— Хорошо, — сказал Боря. — Я решился. Я отдаю ему свой бинокль.
Это было отчаянное решение, потому что у Бори прекрасный бинокль и расстаться с ним не так просто. В Борин бинокль можно увидеть, как на деревьях просыпаются обезьяны. Как из ущелья выходит варан, волоча за собой свой длинный хвост. Издалека можно увидеть, как вытаскивают сети из океана и вытряхивают на песок рыбу, как далеко-далеко у порта выходит косо из воды тёмным бревном акула. Трудно перечислить всё, что можно увидеть в Борин бинокль. Каждый на месте Намби не отказался бы заполучить такой бинокль. Но он не пришёл.
И тогда Боря понял, что его ничем не заманишь. И сделал то, что сделал бы всякий умный человек на его месте: сам съел шоколад и орехи. Сделал портреты Раджана, Джимми, Устин Устиныча, мой и погонщика Шагири и развесил у себя в доме. Потом взял бинокль, посмотрел, как обезьяны потягиваются на деревьях спросонок, чешутся и играют с детьми.
Разглядел океанский берег. Сел на золотой песок и долго смотрел, как тёмным бревном выскакивает из воды акула. Жаль только, что он не развеселился, а опечалился ещё больше.
— Что же делать? — спросил Боря Раджана.
— Ничего не поделаешь, — сказал Раджан. — У этого человека такой характер. Звать его — бесполезное дело. Можно побить его. Но ведь и это бесполезное дело.
— Я хочу в лес и в снег, — сказал Боря. А это верный признак, что он загрустил.
У нас есть кинолента про лес и про снег. Мы привезли её с собой. Храним её в клубе на полке, бережём как зеницу ока и смотрим тогда, когда слишком жарко или очень грустно…
… Когда ночь накрывает Южную Индию и над головой повисают тяжёлые низкие звёзды. Когда пальма стоит, опустив свои листья, и за стеной тихо топчется слон Айравата…
Ночь пахнет сандаловым дымом и цветами. Большая ночная бабочка, залетев из темноты, играет в луче киноаппарата и бросает на экран большую крылатую тень…
А на экране снег. Снег вверху и внизу. Снег на еловых лапах. Снег на равнине и на пригорках. Деревья по пояс завалены снегом и утопают в снегу. Белка летит с сосны на сосну. Соболь скользит, будто течёт, а лиса на поляне играет, разложив роскошный пушистый хвост. Столько снега кругом, что он мог бы избавить всю землю от зноя. Хоть купайся в снегу, хоть ныряй в него с головой. И, как белка, летай с сосны на сосну. Как лиса, согревай свой нос, уткнувшись в пушистый мех. Как охотник, скользи в тишине по следу и дыши морозом и снегом…
Так что, когда зажигается свет, не сразу и сообразишь, где ты на самом деле в эту минуту и откуда взялась большая жёлтая бабочка рядом с тобой на бамбуковой спинке стула.
Боря так и сделал. Ушёл в клуб, запустил киноленту. Падал снег. И чем больше падало снега, тем лучше становилось у Бори настроение. Ему стало казаться, что он — и снегирь, и лиса, и медведь. А снегу всё больше и больше, и на душе всё легче и легче.
И вот, когда загорелся свет, Боря увидел Намби. Намби сидел на составленных вместе столах. Это был он. Он не спрыгнул, не убежал, не исчез, не провалился сквозь землю. Он не смеялся и не кривлялся. Ему тоже понравился снег, которого он никогда в своей жизни не видел. И когда Боря вышел из клуба, огибая большую клумбу, Намби пошёл с ним рядом. Нам послышалось даже, что издали донеслась песня, которую пели два голоса:
Котлы всех стран и земель
Варят для нас еду.
Циновка для нас — вся земля,
Постель — от моря до моря.
История пятнадцатая
КАК БОРЯ ВЫПЛЮНУЛ КОСТОЧКУ
Однажды Боре по голой ноге пробежало неприятнейшее создание — многоножка-сельпуга. Скажешь спасибо, если многоножка пробежит по голой ноге! Там, где она пробежала, вскочат волдыри, а нога загорится огнём и огонь побежит по всему телу. Боре не верилось, что всё пройдёт.
