– Возможно, если в поместье хорошо налажено управление, – заметил Уэсли, пожимая плечами. – Но множество мелких хозяйств разорилось только из-за того, что производство в них слишком затратно и неэффективно.

– Что вы имеете в виду? – угрюмо спросил Джон.

– Организацию труда, – сказал Уэсли. – Вам нужны работники, которые находятся на месте на протяжении всего года, а не приходят или уходят, когда им это удобно или когда плохой урожай.

– Всем довольный работник – эффективный работник, я так считаю. Наши сборщики чая живут в деревнях и возвращаются каждый вечер домой, к своим семьям, как и должно быть, – раздраженно ответил Джон.

– Так же как и наши, – заметил Уэсли. – Только они живут в поместьях, где мы можем более полно использовать их время.

– Как шестеренки в механизмах, – едко заметил Джон.

– Да, это тяжелый труд, но они получают за него достойную плату. Многие приходят из мест с гораздо худшими условиями, недостаточными для того, чтобы заработать на жизнь.

Кларри, вдруг вспомнив о больном сыне Амы, не удержалась от вопроса:

– Если работникам так хорошо у вас живется, зачем же тогда вы связываете их по рукам и ногам, вынуждая подписывать договор?

Уэсли пристально посмотрел на нее.

– У нас никого не держат насильно, но система перестанет функционировать, если позволить рабочим приходить и уходить, когда им заблагорассудится. Такого нет ни в одном другом производстве. Почему же так должно быть в чайной индустрии?

– Даже если работники заразились малярией и не получают медицинской помощи?

Он сощурил глаза.

– Вы говорите так, как будто имеете в виду кого-то конкретно.

– Нет, – вспыхнула Кларри. – Просто общие наблюдения.

– У нас есть врачи, которые следят за здоровьем наемных работников и их семей, – сказал Уэсли. – Вас, должно быть, ввели в заблуждение.

Джон хлопнул ладонью по столу.

– Моя дочь знает, о чем говорит. Ей известно о чае намного больше, чем кому бы то ни было.

Его негодование возрастало.

– И не смейте обвинять маленькие хозяйства в обвале цен на чай. Дело не в нашей неэффективности. Виноваты большие хозяйства, такие как ваше, жадно расширяющие площади посадок. Чай, который выращиваете вы, – низкого качества. А использование всех этих новомодных машин и ведение дел на плантациях, как будто на фабриках, только ухудшает картину. Вы, возможно, знаете все о котлах и плугах, молодой человек, но чай – это совсем другое. Здесь невозможна унификация.

– Нет, возможна! – возразил Уэсли, тоже горячась. – Вот в этом вы и ошибаетесь.

– Возможно, оба метода имеют право на жизнь, – примирительно подытожила Кларри, чтобы снизить накал страстей.

Она уже раскаивалась в том, что спровоцировала молодого плантатора.

– Нет, не имеют! – выпалили Джон и Уэсли одновременно.

Харри натянуто засмеялся, чувствуя себя неуютно в столь напряженной атмосфере.

– Хочу сказать, мисс Белхэйвен, вы, похоже, действительно знаете немало о чайном производстве, – заговорил он. – Но, может, лучше оставить эти дела мужчинам, как вы полагаете? Возможно, пока они будут завтра осматривать поместье, вы с вашей сестрой захотите вместо этого понаблюдать за тем, как я буду рыбачить?

– Да, конечно, – тут же согласилась Олив. – Это будет замечательно. Правда, Кларри? Я могу взять с собой альбом.

– Вы еще и рисуете?! – воскликнул Харри, цепляясь за возможность сменить тему разговора.

– И очень хорошо, – вставила Кларри. – Ты можешь взять также мольберт и краски.

Лицо Олив осветила улыбка.

– Да, если можно.

– Решено, – просиял Харри.

Вскоре после этого Кларри и Олив оставили мужчин. Кларри уговорила сестру лечь спать, пообещав, что они встанут рано и присоединятся к мистеру Уилсону у водопада. Сама она устроилась на веранде, прислушиваясь к приглушенному спору, доносящемуся из столовой. Ее отец и Уэсли все никак не могли прийти к согласию по поводу выращивания чая. Кларри чувствовала себя совсем обессиленной. Глупо было надеяться на то, что она сможет переубедить этих двоих упрямцев. Они друг друга стоили.

