Она шла из кошары, прижимая к себе руками двух ягнят с торчащими длинными ушами. Из-под полы дэгыла выглядывали мордочки ещё двух кургашек.

— Почему это Нянька лает? — крикнула бабушка.

Андрейка не ответил. Он сопел и вместе с Нянькой наступал на лебедя. Когда бабушка подошла к сарайчику, Андрейка уже закрывал дверь на засов.

— С утра лаешь, — сказала бабушка Долсон Няньке. — Пошто лаешь?

Нянька завиляла хвостом и вывалила длинный язык.

— Пойдём, кургашек кормить будешь, — проговорила бабушка спокойно. — Десять штук родилось в эту ночь. Совсем тощие нынче кургашки.

В юрте бабушка положила кургашек на овчину, налила в бутылку молока, надела на неё соску. Андрейка сунул соску в открытые чмокающие губы кургашки. К бутылке потянулись и другие мордочки, Андрейка еле-еле успевал отнять соску от жадной кургашки, как тут же её подхватывали другие губы.

А как все кургашки кричали, как просили Андрейку, как обижались!

— Пошто Нянька лаяла на белую птицу? — повторила бабушка Долсон свой вопрос.

И тогда Андрейка рассказал всё, что случилось в сарайчике: как Лебедь-Лебедин сбил его, Андрейку, с ног, выскочил из сарая и стал размахивать крыльями.

— Он хотел улететь, — задумчиво сказала бабушка.

Андрейка засопел и надул губы.

Куда и зачем это хотел улететь Лебедь-Лебедин, когда ему так хорошо в Катькином сарайчике? Неужели он не боится, что хромой Бадма снова подкараулит его, выстрелит из ружья и попадёт в длинное крыло и в здоровую лапу?

Все работают!

Давно уже мы расстались с бабушкой Бутид. И Дулму давно не видели. Она всё не едет и не едет к Андрейке. Сколько раз Андрейка посматривал в степь с надеждой увидеть чёрную точку, которая будет расти, расти, а потом окажется, что это к Андрейкиным юртам скачет на Саврасухе Дулма.

Андрейка вбил себе в голову, что Дулма должна ездить к нему. А почему бы ему не сесть на Рыжика и самому не проехать до юрты Бутид Балбаровой?

Попробуйте сказать об этом Андрейке, и он замотает головой, так произнесёт своё «не-е-а», что вы рассердитесь на этого маленького упрямца. Но вы можете сердиться сколько угодно, а если не знаете степи, то к Дулме не попадёте.

Новый человек в степи немало будет блуждать там, где Андрейка пройдёт с закрытыми глазами! Для новичка вся степь одинакова: сопки похожи друг на друга, пади различаются только тем, вспаханы они или уже засеяны. А дороги… Степные дороги так же быстро рождаются, как исчезают. Прошла грузовая машина, примяла траву. Потом следом проехала телега. Тракторист, хоть ему это и не совсем прямо, повёл свой гусеничный трактор и окончательно проложил колеи. Ну, а потом пошло и пошло: машины, верховые лошади, отары, возы, гружённые сеном, верблюды с навьюченными юртами… Вот так живёт новая дорога в степи. Живёт до тех пор, пока однажды кто-то не заметит, что по ней ездить тряско, что колёса то и дело попадают в выбоины, что стала она пыльной. Тогда прокладывается новая дорога, а старая зарастает травой. Разобрать, куда ведут эти дороги, не просто.

Вот и узнай, куда тебе ехать. Если даже тебе расскажут, куда свернуть, на какую горку подняться, где повернуться к солнцу лицом, через какой сухой ручей переехать, то всё равно ты приедешь куда угодно, но только не туда, куда спешишь. Поэтому лучше обождать попутчика. Может, завернёт на своей Резвой дядя Куку. Может, председатель колхоза, «обегая» на «Победе» отары, остановится на несколько часов около юрт Нимаевых. А может быть, и сам Арсен Нимаев захочет проведать Бутид Балбарову.

А пока в степь окончательно пришла весна.

Андрейка все дни проводил в кошаре или у Лебедя-Лебедина. Уж что-что, а лентяем его не назовёшь.

Как только ему не надоест возиться с Лебедем-Лебедином! Был бы ещё у лебедя покладистый характер, как у Няньки или Рыжика, а то Андрейка принесёт ему для подстилки сена, а лебедь нарочно садится на голую землю. Поставит перед ним еду, а лебедь ни за что не притронется, пока не уйдёт Андрейка.

