Он повернулся к следующему трупу и испытал настоящий ужас.

В прежней жизни ему, разумеется, не часто доводилось видеть мертвые тела, да и то по большей части в теленовостях и кинохронике — однако он был уверен, что ни один судмедэксперт за всю свою богатую практику не видел такого, несмотря на то, что следов насилия, в привычном смысле этого слова, не было. Это не походило на иссохший от дряхлости труп старика; не походило это и на кадры, снятые в концлагерях, где люди заживо превращались в обтянутые кожей скелеты. И даже если откачать у человека всю кровь, подобной картины не получится. Это выглядело так, словно из мужчины, полного здоровья и сил… выпустили воздух. Вся его плоть сморщилась, но это не были мелкие старческие морщины: кожа висела на костях толстыми, крупными складками. Он весь был в таких складках, под которыми, похоже, остался один скелет; особенно заметно это было по его провалившемуся животу, где эти ужасные морщины почти что облегали позвоночник. Вместе с тем, кожа его была хотя и изжелтобледной, но без всяких следов разложения; несомненно, совсем недавно этот человек был жив — и даже, наверное, во время того, как это с ним происходило.

Но ужаснее всего было другое. Сергей не мог узнать его лица, превратившегося в обтянутый складками череп, но эти длинные волосы и бороду он за последние дни запомнил достаточно хорошо — хотя тогда они еще не были седыми.

— Алекс, — прошептал он, чувствуя спазм в горле, — о боже, Алекс, не может быть…

Кошмарный труп открыл глаза.

Сергей вздрогнул и отпрянул. Казалось, что в этих глазах больше нет белков — они были сплошь залиты кровью, словно полопались все сосуды. Зрачки смотрели в потолок неподвижно, и Сергей уже убедил себя, что глаза открылись сами собой, так же, как сама отпадает у трупа челюсть — но тут сморщенные бескровные губы шевельнулись.

— Ферхей…

— Алекс?! («Нет, о боже, нет, он не может быть все еще жив!»)

— Фереха… уэй миа…

Коржухин стоял над ним, не в силах двинуться с места.

— Уфей мея! — повторил полутруп более внятно.

— Как? — беспомощно спросил Сергей. — Как я тебя убью? — в его готовом капитулировать сознании металась мысль, что для этого необходимы, как минимум, осиновый кол и святая вода.

Но Алекс больше ничего не мог ему сказать — очевидно, предыдущие слова отняли у него последние силы. Сергей попытался взять себя в руки и заодно вспомнил, что пришел сюда поискать подходящий инструмент.

Оглянувшись, он увидел столик, на которым был разложен жутковатый арсенал патологоанатома — какая-то ножовка, сверла, щипцы… Сергей взял скальпель с длинной ручкой; не мог же он, в самом деле, вооружась ножовкой, отпилить Алексу голову. Он вернулся к столу; Алекс закрыл глаза. Сергей приложил левую руку к собственной груди, пытаясь определить, где именно находится сердце; оно колотилось так сильно, что это не составило труда. Он вставил скальпель острием вниз между двумя складками на груди Алекса («хорошо, если он этого не чувствует»), а затем резко нажал, наваливаясь всем телом.

Крови не было. Ну или почти не было — выдавилось несколько капель чего-то бледно-розового. Глаза хичхайкера вновь открылись, но на этот раз это действительно были глаза трупа.

Действуя практически на автомате, Сергей с усилием выдернул скальпель, сунул его во внутренний карман и пошел к выходу.

— Ты чего так долго? — накинулся на него Петька.

— Алекс, — только и сказал Сергей.

— Аа, — понял Петька. — Еще не сожгли, значит. Говорят, жуткое зрелище, — ему было интересно взглянуть самому, но он сознавал, как Сергей воспримет такое любопытство, да и, кроме того, им действительно следовало поскорее уносить ноги из больницы.

В молчании они поднялись по погруженной во мрак лестнице — похоже, во всем здании, или, по крайней мере, в этом крыле, только коридор морга и был освещен. Пройдя вдоль стенки по темному коридору, они благополучно добрались до двери, через которую Коржухин проник в больницу сутки назад — отпереть замок изнутри ничего не стоило — и вышли наружу. Они и дальше двигались тем же путем, каким прошлой ночью Сергей шел с Алексом, так что у Коржухина возникло ощущение дежа вю, особенно неприятное, учитывая, чем закончилось прошлое путешествие. Впрочем, это ощущение развеялось, когда, вместо того, чтобы идти вдоль оврага, они свернули на мостик

— Почему ты раньше не предупредил меня насчет больницы? — нарушил молчание Сергей.