Через полчаса гости вышли и стали собираться домой.

– Полагаю, ваш отец немного устал, – сказал Харри. – Он удалился в свой кабинет.

Кларри кивнула. Харри поблагодарил ее за ужин и, прощаясь, поклонился. Уэсли посмотрел на нее своим обычным оценивающим взглядом. Кларри подумала, что он, должно быть, так же не уверен в ней, как и она в нем. Она протянула ему руку, и он взял ее как будто для рукопожатия, но затем передумал. Уэсли поднес ее руку к своим губам и запечатлел на ней легкий поцелуй. Глаза Кларри округлились. Ее пронзило возбуждение. Наблюдая за ней, Уэсли вопросительно приподнял темные брови, словно уловил происшедшую с ней перемену. Он задержал ее руку чуть дольше, чем того требовали приличия, и Кларри не отдернула ее.

Харри прокашлялся.

– Что ж, идем, старина Робсон.

– Благодарю вас за этот приятный вечер, – проворковал Уэсли и отпустил ее руку.

Кларри почувствовала странное сожаление.

– Рада, что вам у нас понравилось, – ответила она.

Он недоверчиво улыбнулся, как будто заподозрил ее в насмешке.

– С нетерпением жду завтрашнего дня.

– Мистер Робсон, – окликнула его Кларри, когда он уже повернулся, чтобы уйти. – Пару слов о моем отце. Он очень много знает об Индии и о выращивании чая. Пожалуйста, прислушайтесь к его замечаниям. Он гордец, но если вы заслужите его уважение, то, я уверена, он тоже станет прислушиваться к вам.

Уэсли хотел что-то возразить, но сдержался. Торопливо поклонившись, он отвернулся.

Затем молодые люди сбежали вниз по ступеням и кликнули своих лошадей. Кларри смотрела, как они запрыгнули в седла и рысью выехали за ворота. Слуги указывали им путь, держа в руках факелы. Еще несколько минут Кларри наблюдала за тем, как они движутся среди деревьев. Затем Харри и Уэсли повернули за склон холма и скрылись из виду.

Кларри проснулась рано, с тревожными мыслями об Аме и о ее сыне. Голова опять болела после вчерашнего падения, но, не обращая на это внимания, девушка на цыпочках выбралась из комнаты. Через десять минут она уже проскользнула во двор Амы и, заглядывая под низкую соломенную крышу, позвала свою старую няньку.

Прихрамывая, Ама вышла, закутавшись в шаль. У нее был изможденный вид. Кларри заговорила с ней на смеси английского и кхаси.

– Как Рамша? Камаль прислал лекарства?

Ама кивнула, устало улыбнувшись.

– Спасибо вам. Теперь он уже лучше спит. Лихорадка отступила. Но Рамша очень ослаб, кожа да кости. Боюсь, они выследят его раньше, чем он поправится.

– Здесь он в безопасности. – Кларри старалась говорить как можно убедительнее.

– Кто знает? Ловцов не беспокоит, как далеко сбежали работники. И всегда найдутся те, кто выдаст другого за несколько рупий.

– Вам не следует волноваться. Мы никому не позволим тронуть Рамшу. Несколько недель чистого горного воздуха и ваша еда вылечат его, – улыбнулась Кларри ободряюще.

Ама развела руки в стороны.

– У вас доброе сердце, госпожа Кларисса. Такое же, как у вашей матери.

Они обнялись. Кларри потрясло то, какой маленькой стала ее няня, похожая на хрупкую птичку. Когда Кларри была ребенком, она утопала в покровительственных объятиях Амы. Няня гораздо сильнее проявляла свою привязанность, чем ее собственная мать, и Кларри везде следовала за ней как тень. Много раз Камаля посылали привести девочку из дома Амы, и он отчитывал Кларри за то, что она пропадает во дворах прислуги. Но даже в детстве Кларри чувствовала важность Амы. Она была главой рода и хозяйкой подворья, поскольку у народа кхаси имущество наследовалось по женской линии. Кларри росла, принимая как должное то, что окружающие ее женщины пользуются уважением и занимают достойное положение. Отец поощрял в ней самостоятельность и никогда не стремился ограничить ее интересы только домашними заботами. При наблюдении за другими англо-индийскими семействами Кларри всегда поражало то, какой ограниченной и скучной была в них жизнь женщин.