— Петька — ваш ученик?

— Все дети в Игнатьеве — мои ученики… Он, кстати, очень способный мальчик, хотя и шалопай. Пришел и сказал, что если кто-то всю жизнь учит честным и смелым поступкам по правильным книжкам, а сам ведет себя, как последний трус, то он не учитель, а говно. Представляете? Так прямо и сказал. Ну да он всегда был грубияном. Фамилия «Дробышев» в Игнатьеве неминуемо создает ощущение вседозволенности, вы ж понимаете… Но я не обиделся, потому что он прав. Я двадцать лет боялся, пора положить этому конец.

— Двадцать? А раньше?

— В молодости я был смелее… Нас было несколько друзей, и, как водится, нам казалось море по колено. Знаете, как это бывает — молодое фрондерство, смелые разговоры у кого-нибудь на кухне… В общем, мы задумали их разоблачить. Сначала это были одни разговоры, а потом становилось все серьезнее и серьезнее. Мы по крупицам собирали информацию о них, искали и сохраняли доказательства — те же старые газеты, фотографии… Вы понимаете, когда небольшой городок из года в год живет замкнутой жизнью, все тайное рано или поздно становится явным. Они о чем-то проговаривались живым родственникам, те, под большим секретом — своим знакомым… В общем, за несколько лет мы практически полностью восстановили их историю.

Все началось с Барлицкого, еще до революции. Он был тогда молодым врачом, только что окончившим Петербургский университет. Подобно многим, он с юности мечтал о бессмертии, и не фигуральном, в смысле славы, а буквальном и физическом — собственно, за этим он и пошел в медицину. Он был лучшим студентом на курсе, сутками не вылезал из библиотек, выписывал журналы на нескольких языках, зачитывался трудами Мечникова и прочих светил того времени. Однако, в отличие от большинства своих коллег, он не считал, что эта проблема может быть решена либо научными методами, либо никакими; и убедившись, что традиционная наука не дает утешительных прогнозов, он обратился к черной магии. Причем он быстро понял, что не найдет решения в европейских библиотеках, и занялся изучением диких культов затерянных племен. Незадолго до революции он уехал и начал колесить по миру — из одной экспедиции в другую. Он побывал в Центральной Африке, в джунглях Амазонки и бог весть где еще. Там, где до него не ступала нога белого человека, и там, откуда ни один белый не возвращался. Но он вернулся. В начале тридцатых он вновь объявился в России, едва ли хорошо отдавая себе отчет, во что превратилась страна за время его отсутствия. Революция, гражданская война и все прочее прошли мимо него, пока он изучал колдовство в своих джунглях. И теперь для завершения картины ему требовалось ознакомиться с обрядами шаманов коренных народов Сибири и Крайнего Севера. К 37-ому году он закончил свои исследования. Но тут его арестовали. Не здесь, в областном центре.

Шили ему шпионаж, антисоветскую агитацию и черт знает что еще — вплоть до связи с белогвардейским подпольем, законспирированным со времен Колчака. Короче, светил ему расстрел без вариантов. А дело его вел следователь НКВД капитан Березин.

Надо отдать должное им обоим. Барлицкий правильно оценил обстановку и предложил следователю сделку. А Березин, несмотря на весь свой марксизм и атеизм, не счел его сразу сумасшедшим или придуривающимся, а прислушался. И потребовал доказательств.

И доказательства ему были предоставлены. Сначала Березин должен был добыть для Барлицкого необходимые ингридиенты. Потом они вместе спустились в расстрельный подвал, куда конвоиры доставили зэка из камеры смертников. Конвоирам было велено остаться снаружи и застрелить Барлицкого, если тот выйдет без Березина. После чего капитан лично расстрелял приговоренного зэка. Был приглашен тюремный врач, констатировавший смерть. Когда врач вышел, Барлицкий приступил к процедуре оживления.

Это был его первый практический опыт, и за неудачу он поплатился бы жизнью. Однако все получилось. Оживленного потом разрубили на части и сожгли в печи.

