— Это ведь средневековое понятие? Они бы еще теплород и философский камень вспомнили! Наука давно доказала…
— Боюсь, то, что мы обсуждаем, лежит вне компетенции науки. Или наука допускает существование живых мертвецов?
Сергей вынужден был умолкнуть.
— Живой организм и производит, и расходует vis vitalis. Мертвый — только расходует. Поэтому, в частности, они тоже должны спать. Во сне они выкачивают vis vitalis у находящихся поблизости живых. Немного, так что живому это не вредит — ему просто приходится спать дольше, чтобы восстановить силы. Но это — лишь повседневные потребности. У каждого мертвяка есть период, за который, несмотря на спирт, он разлагается до критического уровня. Период этот зависит от комплекции
— у маленьких и сухощавых он длиннее, у больших и толстых короче — но в целом лежит в пределах 12–18 лет.
— Период полураспада, — хмыкнул Сергей.
— Именно. После этого мертвяк либо сгниет и погибнет уже полностью, либо должен восстановиться. Для восстановления ему требуется ударная доза vis vitalis — столько, сколько есть у сильного здорового человека. Тех, у кого ее выкачивают, и называют донорами. Это долгая процедура, почти на целый день… Что в результате происходит с донором, вы видели.
— Значит, Алекса сделали донором для Зверева, — понял Сергей.
— Да. У Зверева период — 14 лет. У Березина — 17. Барлицкий не сказал ему об этом, когда начинал все дело…
— А для оживления тоже нужен донор?
— Нет, если тело не слишком повреждено. Видите ли, после смерти в теле еще сохраняется некоторое время запас vis vitalis. Именно поэтому возможно то, что называют донорством во внешнем мире — пересадка органов от трупов.
Так вот, к тому времени, как мы все это раскопали и снабдили доказательствами, выехать из Игнатьева было уже нельзя. То есть можно, но только им и их доверенным лицам, которые делали закупки для города в райцентре, ездили за деньгами и так далее. Ну и у нас созрел план — захватить грузовик и рвануть отсюда со всеми доказательствами. Но — сами понимаете, куда бы мы угодили во внешнем мире со своим рассказом, что власть в Игнатьеве захватили мертвецы. Нужно было что-то более веское, чем старые газеты и фотографии. Тогда один из наших предложил выкрасть из морга труп очередного донора. Такую улику уже невозможно было бы игнорировать… И вот тут я впервые по-настоящему испугался. Потому что вовсе не был уверен в успехе нападения и на больницу, и на грузовик — а в Игнатьеве делают донором за куда меньшие прегрешения. Собственно, сейчас, когда их стало так много, и проблема доноров в иные годы становится очень острой — могут и без всякого прегрешения схватить кого-нибудь прямо на улице, когда никто не видит. А потом объявят — дескать, пошел в лес гулять и в болоте утонул. А если кто видел и будет болтать, так и его… Ну вот, а у меня была красавица жена и шестилетняя дочурка. И я сказал: «Ребята, я пас. Надеюсь, у вас получится, но я выхожу из игры», — Лыткарев вздохнул. — У них почти получилось. Правда, вырваться из города на машине с трупом удалось лишь одному, остальных убили или схватили… Но Сермяга догнал его на шоссе и расстрелял. У него на мотоцикле специальный движок — зверь… В общем, вы, небось, видели этот грузовик. Всех, кого взяли живыми, естественно, превратили в доноров. Некоторым пришлось несколько лет сидеть в камере, дожидаясь своей очереди… Но меня не тронули. Березин пару раз допрашивал меня, но в конце концов оставил в покое. Наверное, потому, что им нужен был хороший школьный учитель, а нового-то взять не особо есть где.
Это было двадцать лет назад. Я был напуган, ужасно напуган. После тех допросов у Березина я боялся поднять на них глаза. Я хранил им лояльность много лет. И все же… я не уничтожил полностью улики. Сохранил те три газеты и еще кое-что, закопанное в огороде. Все надеялся, что когда-нибудь…
А восемь лет назад моя жена тяжело заболела. Камни в почках, нужна была операция. Операцию делал, естественно, Барлицкий. Он действительно хороший врач — как-никак, 90 лет практики… И операция прошла удачно. Но потом нужен был гемодиализ. Вы знаете, что это?
— Искусственная почка.
