Но, повторяю, обычные, штатные стройбаны, понятия не имели, чем дышится Грин. Да мы и личных баллонов в глаза не видели. Они нам были ни к чему, воздух нагнетался в казармы централизованно. Ударникам, конечно, полагалось чуть больше остальных, в соответствии с принципом «каждому по труду», но, он, как правило, осуществлялся исключительно на словах. Его было сложно реализовать в быту чисто технологически в условиях централизованного воздухоснабжения. Бывало, ударнику разрешалось постоять на почетной тумбе прямо под раструбом, из которого в казарму струилась дыхсмесь. Многие скромничали и не делали этого. Тем более, что соседи имели нескромность посмеиваться над выскочками. Ишь, дескать, на тумбочку залез, воображает себя лучше других. Такая вот, не самая лучшая традиция, доставшаяся в наследство от пращуров-сидней.
Вообще говоря, остается признать: любые попытки хоть как-то стимулировать ударный труд чем-то кроме бича, редко, когда оборачивались в Красноблоке успехом. Общедоступный, гарантированный по Уставу воздух, считался достоянием всех прописанных в казармах стройбанов. Его подачу называли одним из важнейших завоеваний Мраксизма. А на всяческих льготников смотрели косо. В реалиях это оборачивалось удручающей уравниловкой и пренебрежительным отношением к труду. А что толку, вкалывать как фафику, если все равно получаешь вознаграждение наравне с лодырями? Конечно, если в отдельном стройотряде поддерживалась образцовая дисциплина, и ударники, соответственно, составляли большинство, вся казарма переводилась на улучшенное воздухоснабжение. При таких раскладах с прогульщиками и тунеядцами, пытавшимися бить баклуши, ударники разбирались сами, по-свойски. Окружали после смены вечерком, брали в кружок Умелых рук, и совестили, как правило, без ног, пока прогульщик не брался за почки, а, затем, и за голову. Этом метод перевоспитания был действенным, пока ударников было много. Но, поскольку, после смерти Отца и Учителя стройбанов, число ударников неуклонно сокращалось, а количество раздолбаев, напротив, росло, он вышел из употребления в конце концов. Когда бездельники составили подавляющее большинство, ударников стали презрительно звать шабашниками, преследуя за так называемые нетрудовые доходы. Давление по отсекам выровнялось. Начался Застой воздуха…
Что же до упомянутых выше индивидуальных баллонов, то они в Красноблоке, разумеется, были, но, не на руках. Такого рода устройства, правда, громоздкие, тяжелые и не столь вместительные, как их современные западные аналоги, хранились военруками в опечатанных сургучом подсобках с Неприкосновенным запасом. Они подлежали к выдаче только в случае войны, если бы Пентхаус на нас напал. Тогда бы ополченцы, остановив врага у Госпорога, выступили в Освободительный поход по Западному крылу, имея по баллону для большей автономности. Видел один такой, правда, дезактивированный, то есть, опорожненный. Даже держал в руках на уроке НВП — Начальной Воздушной Подготовки. Он был весь исцарапанный и во вмятинах. Наверное, ему довелось побывать на этаже швабров, болтаясь за спиной одного из наших вояк. А то, и в куда более отдаленных горячих комнатах. Например, за душменским Дувалом. Запомнилась гордая надпись на мятом боку:
ОБЕСПЕЧЕНО ВСЕМ ДОСТОЯНИМ КРАСНОБЛОКА
— Чек пробивать? — враждебно осведомляется контролер. Вздрогнув, киваю в ответ. Сопровождаю кивок виноватой улыбкой. По опыту знаю, до чего же контролеры не любят кассовых аппаратов, установленных опричниками для борьбы с коррупцией. Чтобы жильцы не думали, будто Тапочный сбор, как и все прочие обязательные налоговые платежи, утечет в личные баллоны контролеров вместо того, чтобы быть откачанным в Оф-шар высокопоставленными опричниками. Я не патриот, и мне без разницы, куда отправится дыхсмесь, которую у меня изъяли. Но, с тех пор, как опричники модифицировали Собор в СОБР, порядки стали жестче, нарвешься на патруль — не обрадуешься. Остановят для досмотра, потребуют чек, придется второй раз платить. То есть, если прицепятся, раскошелиться так или иначе заставят, но с чеком это все же обойдется дешевле. С опричниками лучше не задираться. Они почти такие же серьезные, какими некогда были соглядатаи. А в кое-каких аспектах — даже круче последних. Шутка ли дело, опричники загнули самого Бориса Баобабского, а ведь этот сказочно нажившийся в Перекраску пузырь, поднялся при Перестановке столь высоко, что назначил самого себя ответственным ученым секретарем нашего никогда не просыхающего содружества. Никто даже пикнуть не посмел. А уж управдомом Собора Борисом Давидовичем, Баобабский вообще вертел, как хотел, будто любимой теннисной ракеткой. Взял, и объявил этого не просыхавшего пропойцу своей Семьей. Или — себя — Семьей Давидовича, я толком уже не помню, но было круто. Тем паче, что Давидович, на трезвую голову, сам был, ой как не прост. Пока не запил на почве сильнейшего переутомления на службе. Последней каплей, добившей его, стали обязанности дегустатора всех поступавших в Собор горячительных напитков, взваленные им на себя по совету все того же Баобабского. Как говорят в восточной части нашего Дома, лишняя соломинка ломает хребет даже верблюду. Так вышло и с Борисом Давидовичем: он ушел в бесконечный запой. Баобабский принял бразды правления на себя.