Разумеется, Березин внимательно следил за процедурой, однако Барлицкий объяснил ему, что простого, механического повторения слов и действий недостаточно. Тот, кто не владеет тайной ритуала в полном объеме, не сможет никого оживить. Позже Березин это проверил и убедился, что это так. Свою тайну Барлицкий хранит до сих пор, и все они здесь зависят от него. А что им остается? Пока у него монополия и он об этом знает, ни убить, ни грозить ему смертью нельзя, боли мертвецы не чувствуют, а родных и друзей, на которых можно давить, у него нет. Правда, нельзя сказать, что он здесь заправляет — просто они вынуждены с ним считаться.

— Подождите, если никто не знает ритуал, то как же он сам…

— Обучил тайком двух ассистентов — одного первой половине ритуала, другого второй. Сразу же после того, как оживили его, они умерли. Видимо, он дал им какой-то яд, сказав, что это стимулятор, необходимый для выполнения ритуала.

— Странно, что Березин не вырвал у него тайну пытками, пока он был еще жив.

— Вероятно, Березин решил, что на начальном этапе Барлицкий, со всеми его знаниями, будет полезней ему в качестве добровольного союзника. И, кстати, через 17 лет он убедился, что был прав. Так вот, возвращаясь к истории. Березин еще несколько раз заставлял Барлицкого проводить опыт на зэках, пока не убедился, что осечек не бывает. После этого решился сам. Надо сказать, ему было куда спешить — в Москве арестовали Ежова, и в органах по всей стране началась большая чистка. Свое превращение Березин организовал по той же схеме — зашел вместе с Барлицким в каземат, приказав охранникам снаружи убить Барлицкого, если тот выйдет один — и застрелился. Так он стал первым из мертвяков

— сразу уничтоженные зэки не в счет. После этого он закрыл дело Барлицкого — так, что вместо расстрела тот был приговорен всего лишь к ссылке в самый глухой городишко области — сюда, в Игнатьев. Березин добился и собственного перевода сюда же, став местным начальником НКВД. Это было нетрудно — никто из его коллег не рвался в такую глушь. Где-то вскоре после этого устроил свое превращение и Барлицкий.

Березин, конечно, понимал, что нельзя годами жить в маленьком городке, не старясь и не вызывая вопросов. Поэтому постепенно он сделал своими союзниками всю партийную верхушку Игнатьева, по очереди посвящая их в тайну. Отнюдь не все они решились на самоубийство — многие предпочли дождаться естественной смерти, Дробышев и Зверев, в частности. Сначала все это тщательно скрывалось — а время было не то, когда можно задавать вопросы вслух — потом правда постепенно просочилась. Когда все это стало секретом Полишинеля, город начали закрывать. Хотя он и прежде был почти отрезанным от мира, но тут «почти» превратили в «полностью». Не сразу, процесс растянулся на годы. В начале шестидесятых из Игнатьева еще призывали в армию. Но со временем, используя свои аппаратные связи, они добились, что и военкоматы, и прочие внешние структуры перестали их беспокоить. Причем город не то чтобы совсем исчез из бюрократической вселенной — в одних бумагах — тех, по которым им идет финансирование — он значится, в других — нет. И никому там, — Лыткарев махнул рукой вверх — не приходит в голову положить эти бумаги рядом и сравнить. Или хотя бы поднять архивы и убедиться, что город уже больше полувека возглавляют одни и те же люди. Хотя документы у них в порядке — они же здесь власть, сами друг другу периодически новые паспорта и удостоверения выписывают. С новыми датами рождения и выдачи. Ну а у населения они себе поддержку просто обеспечивают — даруют бессмертие выслужившимся, то есть превращают их в мертвяков. И все были довольны, пока не выявилась потребность в донорах.

— Да, что это за доноры? Я видел, что они сделали с Алексом… Они ведь не просто забрали у него кровь.

— Видите ли, бытие мертвяков имеет свои негативные стороны. Главная из которых в том, что они мертвы. Их существование не поддерживается естественным путем. Водка лишь замедляет процесс разложения, но не прекращает. Чтобы получать энергию, им приходится пить кровь, но этого недостаточно. Им еще нужно искусственно пополнять запасы… в языках племен, в которых побывал Барлицкий, это называется по-разному, но сам он использует латинский термин — vis vitalis. Жизненная сила.