— Они утонули? — похолодев, спросила я.
— Скорее, они умерли под пытками, — холодно сообщил Жорик. — На трупах, прости за корявый каламбур, мета живого не было. Вышел большой дипломатический скандал. В Багдаде — рвали и метали, но иракскому МИДу нечего было ответить боливийскому правительству, когда встал вопрос: а что, собственно, поделывали граждане Ирака на границе Бразилии с Боливии. В общем, историю замяли к обоюдному согласию сторон…
— Спасибо, Жорик, что успокоил мою дочь! — прошипел Мишель. — И что бы мы без тебя делали?!
Я не могла оторваться от Маморе. Она зачаровывала и пугала одновременно.
— То есть, никто из тех, кто здесь прошел или проплыл до нас, не вернулся обратно, верно? — ничего не выражающим голосом заметила я. — Никто…
Мне представилась известное полотно художника Васнецова «Витязь на распутье», с былинным богатырем, призадумавшемся на развилке дорог перед камнем, который, в случае ошибки, легко сделается могильным.
— Сэр Перси все же вернулся, — напомнил Жорик.
— Вернулся?! — бросила я. — Это в какой же из реальностей?!
Мои мужчины не ответили мне. Должно быть, им было нечего возразить. Дроссельные заслонки обоих наших Mercury были прикрыты, дозируя ровно столько топлива, чтобы нас не сносило течением.
— Ладно, — вздохнув, изрек Мишель через минуту. — Будет вам! Чего носы повесили?! Эдак мы скоро обратно повернем! Давайте, ребятки, ноги в руки и поплыли с Богом! Жорик, держимся боливийского берега, там вроде как бурунов поменьше…
Мишель провернул рукоять подачи топлива, и его лодка устремилась вперед.
— Держимся боливийского берега?! — переспросила я, попридержав Жорика за руку. — Какого к черту боливийского берега?!
— Того, что справа, — отвечал француз. — Маморе — пограничная река, по одну ее сторону — территория бразильского штата Рондония, по другую — республика Боливия, прошу любить и жаловать.
— А где ж погранцы, не пойму?!
— Какие погранцы, Ритуля, акстись?! Откуда им взяться в такой глуши?! Тут тебе не Сектор Газа…
— Но хотя бы какой-никакой катер патрульный?
— А какой от него толк на границе длиной в тысячу километров! Я же говорил, катер с наркокурьерами мы можем повстречать с куда больше долей вероятности…
— Умеешь ты поднять настроение, — скривилась я. Вместо ответа Жорик дал газу, и мы устремились вслед за Мишелем.
***
Я говорила, что Маморе издали, со стороны, походила на змею? Ну так вот, беру слова назад, змея — очень слабо сказано. Это была не змея, это какая-то перекрученная до усерачки пружина, прекрасное местечко, чтобы тренировать на выносливость космонавтов, типа, кто первым из них сблюет. От Нова-Маморе до Гуажара-Мирин, последнего относительно крупного населенного пункта на нашем пути, от силы — километров сто по прямой. Чтобы преодолеть эту смехотворную дистанцию, нам понадобилось трое суток. Мы перли, как парусник против ветра, которому надо на юг, а он рыскает галсами то на запад, то на восток, повторяя все бесчисленные повороты дурацкого русла. В итоге, у нас случился перерасход бензина, как с кислой миной доложил нам Мишель.
— Что ты предлагаешь? — спросил Жорик, почувствовав, у приятеля появилась идея фикс, которой ему не терпится поделиться.
— Вы с Ритой перебираетесь ко мне. Ваше корыто берем на буксир.
— Ты шутишь? — заартачился дядя Жора. — Эдак мы сэкономим пару стаканов в сутки от силы, в лучшем случае, зато, почти наверняка, запорем мотор. Течение черт знает какое сильное. Опять же — не забывай о порогах. Обходить их с груженым прицепом за кормой — хорошая заявка утопить и его, и себя. Игра не стоит свеч, дружище…
С горем пополам добравшись до Гуажара-Мирин, мы пополнили запасы топлива, заполнив все емкости, что были под рукой. Баки, канистры и даже парочку фляг из-под воды.
— Тут уж без шуток, ребятки, — предупредил Мишель. Следующие семьсот километров вверх по Маморе — натуральная Terra incognita. Никто не знает, что нас там ждет, но — не бензоколонки, это точно…
Бензин влетел нам в копеечку. О том, что с заправочными станциями в округе — не густо, знал не один Мишель, но и прохвост-продавец. Естественно, этот сеньор не упустил шанса погреть руки на путешественниках, ничего личного, просто бизнес. Нам не пришло в голову сердиться на него.
