— Вы помнили о мечах Годвина и Вульфа, — презрительно произнесла Розамунда. — Вы хотели предоставить это более храбрым людям.

— Моя леди, — вспыхнув, заметил Лозель, — до сих пор еще никто не обвинял меня в недостатке мужества. Из вежливости и любезности выслушайте меня. Я поступил дурно, приняв предложение султана, но, поверьте, леди, только любовь к вам заставила меня поступить так, потому что мысль о долгом плавании в вашем обществе представляла для меня великое искушение, я не мог воспротивиться ему.

— Сарацинское золото было для вас непреодолимым искушением. Вот что вы должны были сказать. Прошу вас, будьте кратки. Этот разговор утомил меня.

— Леди, вы жестоки и неправильно судите обо мне; я это докажу вам, — он оглянулся. — Если все будет хорошо, мы через неделю бросим якорь в Лимасолской гавани на Кипре, чтобы взять запасы пищи и воды раньше, чем пойдем к никому не известному порту в Антиохии, откуда вы должны сухим путем отправиться в Дамаск, избегая франкских городов. Император Исаак Кипрский — мой друг, и у Салах ад-Дина нет власти над ним. Раз попав в его дворец, вы будете в безопасности, а со временем, конечно, найдете возможность вернуться в Англию. Вот какой я составил план: ночью вы бежите с корабля; я могу это устроить.

— А сколько придется вам заплатить? — спросила Розамунда. — Ведь вы рыцарь-купец.

— Моя награда — вы сами, леди. Мы обвенчаемся на Кипре. О, подумайте, прежде чем ответить. В Дамаске вас ожидают всевозможные напасти, со мной вам не грозит никакая беда; у вас будет муж-христианин, горячо любящий вас, любящий вас до такой степени, что ради вас он охотно потеряет свой корабль, и мало того, нарушит слово, данное Салах ад-Дину, у которого длинная карающая рука.

— Я решила, — холодно сказала Розамунда. — Я скорее доверюсь честному сарацину, чем вам, сэр Гуго, шпоры которого, по справедливости, должны были бы отрубить повара. Да я скорее приму смерть, чем руку человека, который ради собственных низких целей задумал план, повлекший смерть моего отца и мой плен. Кончено, и, повторяю, никогда не смейте больше говорить со мной о любви. — Она поднялась с места и направилась в свою каюту.

Лозель посмотрел ей вслед и прошептал:

— Нет, прекрасная леди, я только начал и не забуду ваших жестоких слов.

Из своей каюты Розамунда послала сказать Хасану, что она хотела бы поговорить с ним.

Эмир тотчас же пришел, еще бледный после болезни, и спросил, что прикажет она. Розамунда в ответ рассказала все, что произошло между Лозелем и нею, и попросила его защиты от этого человека. Глаза Хасана вспыхнули.

— Вон он, — гневно промолвил эмир, — он стоит один! Согласны ли вы пойти и поговорить с ним?

Она ответила ему наклоном головы; подав ей руку, Хасан проводил ее на палубу.

— Капитан, — начал он, обращаясь к Лозелю. — Странные вещи рассказала мне принцесса, она говорит, что вы осмелились предлагать ей руку, клянусь Аллахом, — ей, принцессе, племяннице великого Салах ад-Дина!

— Так что же, господин сарацин, — дерзко возразил Лозель. — Разве христианский рыцарь не может быть мужем родственницы восточного владыки?

— Вы… — начал Хасан, и бешенство почувствовалось в его тихом голосе. — Вы — тайный вор и отступник, клявшийся пророком Магометом в Дамаске и Иисусом — в Англии… Да, попробуйте отрицать это, я слышал, как клялись там вы и ваш низкий слуга Никлас! Вы достойны ее? Если бы вы не должны были управлять кораблем, если бы мой повелитель не запретил мне ссориться с вами до конца плавания, я теперь же отрубил бы вам голову и вырезал бы ваш язык, который осмелился произнести такие слова.

И он сжал эфес своей кривой сабли.

Лозель смирился под взглядом его горящих глаз, он хорошо знал Хасана, знал также, что если бы дело дошло до боя, то его люди не справились бы с солдатами эмира.

— Когда мы исполним нашу обязанность, мы рассчитаемся с вами, — произнес он, стараясь казаться храбрым.

— Клянусь Аллахом, я, эмир Хасан, напомню ваше обещание. Я отвечу за все сказанное перед лицом Салах ад-Дина в любой день и час, как и вы ответите ему за ваше предательство.

