— С какой целью покидали Содружество? — играя скулами, уточняют насиловики.

— Ходил на Неприсоединившиеся этажи, — как можно более спокойно, отвечаю я.

— С какой целью, спрашиваю!

— За тапками… — киваю на туго набитый баул. С самым дружелюбным видом, даю понять, что готов поделиться по первому слову.

— Откуда мне знать, что у вас там не бомбы? — хмурится один из насиловиков.

— Принимаем клиента? — вторит ему другой. В принципе, насиловики не имеют права на меня наезжать. Мы же не в Красноблоке, в конце концов, а они — не заградотряд. После Перекраски, в качестве утешительного приза, бывших стройбанов снабдили целым букетом прав. Правда, злые языки говорят, это было сделано специально, чтобы правохоронители не сидели без дела. Надо же им что-то попирать, иначе они потеряют форму.

Расшнуровав мешок, демонстрирую содержимое. Показываю квитанцию Тапочного сбора. Как и ожидалось, бумажка не производит на гусар особого впечатления.

— Вчера какой-то шахид мокрые носки на лампочки в душевых натянул… — многозначительно начинает старший наряда…

Ого! — успеваю подумать я, внутренне сжимаясь от одного этого страшного слова. В плотной зловонной атмосфере зловещий термин становится практически осязаемым. Вопреки нестерпимой духоте, ощущаю неприятный холодок в груди. Только шахидов мне не хватало. Это чрезвычайно опасные жильцы. Опричнина самоотверженно бьется с этой напастью не первый год с тех самых пор, как сковырнула Баобабского, уличив всесильного пузыря в преступных связях с ними. И, хотя опричники добились определенных успехов, в частности, выявили и вынудили главного шахида, маскировавшегося под экс-чемпиона Дома по шашкам, в панике удариться в бега, крича при этом, что он никакой не шахид, а шахист (так ему, гаду, и поверили), террористы до сих пор совершают дерзкие вылазки, регулярно тревожа обывателей.

— Я тут ни при чем, — безуспешно пытаюсь придать голосу твердость.

— Если ни при чем, чего так нервничаете? — бросает мне один из гусар.

— Никто не говорит, что вы лично марались, гражданин, — вставляет другой. — Есть свидетельские показания, по ним уже составлен словесный портрет. Шахиды выглядели стандартно, бритые черепа, выкрашенные зеленкой бороды, тупые рожи…

— Значит, я могу идти?

— Не спешите, уважаемый! — теперь в голосе насиловиков — угроза. Они снова начинают поигрывать своими тяжеленными бутылками с Шампанским. — С исполнителями-то — все ясно. А вот кто надоумил зверьков, которые умеют натягивать одних овец, натягивать на электроприборы носки…

— Намекаете, это сделал я?!

— Следствие разберется, жилец. Не надо голоса повышать. Проедем в участок, снимем отпечатки с ваших тапок…

— Они — не ношенные. Мои тапки — с ценниками!

— Ясно, что с ценниками. Экспертиза установит, когда вы их прикрутили…

— Давайте я вам пару пар тапок прямо тут отдам…

— Взятку предлагаете, жилец?

Избавление приходит неожиданно и с той стороны, откуда я не ждал. Из-за спины доносятся шаркающие шаги. К нам кто-то приближается, судя по походке и порывистому дыханию, нагруженный тяжелой поклажей. Пару минут, и в поле зрения показывается атлетически сложенный незнакомец, одетый куда причудливее меня. На нем пятнистая униформа ополченца, лица не разглядеть под балаклавой, видно только, что нос крючковатый, а глаза восточные, карие. В бесчисленных карманах разгрузки позвякивают отмычки от дверных замков. Странный незнакомец приветливо машет гусарам рукой в митенке, те обмениваются короткими встревоженными взглядами, уловив их, покрываюсь гусиной кожей. Подрывник знает, что у них на уме. Но мне снова невероятно везет.

— Можете идти, жилец, — неожиданно командует старший наряда, делая знак напарнику, чтобы спрятал отобранные у меня тапки в сумку. — Все, не задерживаемся, освобождаем коридор!

Все еще не веря своему счастью, чуть подаюсь вперед и роняю вполголоса:

— Товарищ лейб-гусар, но ведь это же ша…

— Какой шахид, жилец, вы что, белены объелись?! — рявкают в ответ гусары. — Бондаря Федорчука не узнаете?!

— Бондаря Федорчука?! — ошарашенно таращусь на самого прославленного режиссера Собора, создателя культовой «9-й рвоты».

