Моя первая история — про хамелеона.

Думаю, никто не будет возражать, если мы пропустим его вперёд. Белого быка Брахми, если его повстречаешь, не заметить никак нельзя. Тем более — слона. Согласитесь, слона не приметить может только рассеянный человек. А хамелеон — не больше моей туфли, его можно было бы и не заметить, если бы он не сидел на моём крыльце.

История первая

ПРО ХАМЕЛЕОНА ПАНДИЯ

По правде говоря, я никого не встречала несуразней, чем хамелеон. Сам зелёный, ноги кривые, конец хвоста закручивается винтом, на голове гребень, как оперенье шлема у древних воинов. Но главное — глаза у хамелеона смотрят в разные стороны. Ни Боря, ни я, ни Устиныч не могли сказать — почему.

А повар Джимми сказал, что глаза у хамелеона разъехались с тех нор, как он получил между глаз кокосовым орехом. Дело в том, что хамелеон старше всех и умней всех и повсюду об этом рассказывал. Так что в конце концов всем надоело об этом слушать. Однажды он подсел к обезьяне, ковырявшей кокосовый орех, и ей стал рассказывать о том, что он старше её и умнее. А обезьяна слушала, потому что ела. Но когда она съела орех, то взяла пустую скорлупу, треснула хамелеона между глаз и сказала: «Если ты так стар и мудр, то почему у тебя нот но лбу третьего глаза, как у самого бога Шивы? Вот здесь!» И так припечатала его орехом по лбу, что глаза у хамелеона разъехались в разные стороны и стали вращаться каждый сам по себе.

С тех пор хамелеон и может смотреть одним глазом вперёд, а другим назад. Чего только не случается на свете! Я посмотрела хамелеону в глаза. Вид у него был неглупый и очень-очень древний. В древности одного из царей Южной Индии звали Пандия. «Вполне подходящее имя», — подумали мы и, переделав его немного на русский лад, назвали хамелеона Пандий.

Судя по всему, имя ему понравилось. Я сужу по выражению его правого глаза (левым он в это время смотрел назад, и я не могу судить о его выражении).

Да, имя ему понравилось, потому что с этой минуты Пандий завёл привычку не отрываясь смотреть на меня. Он поселился в зарослях дикого винограда, оплетавших веранду, и каждый вечер выползал на перила и смотрел одним глазом, как я пишу или читаю, а другим глазом — назад. «Ох, не нравится мне эта его привычка», говорил Боря. Но мы привыкли работать вместе. Я пишу или читаю, а Пандий смотрит одним глазом вперёд, а другим назад и подаёт знак, если к нам приближаются священные коровы, или съедает комара, если комар собирается меня укусить.

Так продолжалось, пока не созрели ананасы. Запахом ананаса пропитался весь город. И тогда, заслышав душистый запах, из соседних зарослей ореха кэшью явились змеи. Повар Джимми уверяет, что змеи не могут спокойно слышать запах спелого ананаса. Он будит в них какие-то дорогие воспоминания. По этой или по другой причине, но змеи прибыли и хотели спрятаться в зарослях дикого винограда. Нам угрожала прямая опасность. «Ничего не поделаешь, — сказал Раджан, — видно, придётся заросли вырубить. Пусть лучше тропическое солнце накаляет веранду, от него, на худой конец, можно скрыться в доме. А если змея притаится в густой виноградной зелени, чтобы потом незаметно пробраться в дом, — вот тогда нам несдобровать». И заросли срубили.

Мы видели, как их рубят, но думать не думали о Пандии, который сидел в зарослях как ни в чём не бывало.

Виноград срубили. Закатали в большой зелёный ком. Затолкали в грубый мешок и увезли на далёкое поле, на котором ничего не растёт, потому что на этом поле добывают руду.

А потом наступила ночь. Все были в сборе. Рыжая собака пришла и легла на свой джутовый коврик. Попугай прошёлся по бамбуковому забору и почистил перья. Ветерком потянуло с океана. Я вышла на веранду, но не могла сразу понять, почему это мне не пишется: и не читается. Вот тут-то мы и хватились, что Пандия нет на месте, потому что его вместе с диким виноградом закатали в большой зелёный ком, затолкали в грубый мешок и увезли на дикое поле. Он лежит теперь там — в темноте, в духоте — и погибает один ни за что ни про что.

— Нет, этого нельзя так оставить, — сказал Боря. — Мне не нравилась его привычка смотреть одним глазом вперёд, а другим назад. Но я не хочу, чтобы он погибал за это.

— Да, пожалуй, это было бы несправедливо, — сказал Устин Устиныч.

Раджан завёл мотор, и мы помчались на далёкое поле. Там лежал мешок, набитый зеленью винограда. И мы стали трясти его, и кудрявые виноградные плети клубами вываливались из мешка, а мы следили, не покажется ли Пандий. Он лежал на самом дне. И, тряхнув мешок в последний раз, мы вытряхнули Пандия на свободу. Он упал без чувств и долго не открывал глаза.

Но когда открыл, представьте себе, посмотрел на нас в упор сразу двумя глазами. А потом поднялся на ноги и пустился в путь. Мы подумали, что он изменил своим привычкам. Мы подумали также, что больше его не увидим. Но когда мы вернулись, Пандий сидел на своём прежнем месте. Повар Джимми уверяет, будто бы Пандий сказал:

— Я не сержусь. Что можно спрашивать с тех, кто не умеет смотреть одним глазом вперёд, а другим назад.

Подумав над сказанным, мы решили, что Пандий прав.

И ещё дали слово — не забывать про друзей, даже когда будем есть ананас. Что может быть хуже, когда вашего друга или просто приятеля ни за что ни про что заталкивают в мешок и увозят на безлюдное поле?

Но всё хорошо кончилось.

Снова настала ночь. Я выхожу на веранду, Пандий сидит на своём месте. Под его дружеским взглядом я открываю тетрадь, чтобы записать ещё одну новую историю.

Я пишу по ночам, потому что днём в самые жаркие часы весь город спит. А утром и вечером мы работаем на станции. Всё идёт своим чередом. Книжка пишется, станция строится.

История вторая

ЛАЛ

Много, много перемен принесла станция ещё до того, как успела дать первый ток, тепло и свет.

Один человек, по имени Лал, даже имя сменил на радостях, поступив работать на станцию. Раньше его звали Лал, а стали звать Термостейшн, что в переводе так прямо и значит — Теплостанция.

Получилось всё очень просто. Двадцать лет подряд без всякой передышки его звали Лал. В детстве мама напевала ему: «Лалли, Лалли, Лалли» — и это имя для её ушей звучало как звон колокольчика. А когда он вырос, все без исключения обращались к нему не иначе как Лалли, или Лал. И вот Лал, прекрасно зная, что его зовут Лал и никак иначе, шёл с дальнего базара, где он помогал соседу продавать далду — кокосовое масло — и дольки белой кокосовой мякоти, из которой индийцы умеют готовить вкусную еду. Он шёл налегке, с пустой корзиной на голове и напевал, потому что дело было уже позади.

На развилке дорог, за поворотом, за стволами редких пальм, вдалеке он увидел просторную площадку, на которой шла самая разнообразная работа: каменщики стучали, землекопы копали, женщины носили на головах землю в плоских корзинах, сварщики варили, так что только искры сыпались в разные стороны. Лал даже вытянулся и замер, как пальма, так ему понравилась эта картина. И тут ему так неудержимо захотелось поработать вместе со всеми, что он сначала от нетерпенья почесал одну ногу о другую, потом подпрыгнул на месте и пустился бежать впритруску туда, где кипела работа.

— А что ты умеешь делать? — спросили у Лала.

— Всё! — ответил Лал и так сверкнул глазами, что всем это очень понравилось.

И в самом деле, сначала Лал копал, потом землю таскал, потом кирпичи носил, потом раствор месил. Словом, проявил себя самым лучшим образом.

Он вернулся домой очень довольный и тут же потребовал, чтобы отныне его звали не Лал, а Термостейшн. Скажут ему: «Лал» — он и ухом не ведёт, как будто не к нему обращаются. Скажут: «Термостейшн» — сразу вытягивается, пятки вместе, носки врозь и отдаёт честь.