— Откуда ж я знал, что вы в самое пекло полезли? Ты мне не говорил, куда твой друг делся. Если я Дробышев, это ж не значит, что они мне прям так все и рассказывают. Только если сам чего подслушать сумею. А прапрадед, между прочим, и не с нами живет. Мы у него только в гостях бываем. Кстати, я думал, ты про Барлицкого знаешь. Когда мы в горком залезли, он как раз с ихнего собрания выходил. Я думал, ты успел увидеть.

Все это было логично, но Сергей находился в том состоянии, когда начнешь подозревать и родную мать.

— Петька, а почему ты мне помогаешь? — спросил он.

Петька некоторое время шагал молча, а потом пробурчал:

— Не хочу, чтобы мои родители становились мертвяками. Ни сейчас, ни потом.

Они пересекли пустырь. За ним росло несколько старых осин; тропинка, некогда показанная Лидой, проходила под ними, прежде чем нырнуть между заборами. Днем эти деревья давали приятную тень и радовали глаз на фоне уродства пустыря, но теперь их сомкнувшиеся темные кроны казались угрюмыми и зловещими. Сергей снова ощутил приступ страха.

— Куда мы идем? — задал он вопрос, который, вообще-то, следовало задать уже давно.

— Уже почти пришли, — ответил Петька, проходя между осинами. Коржухин волей-неволей двинулся за ним, и тут же худая фигура, отделившись от одного из стволов, шагнула ему навстречу.

— Сергей, — негромко сказала фигура голосом Лыткарева-старшего, обдавая его запахом перегара.

Коржухин все понял. Предатель! Чертов маленький Дробышев! Как он мог ему поверить! Он в ужасе шарахнулся от мертвеца, но тот оказался проворнее и успел схватить его за левую руку. Сергей выхватил из кармана скальпель, сознавая, однако, что тот — очень плохая замена топору.

— Да живой я, живой! — кричал шепотом Николай Кондратьевич. — Вы что, не чувствуете?

Сергей, наконец, осознал, что рука, держащая его — теплая. Паника отступила; он опустил скальпель, одновременно замечая, что из-за плеча Лыткарева выглядывает ружейный ствол. Или даже два ствола.

— А водкой почему пахнет? — спросил он.

— А вы бы не пили от такой жизни? — огрызнулся Лыткарев. — Особенно после вчерашнего, когда вас обоих схватили в моем доме… я все пытался забыться… Но вы не думайте, это только запах остался. Сейчас я уже трезвый… практически. Кстати, от них водкой тоже не все время пахнет, только какое-то время после того, как выпьют.

— А Лида… она…

— Моя дочь мертва уже восемь лет.

— Ясно, — только и сказал Сергей. — Вы поможете мне бежать из города?

— А для чего я, по-вашему, здесь? Идемте.

— Я вперед на разведку, — сообщил Петька.

— Ты осторожнее, Петя. И вообще, шел бы ты домой, дальше уж мы сами справимся.

— Обижаете, Николай Кондратич! — ответил мальчик и нырнул между заборами. Мужчины последовали за ним.

— Значит, это вы подбросили мне ключ от сундука, — понял Сергей.

— Я. И газеты сохранил тоже я. Лида вообще не знала об этом. Она просто зашла предложить вам чаю, а вы приперли ее к стенке с фотографиями.

— Все равно странно, что она хоть что-то рассказала.

— Сергей, она ведь не чудовище. Они сделали из нее чудовище, но она всегда была хорошей, доброй девочкой. И она страдает из-за того, что ей пришлось участвовать в вашей поимке, поверьте. Просто она уже не может пойти против них.

Сергей вспомнил, что они сделали с водителем, который даже не бунтовал, а просто не смог выполнить данное поручение — и мысленно согласился с Лыткаревым.

— Я тоже не мог, до нынешнего вечера, — продолжал Николай Кондратьевич. — Сказать по правде, меня Петька застыдил. Если б не он, я бы, наверно, так и сидел сейчас на кухне в компании с бутылкой.