Йокот замер и попятился:

— Это не гряда гор, Миротворец, а край утеса!

— Правда? — Миротворец казался удивленным, но Кьюлаэра не сомневался: старику это было известно, и он про себя ругался на Миротворца за то, что тот заставил их играть в эту игру. Мудрец прошагал к краю утеса и кивнул:

— Действительно утес, и с него мы можем увидеть дальние дали! Поднимайтесь, друзья мои, и посмотрите на путь, который нам предстоит сделать в ближайшую неделю, но идите осторожно.

Они медленно поднялись наверх; Йокот встал с одной стороны от мудреца, Китишейн — с другой, и опустились на колени в паре шагов от края. У всех от ужаса перехватило дыхание. Луа, не сумев сдержать любопытства, подползла и присоединилась к ним.

Совсем рядом с мудрецом никого, конечно, не было, они сохраняли почтительное расстояние; и Кьюлаэра вдруг понял, что сейчас, именно сейчас, он может подбежать и столкнуть мудреца с обрыва. Кровь его побежала быстрее, а амулет стал таким холодным, что от неожиданности он чуть не закричал, но вспомнил, что надо быть осторожнее. Единственное, что пришло Кьюлаэре в голову: сейчас старик распустит крылья и полетит! А Миротворец, словно обо всем догадался, подошел к самому краю и повернулся к Кьюлаэре спиной, будто бы сам предлагал напасть на него. Миротворец был зол на него. Кьюлаэра это понимал, а еще ему подумалось, что у старика, наверное, глаза на затылке. Он не пропустит того мига, когда Кьюлаэра бросится на него, шагнет в последний момент в сторону, и тогда Кьюлаэра камнем полетит вниз. Кровь застыла в жилах у Кьюлаэры при этой мысли — или это просто действовал амулет? Нет, подумал он, риск слишком велик. Он таки двинулся вперед, но не спеша, и приблизился к Йокоту, борясь с желанием столкнуть в пропасть маленького человечка.

А потом Кьюлаэра увидел окрестности и забыл и думать о мести и нападении.

Равнина протянулась вплоть до далекой горной гряды. Она поросла травой, и по ней тянулись три ряда деревьев. Один ряд сильно петлял и даже имел ответвления. Кьюлаэра не понял сразу, почему деревья росли линиями, а потом увидел, как в ответвлении блеснула вода. Деревья росли вдоль рек! Неужели в этих краях столь мало воды, что деревья могут расти только вдоль речных берегов?

Это было бы так, если бы не сочная от летних — летних, а Миротворец поймал его ранней весной! — дождей зелень травы, не огромный небосвод с потрясающей глубины синевой и полосами облаков — небесных рек.

Кьюлаэра стоял, ошеломленный зрелищем, пока голос Йокота не вернул его к жизни:

— Как мы будем отсюда спускаться?

Хороший вопрос! Он взглянул на Миротворца и увидел, что мудрец рассматривает его задумчивыми, оценивающими глазами, как будто подозревая, что что-то хорошее в нем все-таки есть. Кьюлаэра вспыхнул, отвернулся и обнаружил, что Китишейн разглядывает его с точно таким же выражением, только мягче и добрее. Кьюлаэра быстро отвел взгляд на равнину.

— Хороший вопрос был задан, Миротворец. Как мы будем спускаться?

— В двадцати ярдах под нами находится широкий выступ, — ответил мудрец, не глядя вниз.

— Я вижу его! — Йокот лежал на животе и смотрел с обрыва вниз.

— Все было бы распрекрасно, если бы мы уже были на этом выступе! — заметил Кьюлаэра.

— В моем мешке есть моток веревки. Я спущу вас по очереди.

У Кьюлаэры похолодело сердце. Луа заплакала. Если бы не скудные остатки его былой гордости, Кьюлаэра бы к ней присоединился.

— Когда ты будешь спускаться, тебе не придется тащить мешки, — сказал Миротворец. — Я сам спущу их.

— Сам?

— Разумеется. Ты и не думал, что я настолько тебе доверяю? — Миротворец подошел, чтобы снять мешки со спины Кьюлаэры. — Кроме того, ты самый тяжелый и грузный. Если кто-нибудь оступится, ты смягчишь его падение.

— Ой, как это мудро! — съязвил Кьюлаэра. — А если я не доверю тебе держать веревку, на которой мне придется висеть?

Миротворец поднял глаза.

— У тебя нет выбора, — сказал он. — Выбираю я.

Кьюлаэра посмотрел ему в глаза, и ему показалось, что такими холодными они не были никогда. Он облизнул высохшие губы и сказал:

— Я могу сбежать.

Миротворец поклонился и развел руками:

— Попробуй.

Кьюлаэра прекрасно понимал, что далеко ему не убежать. Здесь, конечно, не было смолистых сосен, но мудрец, несомненно, найдет какую-нибудь другую магическую хитрость, чтобы его изловить.

— Ты спустишься с утеса, Кьюлаэра, — бездушный взгляд снова впился в него, дохнув холодом вечной мерзлоты, — по веревке или без нее.

— Ты говорил, что я зачем-то нужен тебе, — проворчал Кьюлаэра.

— Может быть, чтобы принести тебя в жертву богине, — сказал Миротворец. — Может быть, это и есть лучшее место для жертвоприношения.

Кьюлаэра сперва не поверил, а потом решил, что мудрецу вполне по силам прогнать его сквозь все мучения смерти, а потом вернуть обратно к жизни для своих грязных целей. Он с омерзением выругался и протянул руку.

Миротворец достал из мешка веревку и протянул ее Кьюлаэре. Его глаза блестели. От удовольствия? От радости победы? Еще от чего-то? Кьюлаэра не мог знать точно, но, что бы это ни было, он все равно ненавидел старика. Мудрец объяснил, как следует обвязаться веревкой, чтобы спуститься. Миротворцу оставалось закрепить свой конец веревки.

— Ты так веришь в крепость моих рук? — пробурчал Кьюлаэра.

— Напротив, я верю в крепость веревки. — Миротворец обвязал свой конец веревки вокруг росшей поблизости чахлой сосны, потом крепко ухватился за шестифутовую веревку. — Видишь? Тебя буду держать не только я, но и это дерево!

— Да, если ты не отпустишь веревку, — мрачно огрызнулся Кьюлаэра. Он уселся на краю утеса, бросил взгляд вниз, и у него защемило в груди. Страх обуял его, торопил, понуждал бежать, драться, сделать хоть что-нибудь, чтобы покинуть этот утес, но другой, более жуткий страх — боязнь посоха Миротворца и его магии — удерживал его. Он сделал глубокий вдох и сказал:

— Если я умру. Миротворец, мой дух будет преследовать тебя.

Потом сделал еще один глубокий вдох и полез вниз. Впрочем, он не думал, что старик боится духов. Веревка дергалась, но держала хорошо. Кьюлаэра упирался ногами в отвесный склон, не глядя вниз. Сердце бешено колотилось в груди, его стук отдавался в голове.