– Пожалуйста, мем‑сагиб. – Сетхи помог Нерис забраться в седло, вручил ей повод, украшенный помпонами и колокольчиками, и хлопнул пони по крупу.

Так началось их долгое путешествие в Лех. Впереди – триста миль крутого подъема и несколько опасных высокогорных перевалов. Потом Нерис будет вспоминать этот путь с каким-то недоверием – и как она смогла выдержать этот изнурительный поход? Все эти дни перед глазами стояла однообразная мутная картинка, ужасно болели ноги, немела поясница, все тело ломило от постоянной тряски. Наверх вела узкая тропа – несколько футов каменистой почвы между острым зубьями отколовшейся породы, и иногда тропа заводила их на узкий карниз, под которым не было ничего, кроме серебристой змейки-реки далеко внизу. Пони сами выбирали дорогу, погонщики только понукали их криками и несильными хлопками. Тюки ритмично покачивались на спинах животных, иногда опасно свешиваясь над пропастью. На ночь Сетхи и его люди устанавливали палатки. Нерис и Эван спали в одной из них, завернувшись в несколько одеял. Но холодный ветер добирался до их тел даже через несколько слоев шерсти. Мальчишка-поваренок разводил костер, быстро готовил жаркое из баранины и варил рис. По маленькому лагерю дружно передавали оловянные миски с горячей едой. Нерис никогда в жизни не испытывала такого голода. Ела жадно все, что ей давали. Эван с закрытыми глазами лежал в коконе из одеял. Он страдал от горной болезни, каждое утро просыпался с головной болью и целый день чувствовал слабость. Нерис давала ему аспирин и микстуру от кашля, заставляла его есть.

– Дорогой, съешь немного риса. Ты должен подкрепиться, иначе у тебя не будет сил работать, когда мы приедем в Лех.

Он опирался на локоть и съедал несколько крошек. Они спали урывками, подложив под головы седла, чтобы легче было дышать. Просыпались от малейшего шороха, голосов и смеха погонщиков у костра. Утром караван двигался дальше.

Через несколько дней Нерис с удивлением заметила, что окрепла и привыкла к климату. Она чувствовала себя счастливой. Теперь она стала замечать прекрасные пейзажи и вспоминать пики и широкие долины родной Сноудонии[15]. Нерис чувствовала себя гораздо лучше в холодном горном климате, чем под палящим солнцем индийских равнин. Она даже подружилась с проводниками и носильщиками, общалась с ними на языке жестов. Они громко смеялись, когда совершенно не понимали друг друга. Сетхи проникся симпатией к Нерис. Он ехал прямо перед ней на белом лохматом пони и иногда шел с ней рядом, когда Нерис, устав от постоянной тряски, спешивалась и вела пони под уздцы две или три мили.

– Мем‑сагиб очень сильная! – как-то многозначительно произнес Сетхи, при этом даже не взглянув в сторону Эвана.

Нерис никогда не забудет изнуряющий переход через перевал Баралача. Когда она, шатаясь, наконец добралась до высшей точки, ей показалось, что из ее тела выкачали весь кислород и вынули все косточки – настолько вымотал ее подъем. Лицо Эвана приобрело серый оттенок, он задыхался и едва держался в седле. Двое мужчин шли рядом с ним, чтобы поддерживать его. Нерис оглянулась. Позади нее, на юге, лежала вся Индия, а впереди, на севере, – незнакомые земли Азии. Она выпрямилась и глубоко вдохнула разреженный воздух. Сетхи внимательно наблюдал за ней.

– Добро пожаловать, мем‑сагиб, – улыбнулся он.

Верховая езда, карабканье по горам, ночевки в палатке стали ежедневной рутиной, и внезапно все закончилось. Их маленький караван вышел на вершину невысокого холма, и прямо перед ними открылся вид на долину Инда. Вдоль берегов тянулись фруктовые сады и ореховые рощи, виднелись возделанные поля. Город расположился на солнечном склоне на фоне высоких белоснежных гор. Август подходил к концу, месяц назад они вышли из Шиллонга. По дороге в город им встретились несколько караванов пони, перевозивших на спинах огромные тюки соломы, стада коз, женщины, возвращавшиеся с полей. Нерис вспомнила холод, наступающий с гор, и убийственно-ветреный перевал, через который они только что прошли. Выше в горах уже лежал снег, на полуденном солнце он подтаивал, по склонам текли мутные ручьи, но ближе к вечеру они замерзали. Как только пони будут разгружены, погонщики отправятся назад в Манали. Они будут идти налегке, поэтому быстро, состязаясь в проворстве с наступающими холодами.

