Пираньи! — цепенея от мутного ужаса, сообразила я. — Причем, судя по цвету, красные, один из самых опасных для человека подвидов этой вредоносной страхолюдины. Какой-то умник как-то разглагольствовал с телеэкрана в передаче о южноамериканских животных, что, мол, все леденящие кровушку истории про этих жутких бестий не стоят ни шиша. Дескать, одно курение собирает за год такую дань с человеческой популяции, в сравнении с которой ущерб от пираний — сущая ерунда. Что они сами робеют перед ныряльщиками, а если и нападают, то раз в сто лет. Жаль, этого телепустобреха не было с нами в тот день, мы бы с Жориком с удовольствием скормили бы его этим милым аквариумным рыбкам… И мне было бы ни капельки не жаль мудака…

Слева полыхнула электрическая дуга короткого замыкания, это Жорик пустил в ход свой хваленый электрошокер. Не знаю, быть может, он был хорош, чтобы отпугивать крупных хищников, атакующих в одиночку. Пираний электрический разряд ни шиша не смутил. Они дружно шарахнулись вправо, повернулись синхронно, как вышколенные солдаты, и снова ринулись на нас. Каждая рыбка не превышала ладони в длину, от жутких ромбовидных пастей до хвоста, но их было не меньше сотни, с лихвой, чтобы нас растерзать. Что же до их зубов…

Никогда, Дина, сколько бы мне не было суждено прожить, я не забуду их кошмарных, усеянных угловатыми бритвами челюстей. Острая боль пронзила предплечье, и я выронила фонарик, решив, что сейчас умру, и уповая, что сознание выпорхнет из меня прежде, чем я превращусь в кровавые лоскутки.

Серия электрических вспышек, и дядя Жора отбросил шокер, превратившийся в короткую бесполезную палку. Рванул с пояса фальшфейер, дернул за шнурок запала. Трюм осветился ослепительным оранжевым пламенем. Стая пираний снова отпрянула. Воспользовавшись замешательством хищниц, мой спутник сгреб меня в охапку и что есть силы швырнул вперед, к спасительной двери в переборке между отсеками. Перелетая порог, я больно ушиблась плечом и потеряла ласты. Жорик ввалился следом, налег на дверь. Если бы она заартачилась, нам, наверняка, пришлось бы худо, проклятые рыбы сожрали бы нас с потрохами. Но, дверь на удивление подалась, это было самое настоящее везение. Мы чудом ускользнули от верной смерти. Правда, с учетом стремительно таявшего запаса кислорода, вполне могло статься, просто поменяли шило на мыло, быструю гибель в тысяче живых мясорубок на мучительную смерть от удушья, но в тот момент никто из нас, разумеется, не загадывал столь далеко. Единственным нашим чувством было облегчение, вполне сопоставимое с блаженством…

***

Как только прямая опасность быть сожранными пираньями миновала, дядя Жорик с лихорадочной поспешностью, ощупал меня на предмет отсутствия рук, ног и головы. Я сопротивлялась вяло, без огонька, как пьяная, наверное, пребывая в ступоре. Главным образом, вследствие того, что сама толком не знала, на месте ли они, а, если нет, то что именно у меня оттяпали. Пока он носился со мной, как с национальным достоянием, непроницаемый мрак сжимался вокруг нас кольцом по мере того, как фонарик для дайвинга, закрепленный французом на верхней кромке маски, медленно, но верно испускал дух. Похоже, кроме отреставрированных моторов вместо новых и почти бесполезного шокера, Жорику всучили аккумуляторные батареи с истекшим сроком годности. Чисто для ровного счета. Впрочем, эта мысль пришла мне в голову много позже, уже на берегу. В темном трюме, освещаемом умирающим фонариком, все больше напоминавшим светлячка, мне было не до мудрствований. Единственным, что попалось на глаза, пока Жорик рвал на тряпки свою футболку, чтобы перевязать мне рану на предплечье, была сделанная крупными печатными буквами предупредительная надпись, красовавшаяся прямо на той двери между отсеками, которую нам посчастливилось захлопнуть. Надпись была недвусмысленной, и по-военному четко гласила:

РЕЖИМНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ КЛАССА «0».

ЗА НЕСАНКЦИОНИРОВАННОЕ ПРОНИКНОВЕНИЕ — РАССТРЕЛ НА МЕСТЕ!!!