— Да. В Игнатьеве нет такой аппаратуры. Я на коленях умолял их отвезти жену в райцентр. Они ответили, что все, необходимое для лечения, есть в нашей больнице. Через несколько дней Валя умерла.
И тогда я сорвался. Я кричал, что так этого не оставлю, что на них тоже есть управа и тому подобное. В общем, вполне достаточно, чтобы стать донором. Но им по-прежнему был нужен учитель, и они поступили по-другому. Они взяли мою дочь, отвезли ее на озеро и утопили. Они топили ее медленно — когда она уже совсем захлебывалась, давали чуть отдышаться и отплеваться, а потом снова окунали головой в воду. Чтобы она запомнила, как это мучительно — умирать. Я знаю это, потому что видел. Они заставили меня смотреть.
Лыткарев немного помолчал.
— А потом, — закончил он, — когда все было кончено, мне объяснили, что, если я буду паинькой, ее оживят. Мне надо было отказаться! Но я только что потерял жену, вы же понимаете. Я не мог позволить, чтобы еще и дочь…
Ну и вот. Они сдержали слово, а я сдержал свое — выдал последние закопанные в огороде улики. Кроме, все-таки, этих трех газет… И отцовской двустволки. Когда-то здесь у многих оружие было, в тайге живем, как-никак… Потом его отобрали, примерно тогда же, когда извели собак. Но мой отец сумел спрятать.
— Значит, с тех пор вы так и живете? Восемь лет бок о бок…
— Да, — просто ответил Николай Кондратьевич и после паузы добавил:
— Это все еще моя Лида, а не какая-нибудь кукла в ее обличии… но она теперь полностью в их власти. Стоит им просто сказать продавщице, чтобы несколько дней не отпускала ей водку или кровь… А через семь-восемь лет ей тоже понадобится донор. И самое ужасное даже не это, а то, что ей могут в доноре отказать…
Они еще немного прошли молча. Впереди уже показался выход на улицу Ленина.
— Знаете, Барлицкий пытался решить проблему доноров, — сообщил Лыткарев более ровным тоном. — Думал, что, если они могут брать кровь у животных, то, возможно, и vis vitalis… Но ничего не вышло. Видели старого однорогого козла? Это результат одного из его опытов, пожалуй, самый причудливый из всех. Молодой козленок, которого пытались использовать в качестве донора, за несколько часов состарился и сдох, а у мертвяка вроде бы пошел процесс восстановления, только странный — он шерстью обрастать начал. Но потом козел сам стал мертвяком, а мертвяк сгнил прямо на глазах. Видимо, произошло спонтанное перетекание жизненной силы обратно. Причем в повадках козла определенно появилось что-то человеческое — нет, не в том смысле, что полное переселение душ случилось, но некоторое влияние процедура оказала. Барлицкий до сих пор с этим козлом возится, кровью его поит, наблюдает. Обычно-то все куда прозаичней было — либо вообще ничего не получалось, либо животные дохли, но мертвякам лучше не становилось. Конечно, для таких опытов берут мертвяков из рядовых, не из начальства.
У выхода на улицу их ждал Петька.
— Вроде все чисто, — сообщил он.
— Значит, план такой, — повернулся Лыткарев к Сергею. — «КАМАЗа» сейчас в городе нет — в полночь в райцентр за закупками уехал…
— Я думал, у них только один водитель, — удивился Коржухин. — И почему ночью?
— Они запасливые. А ночью — чтоб не видел никто, откуда он приедет. Он и возвращаться ночью будет, так что сутки у вас есть. Говорят, там, где с шоссе поворот на Игнатьев, кирпич стоит. В смысле, знак, что проезда нет. Дорога там, правда, и так не сильно оживленная, можно и днем лишних глаз не опасаться… но с тех пор, как город закрыли, такая у них традиция. Ну так вот. Через болота сейчас не пробраться, а пешком по дороге — догонят. Но я вам велосипед дам. Тоже не бог весть что против движка Сермяги, но все больше шансов, чем на своих двоих. Через реку вброд, потом отъедете подальше и свернете в лес, только так, чтоб на дороге следов не осталось. Ну а как Сермяга туда-обратно проедет — мотор-то услышите — можете снова на дорогу возвращаться. Только осторожно, он ведь и второй раз поехать может.