«Вот мы и на месте, – подумала Нерис, проходя мимо длинной стены-мани[16], возвышавшейся на окраине города. Нерис с уважением поклонилась стене. – И мы будем здесь жить».

Это было год назад.

Нерис повернулась к мужу и приняла такую же позу, что и он, но старалась не придвигаться к нему слишком близко. Она вдохнула запах мыла, смешанный с запахом пота. Теперь, когда Эван заснул, она могла спокойно вспомнить прошлый вечер. Они поужинали. Дискит, женщина, которая готовила и подавала им еду, ела в кухне. Дискит недавно потеряла мужа и с радостью согласилась помогать молодой семье и жить в миссии, пусть взамен и требовалось демонстрировать некие признаки религиозности. Эван и Нерис слышали, как она открывает железную дверцу печи и подкладывает туда несколько лепешек сухого навоза, чтобы завтра утром не возиться с потухшей плитой и быстро приготовить обед для школьников. Запах варящейся баранины заполнил весь дом. Эван перевернул страницу книги. Нерис даже не требовалось смотреть на него, она почувствовала, что у мужа скверное настроение. Звуки, доносившиеся из кухни, всегда вызывали у него неприятные ассоциации.

Миссионеры Моравской церкви прибыли в Лех в 1853 году, чуть позже тут появились католики, и вот, через большой промежуток времени, образовалось представительство Пресвитерианской Церкви. Первые христианские миссии добились значительных успехов. Например, организовали производство железных печей, которые теперь были в каждом доме Леха, открыли первую типографию и почтовое отделение, перевели и напечатали Библию на тибетском языке. Эван прекрасно понимал: положение его миссии крайне шаткое, количество прихожан – мизерное. Особенно по сравнению с успехами Моравской церкви. Он корил себя за ошибки и медлительность и за то, что в его в жизни не было никакого прогресса, ни в духовной сфере, ни в делах практических.

– Ты не должен так думать. Они – наши братья-христиане, и у нас общие цели, – однажды попыталась урезонить его Нерис.

Сейчас в Лехе проповедовали один миссионер англичанин и супружеская пара из Бельгии. Пожилой пастор всю свою жизнь посвятил Моравской церкви в Индии и собирался на пенсию. Зимой, когда Лех оказывался в снежной ловушке, они оставались единственными европейцами в городе. Нерис волей-неволей прониклась симпатией к англичанину и бельгийцам. А еще в Лехе жила мадам Гомперц, она и Дискит помогали Нерис после выкидыша.

В тот вечер Нерис все время молчала, Эван первым нарушил тишину. Он положил вилку и нож, отодвинул тарелку и наконец отвлекся от книги.

– Нерис, нам нужно поговорить.

– О чем?

– Скоро зима.

Может, кому-то и требовалось об этом напомнить, но только не Нерис. Она очень хорошо запомнила прошлую зиму: убийственный холод и тишина, монотонность и бессмысленность дней; вода в кувшине замерзала, изо дня в день приходилось есть одно и то же, и ко всему этому их изолированный мирок – от всего этого хотелось кричать. Нерис даже не предполагала, что перенести это будет настолько сложно.

– Да, я знаю.

– Я не могу оставаться в миссии. Я путешествую летом, а в это время люди покидают деревни и живут в палатках рядом со своими стадами. Но если бы я пришел к ним зимой, застал бы всех на месте. У них будет меньше работы, и их больше заинтересуют мои проповеди.

Нерис представила себе это путешествие. Основная дорога вела из Леха в долину, несколько троп карабкались вверх, в горы, к отдаленным деревням и гомпам, окружавшим город, но даже местные жители не рисковали ходить по ним зимой. Сильные морозы, ветра, снегопады превращали горные тропы в смертельные ловушки.