Учтя печальный опыт своего предшественника Консенсуса, Баобабский правил не сам, а распределив обязанности между ближайшими деловыми партнерами, воздушными пузырями чуть меньшего калибра, среди которых наибольшее влияние получили жидчики Михаил Армагеддонский по кличке Ходор (поговаривали, он получил погоняло из-за любимой книжки про приключения лордов Старков на дальнем Севере, которую читал в промежутках между бандитскими стрелками), Отмывайский (без комментариев), Офшорский (без комментариев), Киллеров (без комментариев), Арахис Фримэн (поднимавший даже на песке целыми дюнами) и Чупа-Кабра, специализировавшийся на электроэнергетике и приватизационных лохотронах. И, хотя эти семеро пузырей-упырей, бывало, не слишком-то ладили друг с другом, вместе они были силой, которую никто не мог остановить.
— Я всех и вся куплю, заложу, продам и снова куплю! — бывало, хвастался Баобабский в зените славы. — А кто не продастся, того закажу!
Это были не пустые слова. Козырная карта сама шла Баобабскому в руки, как лосось на нерест. Он практически за бесценок приватизировал общественные душевые, где, еще буквально вчера, отбыв трудовую вахту, мылились стройбаны. Мыло из них тоже, разумеется, исчезло. Затем Баобабский наложил лапу на информационный контент, став собственником большинства стенгазет и множества Кривоговорящих зеркал, которые тотчас запели ему осанну. Удостоверившись в собственной безнаказанности, Баобабский выпотрошил до самого дна стратегические подсобки с Неприкосновенными запасами, делавшимися агрессивными военруками на всякие чрезвычайные случаи.
— Считайте, самый чрезвычайный как раз настал, — пояснил Баобабский свои действия и, следующим же ходом прикупил самых высокопоставленных военруков, послав отвоевывать удаленные этажи, где весьма кстати вспыхнул кровавый мятеж. Мятежники, как вы, думаю, уже догадались, тоже проходили у Баобабского по зарплатной ведомости.
В этой связи представляется неуместным говорить об известном на весь Красноблок мини-футбольном клубе, приобретенном Баобабским по дешевке, причем, не для пиара, а, скорее, исключительно смеха ради, ведь главный пузырь слыл большим шутником. Что там какой-то паршивый клуб, когда Семеро пайщиков во главе с Баобабским ухитрились взять под полный контроль систему подачи гуманитарной дыхсмеси. С недавних пор она нагнеталась в Собор из Пентхауса.
Орудуя с неслыханным размахом, Семеро пузырей (в то время в обиход прочно вошел термин Семипузырщина, красноречиво характеризующий ситуацию сам по себе), совершенно упустили из виду пиар, как способ завоевать сердца прописанных в Соборе стройбанов. Это важнейшее дело было пущено пузырями на самотек. Наверное, Баобабский почувствовал себя слишком самоуверенно. Сердца стройбанов оставались последним, на что Семеро пузырей еще не успели наложить свои лапы. Быть может, Баобабский возлагал слишком много надежд на небезызвестный Стокгольмский синдром, обуславливающий обожание, с каким жертва насилия начинает относиться к насильнику, если насилие длится продолжительное время.
