— Грузи еще, нечего рассусоливать! — отрезал Климентьев. — А то развелось тут начальников, чуть что — руки суют!

Пришлось снова приниматься за поленья. Но видно, Климентьев куражился больше из-за обиды, потому что скоро скомандовал:

— Хватит! Дорвались!..

Женщины слезли с машины, сбились в кучу, весело переговаривались. Затем Стюра насмешливо сказала шоферу:

— Счастливо доехать, курносый! Мотри, в канаву не опрокинься!

— А вы? — удивленно спросил Алексей. — Вы разве не едете в город?

— Нас сюда на десять дней направили, милок, — сказала женщина в мужском пальто. — Ты разве не с нами?

— Я завтра домой уезжаю, в колхоз!

— А как же десятник сказал, что ты с нами четвертый будешь? — впервые проявила Стюра интерес к Алексею.

— Ты больше верь десятнику! — живо откликнулась пожилая. — Это такой прохиндей — я его не первый год знаю! Наш, камышинский… — И обратилась к Алексею: — Коль надо, ты езжай, чего уж!..

Женщины гуськом направились к землянке. Шофер Климентьев посмотрел им вслед и проворчал:

— Стюра! Имя какое-то собачье!..

— Так здесь называют Настю, — счел нужным объяснить Алексей. — Настя, Настюрка, Стюра…

— Тоже мне — Стюра! — сердито произнес шофер. — Садись, поехали!

Машина с натужным ревом, с металлическим звоном, который, казалось, шел из самого нутра мотора, ползла вверх, к шоссе, медленно преодолевая уклон. Алексею она казалась живым существом, сильным и добрым, наподобие рабочего слона, который, не жалуясь, тащит на себе огромную тяжесть.

Грузовик шел на первой передаче. Климентьев теперь не шутил, не разговаривал, он напряженно всматривался вперед, вцепившись руками в руль. Быстро темнело, дорога уже едва угадывалась в наступающей темноте. Наконец впереди, наперерез им, мелькнул и исчез свет автомобильных фар, и Алексей догадался, что там — шоссе. Он уже видел телеграфные столбы, до них оставалось метров сто, не больше, как вдруг «студебеккер» стал медленно заваливаться на борт. Климентьев рывком нажал на тормозную педаль, но это не помогло: грузовик сполз правым задним колесом в какую-то яму. Шофер выскочил из кабины, обежал вокруг машины несколько раз, пиная кирзовым сапогом по скатам. Возвратился в кабину, сел за руль, завел мотор и стал пробовать выкарабкаться из канавы, но это ему не удалось. Тогда он еще раз вылез, обежал вокруг кузова, покопался где-то сзади, забрался снова в кабину и сказал:

— Была не была!..

На полную мощность взревел мотор, машина дернулась вперед, и вдруг двигатель заглох, словно захлебнулся на вдохе. Климентьев нажал на педаль стартера, стартер завыл: гув-гув-гув! Но мотор не заводился. Еще и еще нажимал шофер на педаль, но результат был тот же.

— Ну-ка, встань! — скомандовал он Алексею. — Под сиденьем заводная рукоятка, дай мне!

Алексей нашел среди инструмента длинную рукоятку, протянул Климентьеву. Тот вышел из кабины, попытался прокрутить вал. Вал не прокручивался. На лице шофера была написана растерянность.

— Что она, зараза? — спросил он с недоумением и злостью.

Снова взялся за рукоятку, но результат был тот же: вал не проворачивался. Климентьев выпрямился, постоял-постоял и сплюнул.

— Все! — сказал он.

Забрался в кабину, захлопнул дверцу.

— Все! — поворил он. — Капут! Капец! Каюк!

— Что все? — с испугом спросил Алексей, хотя уже догадывался, что машина поломалась.

— Трамвай дальше не пойдет!..

Шофер зачем-то включил и выключил фары.

— Что ж будем делать? — спросил он сам себя и тут внимательно посмотрел на Алексея. — Тебя как звать?

— Алексей.

— Вот что, Алексей: мотор сдох, надо машину взять на буксир. Понял?

— Понял.

— Я пойду за тягачом, а ты останься, покарауль машину. Понял?

— Понял. А тягач где?

— Где-где? Где ж ему быть, как не в автобате! Думаешь, тягачи тут валяются на каждом повороте? Ты не дрейфь, я мигом смотаюсь! Туда и обратно!