Однажды Андрейка долго задержался около юрты и пришёл в сарайчик, когда солнце стояло над самой головой.

Как только Андрейка открыл дверь, Лебедь-Лебедин поднялся, приступил на больную лапу и сердито закричал: «Где ты ходишь, Андрейка? В белой миске выпита вся вода и в корытце нет еды. Я хочу есть и пить!»

— Н-но-а! — ответил Андрейка. — Вот вода, а вот крупа. Пей. Ешь.

Лебедь-Лебедин обиженно отвернул голову.

— Ладно, — сказал Андрейка просяще, — ешь!

Лебедь вдруг вытянул шею, она стала у него длинной, сунул голову сначала под крыло, быстро-быстро перебрал перья, залез себе под живот, закинул голову через спину, потрогал больное крыло и так замер.

— Ешь, — ещё раз попросил Андрейка.

Голова Лебедя-Лебедина лежала теперь на спине, и Андрейка разглядел её. Чёрные полоски шли от глаз к самому клюву. Со всех сторон похожий на оранжевый жарок клюв словно обведён чёрной тоненькой ленточкой. И на самой середине тоже чёрная полоска.

Интересно, почему это у белого лебедя такие чёрные лапы и чёрные полоски на клюве?

Лебедь открыл клюв, поводил им из стороны в сторону, потом сунул его в воду и снова запрокинул.

Андрейка довольно хмыкнул и пошёл к овцам в кошару.

Спотыкаясь на длинных ножках, тычась мордочками куда попало, ходили новорождённые кургашки. А овцы есть такие, как верблюдица Мая. И они не хотят кормить своих детей.

Андрейка заходит в загородку, берёт двух кургашек и выносит во двор кошары. А кургашки кричат, надрываются. Андрейка сопит, сердится, ему жалко их, но что тут сделаешь? Няньки сегодня нет и Катьки нет. Они бы тоже сердились на упрямых и глупых овец.

Нянька и Катя каждое утро стали уходить с отарой. Катька идёт впереди всех овец, её не надо подгонять. Овцы идут за ней. Нянька обегает отару и помогает отцу собрать овец в одну кучу. Нянька стала теперь рабочей собакой, а Катька — поводырём отары. Все работают: отец, мать. Нянька и Катя пасут отару. Бабушка Долсон и Андрейка ухаживают за овцами и кургашками в кошаре.

Каждый день рождаются в кошаре новые кургашки, и надо, чтобы овцы не задавили их (а есть и такие неловкие овцы, что лягут и придавят кургашку).

Надо, чтобы кургашки сразу же начали сосать вымя. Самых слабых, голеньких кургашек Андрейка и бабушка Долсон забирают в юрту, кутают их в овчинные одеяла и поят молоком из резиновой соски, надетой на бутылку. День вот так поживут кургашки, поспят в юрте ночь, а потом Андрейка вынесет их на солнце. А на солнце кургашки начинают подпрыгивать, падают и снова становятся на ноги.

Бабушка Долсон уносит их к овце-матери, садится на корточки и начинает петь песни. Она поёт, а овцы слушают. Она поёт жалобно, тоскливо, а овцы не замечают, как в это время Андрейка подсовывает под вымя кургашку. От песен овцы становятся тихими и жалеют своих кургашек. Стоит только кургашке схватить сосок вымени, и тогда уже всё хорошо, тогда можно петь весёлые песни. Овцы не понимают, что Арсен Нимаев и Андрейка дали слово сохранить всех кургашек.

Нет на свете более глупых животных, чем овцы и верблюдица Мая.

Начались ливни. Вовремя хороший дождь — большая радость и для хлебороба и для чабана. А если вот так день и ночь льют и льют на степь потоки воды, то это уже беда.

Арсен Нимаев не гонял отару в степь, подкармливал овец прошлогодним сеном, но они всё равно были голодны и так кричали, что сердце чабана долго выдержать не могло.

Подошла очередь в колхозной электрострижке для отары Арсена Нимаева. Но перегнать отару по такому дождю за двадцать километров — дело нешуточное! И всё же Арсен и Сэсык Нимаевы выждали время, когда пошёл мелкий дождь, и погнали отару. Катька бежала впереди, а Нянька своим густым лаем подгоняла зазевавшихся овец.

Андрейка целые дни проводил в кошаре с ягнятами или у Лебедя-Лебедина в сарайчике. Бабушка Долсон варила бараний суп не на костре, а в юрте на чугунной печке. Это было кстати, потому что от сырости стало очень холодно.