Хотя держался он молодцом, сидел на веранде, положив ногу на перила, не показывая виду, как ему плохо, и даже ел манго.
Он ни звука не проронил. Но мы поняли, как ему плохо, по тому, как он выплюнул косточку. В весёлом расположении духа так не плюют. Косточка перелетела через дорогу и упала чуть не у самых ног каменного Ганеши — бога мудрости.
При виде этого Устин Устиныч даже вылез из машины, чтобы сказать Боре несколько ободряющих слов: «Всё пройдёт, вот увидишь. Жар пройдёт. Волдыри пройдут. Будешь ходить, работать, ездить! Тьфу на эту многоножку! Сколько раз я говорил: осматривайте жилище. Это, как-никак, Индия!»
И Устин Устиныч был прав. Всё прошло. Как рукой сняло. Боря повеселел, нога снова была как новенькая. Проезжая мимо каменного Ганеши, бога мудрости, мы заметили тоненькую веточку, торчащую из земли, и на ней два развёрнутых в разные стороны чёрных лаковых листика. Потом они зазеленеют, а тонкая веточка превратится в могучий ствол, дерево манго всегда так начинает расти — с двух чёрных блестящих, как будто намазанных маслом, листков. Даже странно, что листья могут так блестеть и бывают такие чёрные.
Тут только мы сообразили:
— Смотри-ка, Боря, это из той косточки, которую ты выплюнул, когда был в подавленном настроении.
Боря, правда, не согласился.
— Во-первых, — сказал Боря, — я не бываю в подавленном настроении, а во-вторых, у меня нет привычки плеваться косточками. Что касается дерева манго, то, конечно, оно вырастает из манговой косточки.
Я вспомнила эту историю, чтобы ещё раз подивиться красной земле Южной Индии, на которой мы жили. Чего только не растёт на этой красной земле! Какие душистые разные цветы, какие могучие деревья!
А банановые пальмы, представьте себе, — это трава. Язык не поворачивается сказать это слово, когда видишь огромные листья над головой. Целый лес с прохладой и тенью. Но всё-таки это трава. Гигантская трава, трава великанов, но — трава. И сажают бананы совсем не так, как, например, дерево манго. У старой банановой пальмы, которой всё равно уже не цвести, срезают верхушку и выбрасывают. А остаток ствола с корнем выкапывают и сажают куда хотят. Из старого ствола начинает вывинчиваться новый лист, как грифель из карандаша. Старый ствол бережёт молодые листья, пока они не наберут силы и сами не превратятся в ствол. Так из середины старой банановой пальмы вырастает новая. Пройдёт день, другой, третий, — и глядишь, зазеленела банановая роща…
История шестнадцатая
ПРО БАНАНЫ, ПРО ВСЕХ НАС И ПОЛИЦЕЙСКОГО САНТАНА КРИШНУ
Мы уехали в командировку в Мадрас, вернулись и не поверили своим глазам — растёт банановая роща.
Клянусь, её не было, когда мы уезжали. Пустынно было между домами. А теперь по два широких листа развернулось на каждом стволе. В канавке журчала вода. И на каждом листе, лежа на спине, покачивалась ящерица и спала. Спали они потому, что была ночь, когда мы вернулись из Мадраса. Ночью чего только не привидится.
Уж не померещилось ли нам всё это?
Потрогали воду в канавке — вода как вода. И ствол банана — как ствол банана. Ящерицу пошевелили палочкой, это уж точно была ящерица, хотя она и не проснулась. И тогда мы решили разойтись по домам, лечь спать и посмотреть, что будет утром.
Оно наступило очень скоро. Мы просто закрыли глаза, а когда открыли, было уже утро. Солнце, как ножами, прорезало циновку на окне и полосами упало на пол. Я распахнула дверь. В ту же минуту открылась дверь Бориного дома, а Устин Устиныч высунул голову в окно. Солнце сияло в небе и блестело в воде; вода журчала в канавке. Ящериц не было, они проснулись раньше нас и ушли. А банановая роща была.
И мы пошли созывать народ и спрашивать, откуда она взялась.
Каждый честно сказал, что он думает.
— Я думаю, — сказал повар Джимми, — что это прежние жители деревни, наши предки, снова возродились на свет в виде банановой рощи, чтобы посмотреть, что делается на свете. В жизни так много перемен!