ.

Серые люди, незаметные радетели общественного благополучия — студенты, изучающие естественнонаучные дисциплины, банковские служащие, специалисты разных профилей, отставные военные и телохранители, священники, психологи, а также дворники, парикмахеры, официанты и официантки, чистильщики обуви, портные, врачи, таксисты, фотографы, проститутки обоего пола, часовщики и даже могильщики — работают на эту машину, но воочию ее видели единицы. Чтобы внести свою информационную лепту или получить новые указания, сотрудники «первого круга» (его еще называют «архивом») с большими предосторожностями заходят в розовое здание, что располагается за дворцом, и по подземному переходу перебираются в хорошо освещенный подвал — туда, где стучит сердце нашей кровавой демократии.

Среди этих людей был один по прозвищу Тень.

Растелли оставил машину на стоянке в нескольких кварталах от дворца. Вечерело. Он быстро шагал по старой торговой улочке. Все вокруг тоже спешили: магазинчики уже закрывались, и уличные торговцы упаковывали свой товар. Он встал за колонну, достал сотовый телефон и набрал номер. Тень ждал его в захудалой закусочной неподалеку от дворца, за Центральным парком.

— Как это ты оказался в подобном месте? — притворно удивился Растелли, усаживаясь за грязный столик; над ними мигала лампа дневного света.

На Тени был безупречного покроя итальянский костюм, галстук от Hermes и дорогие очки. Геля, который он потратил для укладки пышных черных волос, хватило бы на троих.

— Все на свете, — улыбнулся он, — имеет свое объяснение.

— Или у тебя с деньгами проблемы, или я тебя плохо знаю.

— Все меняется. Цены растут, и конца этому не видно.

— Как машина?

— Сегодня нормально. Без сбоев.

— Могу назвать имя?

— Из каких кругов?

— Молодой предприниматель. Из богатых. Нувориш. Недавно разведен. Возможно, имеет родственника среди военных.

— Из высоких чинов, надо понимать. Что хочешь узнать?

— Все что сможешь.

— Ясно. Давай.

— Фаустино Баррондо Екуб.

— Готовь пять сотенных, — Тень одним глотком допил бокал и поднялся. — Жди здесь.

Окна закусочной выходили на глухую торцевую стену дворца. На фоне стены отчетливо вырисовывались силуэты трех старых рахитичных пальм, вид которых почему-то вызвал у Растелли неприятную ассоциацию: ему представилась сцена расстрела.

— Просто конфетка, — сказал Тень. Он уже вернулся и снова сел, положив на столик сложенную втрое газету. — У него несколько имен. Связей с военными никаких. Отец ливанец. Или ливиец.

— Знаешь, какая между ними разница? — засмеялся Растелли, вспомнив старый анекдот.

— Между ливанцем и ливийцем? Не знаю.

— Как-нибудь объясню. А сам-то он гватемалец?

— Мать, похоже, из аборигенов. Хорошенькая помесь!

— Почти как у тебя, — Растелли снова засмеялся.

— Да уж. Он твой клиент?

— Не совсем.

— Ладно, это не мое дело. Открой газету и посмотри. Я пойду закажу еще пива.

— С собой можно взять?

— Ты меня удивляешь. Это было бы… незаконно, — улыбнулся Тень.

Растелли развернул газету. В середине ее лежали два листа из страшного архива. К одному из них ржавой скрепкой была прикреплена фотография сорокалетнего мужчины с густыми усами, смуглой кожей, прямыми черными волосами, поседевшими на висках, с залысинами.

Внимательно прочитав отчет обо всех незаконных сделках, совершенных Фаустино Баррондо за двенадцать лет, Растелли сложил газету и вернул ее Тени.

Сильвестре открыл глаза. Снова закрыл. Под действием лекарств ему снился сладкий сон — бельгийская улочка. Вот только ноги очень болели.

На соседней кровати лежала маленькая девочка. Некрасивая, тощая, с пристальным взглядом. Медсестра сделала ей укол, и девочка, поплакав, заснула.

Поднять руку, повернуть голову, пошевелить пальцами ног — все требовало огромных усилий. Он был очень слаб, но жажда свободы — звериная жажда свободы — крепко сидела в нем.

В руках у человека, что вышел тогда из-за каучукового дерева, был пистолет. Пуля, ранившая другого, предназначалась ему. Они хотели убить его, но не смогли. Или Бог спас, или очень повезло.

Однажды, вскоре после приезда в Гватемалу, он пожелал кое-кому смерти: они с Фаустино гуляли по зоопарку, и там несколько мужчин мучили старого слона, пытаясь вырвать у него бивень с помощью маленького трактора. «Это не потому, что они плохие, — сказал тогда ему Фаустино, — просто им нужны деньги. А бивень можно очень дорого продать».

Мимо открытой двери прошел солдат.

Окна были забраны решетками.

Сейчас он оказался в палате один. Девочку куда-то увезли. Он осмотрелся.

Через некоторое время пришла медсестра, и Сильвестре закрыл глаза, заметив, что она собирается включить свет. Она была очень худая. «И в полумаске», — подумал Сильвестре; морщины у нее на лбу были ровные и довольно глубокие.

Медсестра заставила его открыть глаза.

— Не бойся, — сказала она.

Эти два слова Сильвестре понял.

Она залезла под простыню, и ее холодные пальцы коснулись его живота.

— Здесь больно?

Сильвестре застонал и утвердительно кивнул. Маска изобразила сострадание, а холодная рука продолжала ощупывать живот: это не женщина, у нее не руки, а железные крючья, как у робота; движения механические, дыхание неестественное.

— Больно?

— Немного.

— А здесь?

— Тоже.

— Очень хорошо. Завтра сможешь ходить.

Сильвестре захотелось немедленно посмотреться в зеркало.

Он так отличался от всех — от Фаустино и Илеаны, от тех людей, которых видел на экране телевизора, от одноклассников и уличных мальчишек и от этой медсестры, что сейчас пинцетом вытаскивала из его кожи частицы асфальта. Сильвестре то и дело вскрикивал от боли.

Медсестра снова укрыла его. Она улыбнулась Сильвестре, и он улыбнулся в ответ.

— Спи, — сказала она. Развернулась — по кафелю скрипнула резина подошв — и отошла от кровати. Выключила свет и вышла в коридор.

Этот белый свет и медицинские запахи странным образом были ему знакомы. «Приют в Брюгге!» — вспомнил он. Нужно было бежать. Но Сильвестре снова заснул.

Потом он открыл глаза. Теперь палата освещалась светом уличного фонаря и луны, он просачивался через полупрозрачное стекло у решетки окна. Время от времени, когда по улице проходил автобус, пол в палате начинал дрожать.

Мальчик попробовал пошевелить руками, ногами.

Кто-то неслышно вошел в палату. Прикрыл дверь, которую медсестра оставила открытой, и, не зажигая света, приблизился к кровати. Сильвестре решил, что лучше всего закрыть глаза и притвориться спящим.

— Эй, парень! — произнес мужской голос. — Я знаю, что ты не спишь. Я твой друг. Я друг Губки. Ты понимаешь меня, Сильвестре? Открой глаза.

Сильвестре послушался.

Ему никогда не приходилось видеть таких некрасивых людей. Но он не испугался. Человек этот, с его выпуклыми глазами и огромным носом, чем-то напоминал крысу из комиксов.