НАЧАЛЬНИК Спец ЭОН КВ т. ШПЫРЕВ

Или растерзание пираньями в качестве альтернативной меры наказания, — пронеслось у меня. То ли я подсознательно пробовала вернуть себе способность улыбаться, то ли просто находилась на грани истерики, пойди, разберись…

Прежде чем фонарик, придававший дяде Жерару отдаленное сходство с шахтером, окончательно издох, папин друг выразительно постучал по циферблату часов у себя на запястье, а затем трижды продемонстрировал мне пятерню, чтобы до меня дошло, сколько минут жизни в нашем распоряжении. Чтобы они не стали последними, нам надлежало израсходовать их на поиски альтернативного пути на поверхность. Убедившись, что до меня дошла вся серьезность нашего положения, Жорик снял с пояса бечевку, захлестнул у себя на левой кисти, завязав противоположный конец у меня на поясе. Этот маневр я тоже, естественно, поняла, чтобы не потерять друг друга в абсолютной темноте, нам предстояло действовать в связке, как двум альпинистам. И, разумеется, нам следовало поспешить, если, конечно, мы собирались выскользнуть живыми из передряги, в которую вляпались.

***

Еще на берегу, перед самым погружением, Жорик, как бы в шутку, спросил у меня, не страдаю ли я, часом, клаустрофобией.

— А то, если запаникуешь под водой, придется тебя оглушить, для твоего же, разумеется, блага… А мне, Марго, чем на тебя руку поднять, проще ее мачете оттяпать…

Шутка вышла корявой, и мы оба это прекрасно понимали. Решив не заострять, я клятвенно заверила здоровяка, что впервые слышу о таком недуге. Помнится, даже ухитрилась беззаботно хихикать, пока натягивала гидрокостюм. Теперь нам стало не до смеха. Ни мне, ни ему… Нам предстоял неблизкий путь через утробу мертвого корабля. Через лабиринт Минотавра, а, точнее, «Якова Сверла», хитросплетение узких внутренних ходов, коридоров и галерей, о которых мы имели самое отдаленное представление. И, которые, кстати, вполне могли быть деформированы ничуть не меньше корпуса судна. И свой Минотавр у нас тоже имелся. Какой же уважающий себя лабиринт без чудовища, упорно преследующего незваных гостей по пятам? В нашем случае, его роль играло время. Ага, именно оно, долбанная абстрактная и, потому, неумолимая физическая величина, не ведающая ни жалости, ни усталости. Мы не могли упросить его пощадить нас. И обхитрить, к сожалению, тоже. Оно просто тупо тикало, методично отсчитывая убывающий в баллонах кислород. Клаустрофобия… Да она, по большому счету, была паршивенькой печалькой, полной херней в сравнении с осознанием того, что мы — в двух шагах и пятнадцати минутах, чтобы составить компанию мертвецам из экипажа «Сверла». Быть зачисленными в команду Летучего Голландца, думала я. И, чем дальше мы продвигались по катакомбам, в которые превратились помещения погибшего миноносца, тем отчетливее понимали, он не намерен отпускать нас за здорово живешь. Были моменты, я приходила в отчаяние, преисполняясь уверенности, будто настал наш смертный час. Лишь кое-где нам удавалось проплыть, выставив перед собой руки, чтобы не раскроить себе головы. А порой мы ползли по-пластунски, ломая ногти о деформированные стены. Или извивались как угри, царапая стремительно пустеющими кислородными баллонами прогнувшиеся потолки, ни дать, ни взять — две крысы, угодившие в крысоловку. Кое-где ходы были забиты ракушечником, и мы неистово работали руками, разгребая его. На каком-то этапе дядя Жерар, наверное, поддавшись отчаянию, зажег предпоследнюю шашку из своего арсенала. Лучше б он от этого воздержался, право слово…

Стальной рукотворный грот, по которому мы с ним протискивались, стоя на карачках, оказался забит месивом из человеческих костей. Правда, пока я в ужасе таращилась на них, думая, что зрение далеко не всегда является бесспорным благом, Жорик заметил кое-что еще. Карман с воздухом, как обыкновенно выражаются аквалангисты. То есть, грубо говоря, пузырь, захваченный в плен тонущим кораблем. Сообразив, что к чему, он рванул вперед как торпеда, бесцеремонно волоча меня на буксире.