— В чем же меня обвиняют? — удивился Лозель. — В том, что я люблю леди Розамунду; но все любят ее, может быть, даже вы сами, человек уже не молодой и поблекший.

— За это преступление я тоже накажу вас, отступник. А с Салах ад-Дином вам придется свести другие счеты: вы обещали ей помочь бежать, вы старались соблазнить ее бегством с того самого корабля, на котором дали клятву охранять ее, вы сказали, что доставите ей убежище среди кипрских греков.

— Если бы это была правда, — отверг его обвинения Лозель, — султан мог бы пожаловаться на меня. Но это ложь! Слушайте же, раз я должен высказаться. Леди Розамунда просила меня сделать это для нее, а я сказал, что честь запрещает исполнить ее просьбу, хотя я действительно люблю ее, как любил и всегда, и готов сделать для нее многое. Тогда она обещала, что если я спасу ее от вас, сарацин, я не останусь без награды, что она обвенчается со мной. И опять с болью в душе я ответил, что это невозможно теперь, однако, когда я доведу корабль до земли, то послужу ей, как ее истинный рыцарь, и, освободившись от клятвы, сделаю все, чтобы спасти ее.

— Вы слышите, принцесса! — воскликнул Хасан, обращаясь к Розамунде. — Что вы скажете?

— Я скажу, — холодно ответила она, — что этот человек лжет ради собственного спасения, что я охотнее умру, чем позволю ему приблизиться ко мне.

— Я тоже считаю, что он лжет, — согласился с ней Хасан. — Нет, спрячьте кинжал, если вы желаете увидеть новое солнце! Я не хочу здесь драться с вами, но когда мы будем при дворе султана, Салах ад-Дин узнает все и сам решит, кому нужно верить, принцессе ли Баальбека, или нанятому слуге, изменнику-франку и пирату, сэру Гуго Лозелю.

— Пусть он узнает все, когда мы будем при его дворе, — многозначительно заметил Лозель и прибавил: — А вы ничего более не желаете передать мне, принц Хасан? Если нет, я уйду, мне необходимо позаботиться о корабле, который, как вы воображаете, я хотел бросить ради улыбки прекрасной дамы.

— Я хочу сказать только, что этот корабль принадлежит султану, а не вам, потому что он купил его у вас, что с этой минуты благородную даму будут охранять день и ночь, что, когда мы подойдем к берегам Кипра, стражу удвоят, потому что там, кажется, у вас есть друзья. Поймите и запомните,

— Я понимаю и, конечно, буду помнить, — усмехнулся Лозель.

Так они расстались.

— Я думаю, — обратилась к Хасану Розамунда, когда Лозель ушел, — что если мы благополучно дойдем до Сирии, нам нужно будет назвать себя счастливыми!

— Эта мысль была и у меня, госпожа. Кажется, я тоже забыл об осторожности, но этот человек возмутил мое сердце; слабый после болезни, я потерял рассудок и говорил то, что было у меня на сердце, хотя следовало выждать. Может быть, напрасно я не убил его, но он один умеет хорошо управлять кораблем, так как с самой ранней юности занимался этим. Предоставим все воле Аллаха. Он справедлив и в свое время решит это дело.

— Да, но как? — переспросила Розамунда.

— Надеюсь, мечом, — ответил Хасан, низко поклонился и ушел.

С этих пор вооруженные воины всю ночь стояли на часах перед дверями каюты Розамунды, и, когда она выходила пройтись по палубе, они не отставали от девушки. Ее больше не беспокоил Лозель, сэр Гуго перестал заговаривать с ней или с Хасаном, зато он то и дело шептался с Никласом.

Наконец в одно золотистое утро галера подошла к берегам Кипра и бросила якорь. Лозель действительно был искусным лоцманом, одним из лучших мореходов. Вдоль бухты расстилался белый город Лимасол, в его садах красовались стройные пальмы, дальше за плодородной низменностью высились могучие Троодосские горы. Усталая Розамунда, которой надоело нескончаемое море, с восторгом посмотрела на зеленевший красивый берег, бывший ареной стольких исторических событий, и вздохнула при мысли, что ей нельзя ступить на него. Лозель увидел ее взгляд, услышал ее вздох и, садясь в шлюпку, которая подошла, чтобы отвезти его в гавань, насмешливо сказал ей: