Робер де Сабле поднял личину шлема с прорезью для глаз и осмотрелся. К его удивлению, нефы пока держались. Он понял, почему – к воинам и галиотам присоединились пилигримы; многие из них хорошо умели обращаться с оружием, и хотя в Святую землю не положено было брать мечи и копья, но ножи были у всех. Без ножа ведь не пообедаешь. Поэтому паломники, которым тоже угрожала верная смерть, сражались храбро (настолько это было возможно с их оружием), а когда кто-нибудь из них подбирал саблю поверженного врага, то сразу становился полноценным воином – в те времена редко кто не умел постоять за себя.

Неожиданно в настрое сарацин что-то изменилось. Раздались тревожные возгласы, затем прозвучал всеобщий вопль, в котором смешалось все – и ярость, и жажда сражения, и горечь от несбывшихся надежд на богатую добычу. К-б-тан пиратов высоким голосом не прокричал, а провыл сигнал к общему отступлению. Палубы нефов мгновенно очистились, – пираты умели быстро переходить от атаки к отступлению, – и посудины сарацин начали разбегаться по морской глади от судов франков, словно волны от брошенного в воду камня.

Но пираты опоздали. Виной всему был не столько их азарт хищника, терзавшего жертву, сколько дымы горящих судов. Они-то и скрыли от глаз сарацин флот под бордовым знаменем с золотым крылатым львом святого Марка-евангелиста, который поставил лапу на закрытую книгу. Это означало, что венецианские галеры вышли в боевой поход. Адмирал венецианского флота, похоже, сориентировался в обстановке очень быстро, и большие галеры образовали своим строем невод, куда угодила почти вся сарацинская мелюзга.

Венецианские воины расстреливали перепуганных сарацин из больших мощных луков, и когда дело дошло до абордажа, сражаться оказалось некому – многие пираты были мертвы, а остальные, шепча: «На все воля Аллаха…», с присущим восточным народам стоицизмом сдались на милость судьбы. С пиратами во все времена разговор был короткий – петлю на шею и на мачту или за борт.

Адмиральская галера венецианцев вплотную приблизилась к нефу Робера де Сабле. Танкред смотрел и глазам своим не верил: на капитанском мостике широко улыбался его добрый друг, дож Венеции Орио Мастропьетро, о котором он совсем недавно подумал. Это было невероятно! Дожу сбросили веревочную лестницу, он ловко забрался на борт нефа и сказал так, будто только что сидел в компании двух рыцарей:

– А не испить ли нам доброго вина, друзья мои?

– Ты как раз вовремя, – ответил удивленный до полного изумления Танкред. – Мы собирались завтракать, но нам слегка помешали.

– Что ж, я с удовольствием позавтракаю в такой отличной компании! – Дож рассмеялся и они обнялись. – Вижу, тебя никуда нельзя отпускать без охраны, – сказал он Танкреду. – Вечно ты куда-нибудь встрянешь. Хорошо, у меня зоркий впередсмотрящий – заметил дымы. Иначе вы могли бы оказаться в обществе Харона[43]. А это скупой старик, доложу я вам, у него и сухарем не разживешься.

Все облегченно рассмеялись, и рыцари принялись разоблачаться. Пока оруженосцы снимали с них доспехи, галиоты сноровисто отмывали палубу от крови и выбрасывали трупы сарацин в море. Что касается попавших в плен пиратов, то их не стали резать, как баранов, а просто предложили прогуляться «по морю, аки посуху». Так что завтрак рыцарей прошел в жалобных стенаниях сарацин, которые плавали вокруг венецианских галер и молили поднять их на борт. Вода быстро остудила их фанатизм, и многим захотелось еще немного пожить.

Тем не менее это «звуковое сопровождение» никак не сказалось на аппетите ни гостей Робера де Сабле, ни его самого. Он мысленно поблагодарил Господа за свое чудесное спасение и дал обет служить ему еще более преданно и верно, чем прежде. И в этот момент на него словно снизошло просветление – Робер де Сабле твердо решил оставить службу у Ричарда Плантагенета и вступить в один из рыцарских монашеских орденов, чтобы стать воином Христа.

Даи аль-кирбаль Хусейн почтительно склонился перед ас-Синаном. Шейх аль-Джабаль посетил лагерь-крепость, где обучались фидаины, совершенно неожиданно. Хусейн, возглавлявший подготовку будущих наемных убийц и смертников почти десять лет, еще не помнил такого случая, чтобы сам Владыка Владык удостоил своим вниманием тайную крепость низаритов, затерянную в горном массиве, куда не добраться даже джиннам. Хусейн в растерянности думал, в какой из комнат, где жили наставники фидаев, поселить шейха, потому что все помещения отличались аскетизмом и довольно убогой обстановкой. А уж сарайчики, в которых ютились неофиты, и вовсе не были приспособлены для нормальной жизни – будущий фидаин должен стоически терпеть любые неудобства и трудности.

Хусейн достойно прошел по всем ступеням иерархической лестницы исмаилитов, за что и был приближен к самому шейху аль-Джабалю – от простого фидаина до даи аль-кирбаля. Поэтому он знал, что ас-Синан предпочитает не тощий тюфяк на полу, как основатель ордена Хасан ибн Саббах, отличавшийся аскетизмом, а мягкую удобную постель, сладкое охлажденное вино и добрую еду. Что, впрочем, никак не сказывалось на жесткости его характера; в этом отношении Старец Горы мало чем отличался от своих предшественников.

– Меня интересуют твои новые воспитанники Хасан и Абу, – безо всякого предисловия заявил шейх.

Отношения между шейхом и даи аль-кирбалем были доверительными – хотя бы потому, что состояли в родственной связи. Впрочем, об этом оба не распространялись, но то, что Хусейн остался жив после всех своих тайных операций, уже казалось чем-то нереальным. Это было практически немыслимо: каждый фидаин считал большой честью отдать жизнь за шейха и умирал с радостью, даже под пытками. Тем не менее Хусейн сумел выбраться из очень опасных передряг, стал даи аль-кирбалем и возглавил школу подготовки наемных убийц ордена. Можно сказать, что он был на своем месте: Хусейн отличался великолепной физической подготовкой, знал много языков и в совершенстве владел искусством перевоплощения. Он мог буквально на глазах мгновенно превратиться из статного мужчины в дряхлого старца и так искусно играть эту роль, что никто не был в состоянии заметить обман. Возможно, этому способствовало искусство «отводить глаза», которое Хусейн позаимствовал у бродячих факиров, когда скитался по Магрибу, добывая разные полезные сведения для Старца Горы.

– Очень достойные юноши, – осторожно ответил Хусейн.

Несмотря на родственные узы, даи аль-кирбаль ни на миг не забывал, что при необходимости ас-Синан может отправить его к райским гуриям, не задумываясь.

– Я не об этом! – нетерпеливо сказал Старец Горы. – Как они осваивают то, чему их учат?

– Выше всяких похвал! Особенно хорошо эти двое стреляют из лука и работают ножами. В этом деле Хасан и Абу – лучшие из тех, кого я обучал последние пять-шесть лет!

Ас-Синан насторожился:

– Они, кажется, сироты? – спросил он, сверля темное лицо Хусейна своим огненным взглядом фанатика.

– Да, это так, повелитель… – Хусейн не понял, куда гнет шейх, и немного встревожился.

– Тогда откуда у них такая сноровка в обращении с оружием? Ведь у кочующих племен, – а эти юноши как раз и принадлежат к кочевникам, – владеть оружием обычно учат отцы. Однако, насколько мне известно, – по крайней мере, так было сказано, когда их принимали в орден, – они утратили своих родителей в раннем возрасте.

– Не могу знать, повелитель, – честно признался Хусейн. – Но действительно, с оружием они работают выше всяких похвал.

– А как все остальное?

– Здесь дела обстоят несколько хуже, но они очень упорные. Временами кажется, что эти юноши никогда не спят и не отдыхают, все учат, учат, тренируются… Что касается физической подготовки, то Абу неважно лазает по стенам и скалам, а Хасан плохо маскируется в песках.

– Это как раз неудивительно, – проворчал шейх аль-Джабаль. – Первый – житель пустыни, а второй вырос в горах, и только потом его племя откочевало на равнину. Но не в пески.