— Завтра праздничный концерт по случаю Дня Опричника, — сообщает лейб-гусар доверительно, неожиданно сменив гнев на милость. — В Центральном актовом зале дают. Сам Иосиф Омон будет петь про то, с чего начинается Блок родной, и чем, блядь, заканчивается для мудаков, которым что-то не нравится. Они на пару с Примандой зажгут. А товарищ Федорчук покажет новое реалити-шоу, Дранг нах Норд-Остен. Верно я говорю, Бондарь?

— Дранг нах, — кивает режиссер, бросая на пол тяжеленный рюкзак, через затянутую шнурком горловину которого виднеются чувяки — теплые вязанные носки из мягчайшей овечьей шерсти. Пар, пожалуй, пятьдесят, а то и больше. — Ассаляму алейкум, уважаемые.

— Алейкум ассаляму, — хором откликаются лейб-гусары. Пожалуй, мне точно пора сматываться, пока они втроем не передумали. Взвалив на плечо баул, двигаю дальше, как говорится, от греха.

— Прихади на канцерт, дарагой, — бросает мне в спину великий режиссер. — Красыва будет. Беслана спраси, тэбя сразу прапусят…

— Непременно, — откликаюсь я, прилагая неимоверные усилия, чтобы не кинуться наутек. Сердце колотится, как у зайца, но я заставляю себя идти медленно, с достоинством. Хотя и обливаюсь холодным потом, вдруг окликнут. Когда гусары и Бондарь остаются за изгибом коридора, набираю ход, перехожу на быстрый шаг. Вскоре уже бегу, плюнув на повышенный расход кислорода. Баул болтается за спиной, и я с трудом удерживаю равновесие. Одно радует: коридор плавно идет под гору.

Большой бизнес требует больших жертв, но идиотов, согласных погибнуть за чужой бизнес, всегда найти очень трудно. Для решения вопроса приходится задействовать самые высокие материи.

Борис Березовский

Главное, что нас подвело, это колоссальный разрыв между риторикой реформаторов и их реальными действиями. Как мне кажется, они превзошли самые фантастические представления марксистов о капитализме, сочтя, будто государство должно служить узкому кругу нуворишей, перекачивая в их карманы как можно больше денег. Это не шоковая терапия. Это злостная, предумышленная, хорошо продуманная акция, имеющая своей целью широкомасштабное перераспределение богатств в интересах узкого круга людей

Джеффри Сакс, один из «отцов» концепции шоковой терапии,

ныне — советник Генсека ООН

по вопросам борьбы с бедностью…

VI. Слишком большая стирка

Снова перехожу на шаг, лишь окончательно выбившись из сил. По пути все чаще попадаются массивные амбарные двери, но они заперты и заколочены досками крест на крест. За ними — бывшие мастерские, где Клика агрессивных военруков ковала свои мечи. После Перекраски мечи сначала перековывали на орала, но потом плюнули и сдали в утиль вместе с наковальнями и прессами, переоборудовав помещения в таможенные склады для поступающего из Подвала ширпотреба. Благо, площадки грузовых лифтов были неподалеку. Но, сейчас Кризис, и склады опустели, а единственным напоминанием о кипевшей здесь бурной коммерческой деятельности служит разбитый грузовыми тележками пол. Бетонные стяжки, положенные военруками, растрескались и изобилуют выбоинами, один неверный шаг, и растяжение сухожилий гарантировано. А то и перелом, так что, надо держать ухо востро.

Риск споткнуться — не единственная причина поберечься. Постепенно движение в коридоре становится все более оживленным. Мимо на чудовищной скорости то и дело проносятся счастливые обладатели престижных роликовых коньков и скейтбордов повышенной проходимости, у них — рифленые колеса. Угодить под такие — раз плюнуть, последствия столкновения со скейтбордистами для пешеходов, как правило, фатальные, врежется на полном ходу — костей не соберешь. Скейтбордисты одевают специальные ударопрочные костюмы, на их головах — кевларовые шлемы, снабженные системами подачи обогащенной кислородом дыхсмеси и наушниками Dolby Surround, их сочетание называется полным фаршем. При столкновениях, фарш — это все, что остается от жильца, еще радоваться будешь, если просто с пола соскребут и швырнут в Балласт. А могут заставить родственников оплатить рихтовку алюминиевых труб, приделанных на носах скейтбордов специально ради таранов. После Перекраски всю территорию бывшего Красноблока провозгласили Правовым пространством. Применительно к нашим отсекам это словосочетание означало: у кого больше воздуха, тот и прав…