Отсюда до города было не меньше десяти километров, так что «мигом» не могло получиться никак. Алексей подумал, что Тамара, Авдотьич ждут его, и сказал шоферу:

— Мне завтра утром домой ехать. Вся бригада уедет, как я один буду добираться?

— Что ты! — деланно засмеялся Климентьев. — До завтра ты еще выспаться сумеешь, десять снов увидишь! Я ж быстро — туда и обратно!

Алексей вспомнил писклявого десятника, который подобными словами уже соблазнял его сегодня, и предложил:

— Вы закройте кабину на ключ и пойдем вместе: все равно я вам не нужен.

— Ты что? — вскричал шофер. — Ты умом чокнулся, что ли? Если я брошу машину, ее проезжие шоферюги по винтику разберут, растащат! Тебе что, машину не жалко?

Машину Алексею было жалко.

— Останься, покарауль! — продолжал упрашивать Климентьев, и его прежде такое самоуверенное, курносое лицо стало униженно-просительным. — Даю гарантию: через два часа я буду здесь с тягачом!

Очень не хотелось Алексею, но он согласился. В конце концов, если он возвратится даже не через два часа, а через четыре, все равно будет еще не поздно, часам к десяти Алексей вернется к своим.

— Молодец! — обрадовался Климентьев. — Ты парень что надо! Сейчас я приведу все в порядок и подамся. Может, попутка прихватит, тогда я вообще быстро доберусь!

Он вылез из кабины, вышел и Алексей. Климентьев открыл краник, спустил воду из радиатора. Упругая струя горячей воды полилась на снег, расползаясь темным пятном, клубы пара вздымались над радиатором.

Алексей оглянулся: позади, в низине, был лес, впереди простиралась снежная равнина, на которую уже опустились сумерки. Дул довольно крепкий морозный ветер, мороз, как видно, к ночи становился злей, и Алексею стало не по себе. Остаться одному в этом пустынном поле ему не улыбалось никак, но и отказываться было уже поздно. Алексей поспешил снова забраться в кабину.

— Смотри, не вздумай уйти в землянку! — пригрозил напоследок Климентьев. — На тебя оставляют большие материальные ценности, понял? Ну жди, я пошел!

И он ушел вверх по дороге к шоссе и вскоре растаял в темноте. Алексей остался один. Двигатель уже остывал, но в кабине пока еще было тепло. Алексей стал рассматривать различные кнопки на приборном щитке, тем более что сейчас ему никто не мешал это делать. Нажал на одну кнопку — она не поддалась. Тогда он ее дернул на себя — кнопка легко выдвинулась из щитка на длинном стерженьке, а весь приборный щиток осветился изнутри. С испугом Алексей задвинул кнопку обратно — свет погас. Он понял, что кнопки, видимо, управляют освещением и стал выдвигать и задвигать их одну за другой. Вспыхнул мощный свет фар впереди, но забавляться таким образом Алексей побоялся: знал, что может сесть аккумулятор. Он стал рассматривать другие кнопки, рычаги, рукоятки — это отвлекало от мыслей о тягаче и Климентьеве, которые должны были прийти за ним.

Стало совсем темно. По шоссе, как назло, никто не проезжал вот уже, наверно, в течение часа. Алексей с тревогой думал о том, что Климентьев, пожалуй, не обернется и в четыре часа. Хотелось есть: кусок хлеба, который Алексей прихватил с собой, был съеден еще тогда, когда грузили дрова.

К тому же начал донимать холод: двигатель остыл окончательно. Вместе с дыханием изо рта вылетало облачко пара, оно оседало на ветровых стеклах, затягивая их причудливыми узорами инея. Уже плохо было видно, что происходит снаружи. Впрочем, когда он приоткрыл дверцу кабины и выглянул, то поскорей захлопнул ее, такой пронизывающий ветер обжег ему лицо.

Постепенно его охватила дрожь, внутренняя, глубокая, непрерывная. Остывшая машина не казалась ему теперь живым существом. Это было чуждое ему металлическое сооружение, система рычагов, колес, педалей, жестяных стенок — холодный металл, в котором нечему было довериться, не было ничего, к чему хотелось бы прислониться. А ведь это была та же машина, о которой он два часа назад думал почти с нежностью, восторгаясь ее силой! Умолкнувший двигатель словно бы лишил ее живой души. Но, странное дело, думая так о ней, он все равно обращался к машине, как к собеседнику, пусть даже и враждебно к нему настроенному.