Только Виоле Деллинг удалось заставить его улыбнуться.

— Но на самом деле, неужели это правда, что Вашингтон, столица нашего государства, наводнен коммунистами? — спросила она.

— Не знаю. Во всяком случае, я их не видел.

Президенту клуба хотелось бы развить беседу в этом направлении, но она видела, что аудитория уже выходит из-под контроля. Всем хотелось спать, все хотели пойти по домам. В силу этого обстоятельства Виола Деллинг сохранила свое право управлять массами, возглавив шествие рядовых членов клуба в гардероб, где те оставили свои платки и шали.

Оказавшись на улице, миссис Оркатт взяла сына под руку и спросила:

— Вэл, так почему же ты опоздал?

Вэл Оркатт откашлялся. Несмотря на то что ему было двадцать шесть лет от роду и был он молодым человеком вполне здоровым, полным сил — и совсем не дураком, было также очевидно, что он в жизни своей, ни в одном мало-мальски важном случае, не лгал своей матери.

— Ах, ты об этом — да ничего интересного, — ответил он. — А может быть, и наоборот. Слушай меня, мама. Я всегда знаю, что делаю. Поэтому, пожалуйста, не задавай никаких вопросов.

Эта библиотека в Питтсбурге ничем особенным не выделялась. Она могла бы находиться где угодно — в любом достаточно большом городе.

Ей определенно не хватало лоска подлинной культуры наподобие того, какой усилиями дочери Джорджа Милтона создавался в библиотеке вашингтонского дома Гриннелов, — этакий поверхностный слой, под блестящей оболочкой которого скрывались низкие материи, обеспечивающие его существование, — нечто сродни слою сливок в обезжиренном молоке. Эта библиотека, хотя далеко и не бедная, была плохо организована и безвкусно обставлена. Подушки из зеленой гобеленовой ткани — чей-то подарок — были разбросаны по кушетке, обитой красной кожей. Сбоку от камина, вывезенного из французского замка восемнадцатого века, блестел хромированный, внушительных размеров ящик для кондиционирования сигар. Тиснение на корешках книжных переплетов позволяло предположить, что здесь писатели-классики и впрямь оценивались тем количеством золота, которое было эквивалентно их весу. Среди множества бумаг и самых различных письменных принадлежностей, что были разбросаны по массивному столу из розового дерева, вывезенного из бразильских лесов, высились четыре телефонных аппарата: белый был предназначен для конфиденциальной связи с Вашингтоном, синий обеспечивал приватную связь с Федеральной стальной корпорацией, коричневый — с Пенсильванской кредитной компанией.

Черный аппарат был местным телефоном.

Крепко сбитый, с волевым подбородком, средних лет мужчина, который расположился в отодвинутом от камина кресле и которого по внешнему виду вполне можно было принять за члена высшего руководства крупного индустриального комплекса, на самом деле был пастором Первой пресвитерианской церкви. Второй джентльмен, чуть постарше и сильнее потрепанный жизнью, сидевший за письменным столом и походивший на вернувшегося с воскресного собрания евангелиста с горящими глазами религиозного фанатика, являлся председателем совета директоров Федеральной стальной корпорации.

Присутствовавший здесь третий мужчина выполнял обязанности его секретаря; он стоял у края письменного стола и вел разговор по черному телефону, впрочем, его реплики ограничивались словом «да», повторяемым с некоторыми интервалами.

Наконец он положил трубку на рычаг, повернулся к своему патрону и сказал:

— Все в порядке, он прочитал мне всю статью от начала до конца. Это не шедевр, но нас устроит.

Стальной король кивнул. Немало позабавленный этой сценой, пастор улыбнулся и заключил:

— Блестящий вклад в свободу слова!

— О чем вы? — Голос у стального короля был хриплым. — Я полагаю, вам известно, что эта газета принадлежит моему банку.

— В некотором роде да, мне это известно. Так сказать априори.

— О боже! Послушайте меня, Прюитт. И на минуту не рассчитывайте, что вам удастся запудрить мне мозги.