Хотела бы я тебе написать, Динуля, что после Гуажары-Мирин Маморе взялась за голову и стала паинькой, разгладилась и прекратила издеваться над нами, но, куда там. Наоборот, река, будто нарочно принялась свертываться мертвыми петлями летчика Нестерова, чтобы окончательно нас доконать. Заболоченная низменность, поросшая подтопленными лесами, осталась далеко позади. Берега выросли в высоту, как зубья дракона из греческого мифа о Ясоне и Золотом руне. Они превратились в обрывистые каменистые кручи, как где-нибудь на Урале. Наверное, Маморе, будто неутомимая исполинская землеройка, пропахала мягкие осадочные породы у себя на пути, но оказалась бессильна против сланца с гранитом, и они взяли строптивицу-реку в тиски. Она, ясное дело, не сдалась. Маморе делалась все уже и злее с каждым пройденным нами километром. Она неистово билась в объятиях, но, будучи не в состоянии освободиться от каменных уз, вымещала клокотавшую в ней ярость на нас. Ее русло походило на здоровенную траншею, с невероятным трудом пробитую саперами через скалы. Тот факт, что вместо могучих грейдеров потрудилась вода, не значил ровным счетом ничего. Какая разница, кто сколотил беличье колесо для самой белки, вынужденной вращать его сутками напролет?
***
На пятый или шестой день, я толком уже не вспомню, отец торжественно объявил нам, что мы покинули Бразилию.
— Мы в территориальных водах Боливии, Ритуля, — с приличествующим событию торжественным видом объявил Мишель.
— Где, в таком случае, веснущатые девицы в кокошниках и с хлебом-солью? — с мрачным видом осведомилась я.
— Остались в России, по всей видимости. Зато перекатов впереди, судя по карте, завалом, так что, глядите в оба. И ты, и твой дружек — лягушатник…
Было три часа по полудни по местному времени, мы только что наскоро перехватили всухомятку, как скаковые кони, не покидая лодок. Жорик, широко зевнув, обустроился на носу вниз животом с дымящейся сигаретой в зубах.
— Побуду вперед смотрящим, ладно? — сказал он мне с невинной детской улыбкой. — А то — спина расхандрилась немножко…
— Разве тебе в чем-то откажешь? — вздохнула я, зная, что француза действительно донимали боли в пояснице, прямое следствие избыточного веса и положения сидя, в котором мы проводили световые дни, постепенно складывавшиеся в недели путешествия. Даже мы с Мишелем, сухопарые от природы, испытывали некоторые неудобства. Жорик же откровенно замучался. Он не жаловался на боли, но этого и не требовалось мне, наблюдавшей, как он ворочается в лодке, подыскивая подходящее положение для спины, но не может его найти…
Улегшись на носу, затылком ко мне, дядя Жора завернулся в пронзительно красное клетчатое пончо, купленное на пристани Порту-Велью в лавке сувениров.
Постепенно вечерело, вдоль реки повеяло сквознячком, прохладным таким, освежающим. Я с удовольствием подставила ему щеки и лоб. Дышать стало значительно легче, чем в полдень.
Папа держался фарватера. Я пристроилась ему в хвост. Мы шли — в кильватерном строю, как готовая к бою на параллельных курсах эскадра начала прошлого века. Русская или японская, адмирала Того, на выбор. Только стрелять нам было не по кому, высокие берега оставались безлюдными.
Конечно, на стремнине нашим моторам доводилось несладко, зато мы не рисковали напороться на камни. Мишель помалкивал. Не окликал меня. Не оборачивался. Задумался о чем-то своем. Может, о маме? Жорик, убаюканный плеском воды и монотонным гулом моторов, отключился и теперь умиротворенно посапывал из-под пончо. Человек-гора, подумалось мне, и я улыбнулась…
Но, Жорику было не суждено как следует отоспаться в тот день. И, не из-за меня. Около половины шестого вечера двигатель нашей с ним лодки неожиданно забарахлил. Сначала заработал неустойчиво, затрясся и раскашлялся, исторгнув из своего раскаленного нутра сизое зловонное облако. Обороты упали еще до того, как я, машинально, убрала газ. Мы сразу же стали отставать.