Я очень уважаю вас, но совсем не потому, что вы пользуетесь словами, на которые я не стал бы тратить времени. — Магнат повернулся к своему секретарю: — Что это с вами случилось? Вы побледнели, как невеста перед венчанием. Посидите немного.

— Со мной все в порядке, — пробормотал секретарь.

— Черта с два! Вы только посмотрите на себя в зеркало. Сядьте, говорю вам. — Вновь обращаясь к пастору, стальной магнат пояснил: — У нас с Килборном был очень тяжелый день. — Затем он бросил взгляд на часы, висевшие на стене. — Времени-то уже за полночь. Скоро все это кончится, хотя нет, скорее начнется, — продолжил магнат и повернул голову на звук открываемой двери.

В дверях стоял слуга.

— Феррис, — приказал ему магнат, — принесите немного портвейна для мистера Килборна, а мне — стакан молока. Вы что предпочитаете, Прюитт?

— Я бы помог вам расправиться с молоком.

— Тогда принесите кувшин молока и два стакана. Но портвейн тащите в первую очередь. Черт возьми, Бен, ну почему вы не хотите сесть?

Бен Килборн стоял у самого стола, наклоняясь и упираясь в него рукой, чтобы не потерять равновесия. Кровь отхлынула у него от лица, сделав его белым как мел.

Глаза Килборна были устремлены на патрона, как если бы их хозяин боялся, что стоит ему отвести взгляд, он больше ни на чем не сможет сфокусировать его снова.

Килборн открыл рот и попытался что-то сказать, но тщетно: вместо слов у него получился только судорожный вздох. Вторая попытка оказалась более успешной:

— Мистер Каллен, я хочу сказать, что больше не могу выполнять свои обязанности. Я оставляю работу у вас и готов написать заявление.

— Черта с два ты оставишь. Сперва сядь, а потом будешь писать заявление! — С этими словами стальной король встал и, взяв секретаря за плечо, повернул к себе. — Пойдем, — сказал он, — или ты хочешь, чтобы я тащил тебя на себе? Прюитт, пододвиньте то кресло поближе!

Слабый протест секретаря был проигнорирован. Мужчины усадили его в кресло, и как только напряжение отпустило мышцы, Килборн начал дрожать. Слуга принес вино, Каллен взял бокал и сам наполнил его. Пробормотав что-то похожее на команду, он поднес бокал к губам Килборна и не отпускал его, пока тот не выпил до дна.

— Как только у тебя на щеках появится намек на нормальный цвет, я позволю тебе выпить еще бокал, — пообещал он. — А потом тебе лучше будет отправиться в постель и немного поспать. А уволиться ты сможешь и завтра, здесь можно не спешить. — Сказав это, Каллен повернулся к пастору: — В прошлой войне он был контужен разрывом снаряда. А я всю эту неделю заставлял его работать без передышки, и это не могло не сказаться на его нервной системе, — пояснил он.

— Заставлять человека работать до изнеможения — это совсем не в духе высшей христианской морали, — ответил на это пастор.

— Вот как? Тогда я — не христианин.

— Полноте, Каллен! Помните, я слышу вас.

Стальной король пошел на попятную:

— На этом-то вы и строите свой расчет! Мне нравится это в вас, Прюитт. Я скорее похож на лысого орла, чем на христианина, но если вы думаете, что это тревожит меня… Ну что, чувствуете себя получше, Бен?

— Гораздо лучше, — отозвался Килборн. Его щеки порозовели, в глазах появился здоровый блеск. — Я знал, что приступ приближается. Можно мне еще глоток портвейна?

Каллен снова наполнил стакан и протянул его Килборну.

— Благодарю! — Килборн сделал несколько жадных глотков. — Нет, у вас, несомненно, есть какие-то рудименты порядочности, — сказал он затем.

Каллен никогда не смеялся. Но сейчас огонь его глаз стал мягче, а взгляд сделался менее сосредоточенным.

— Слагая с себя обязанности моего секретаря, вы даете мне рекомендацию, да?

Килборн кивнул:

— Можете считать и так. Я со своей стороны не прошу никаких рекомендаций. Я ни на что не гожусь.

— Вы вот что: идите и ложитесь спать. Можете отдыхать завтра весь день. С этой работой мы покончили.