— Взял да и ухватил чародея за руку, а он думал, что это кто-то из его товарищей, и все дела, — буркнул Крысолов. Я обернулся к Фриссону.

— А я думал, это ты держишь меня за левую руку.

— Нет, — покачал головой поэт. — Я ухватился за кулак сквайра.

Уподобив свое лицо айсбергу, я повернулся к Крысолову.

— Стало быть, мы тебя не приглашали.

Бюрократ смотрел на меня злобными глазками.

— Что, решили уйти и меня там бросить?!

— Может, и не бросили бы, если бы ты попросил, — сказал я, задумчиво склонив голову набок. — Но, конечно, если ты и дальше собираешься работать на Сюэтэ...

— С какой бы стати мне этим заниматься? — оскорбленно воскликнул Крысолов.

— Мало ли... Может быть, ради того, чтобы еще раз попытаться заслужить ее милость.

— Зачем? Затем, чтобы она могла снова прогнать меня? Фу! — сплюнул Крысолов, глянув на валявшуюся без чувств королеву, и гаркнул: — Пусть сама управляется!

— Не сможет она управляться! — крикнул Фриссон. — Она мертва!

— Маловато будет — ведьму кольнуть в грудь, — съязвил Крысолов. — Еще несколько минут, и она оживет, непременно оживет.

Фриссон, весь дрожа, попятился.

— Вот если бы не ожила... — сказал Крысолов, поджав губы. — Нет, честное слово, если бы я знал, как прикончить ее так, чтобы самому при этом не рисковать, я бы сделал это, клянусь!

— Даже если бы тебе ради этого пришлось покаяться в своих грехах, исповедоваться Господу?

Стало тихо-тихо. Мы с Крысоловом, не мигая, смотрели друг на друга. Атмосфера накалялась.

— Да, — выдохнул Крысолов. — Даже если бы мне пришлось так поступить.

— И даже если бы тебе пришлось посвятить себя служению простым смертным? Смог бы ты служить бедным и слабым?

На этот раз пауза получилась более долгой. Я видел, как светлеет лицо Крысолова, как шире открываются его глаза по мере того, как он свыкается с этой, новой для себя, мыслью.

— Да, и это тоже, — проговорил он. — Королеве ведь от этого будет очень больно, да? О, так вот что это значит: «огненным обручем сдавило виски»!

— Я, правда, считаю, что для праведного образа жизни есть и другие причины, — сказал я, — но и это сгодится. Кто знает, может быть, со временем ты сумеешь взглянуть на все иначе.

— Не хочешь же ты сказать, что он пойдет с нами? — испугался Жильбер.

Анжелика коснулась его руки и сказала:

— Он должен пойти с нами. Не спрашивай меня почему — я просто чувствую, что так надо.

Жильбер собирался что-то возразить, но глянул в глаза Анжелики и передумал.

— Мне нужно поклясться? — спросил Крысолов.

— Зачем? Если ты втайне будешь служить Злу, то тогда ты нарушишь клятву, даже не задумываясь. Я тоже чувствую, что так надо. Попробую рискнуть и взять тебя с собой. Крысолов. Бюрократ робко улыбнулся.

— Благодарю тебя, чародей. Ты не пожалеешь о своей доброте.

— Надеюсь. Потому что если о ней пожалею я, то пожалеешь и ты. — Я еще мгновение смотрел в пожелтевшие глаза Крысолова, а потом обернулся к товарищам и сказал: — Ну, нам пора. Пока никто сюда не явился.

— Но кто узнает? — крикнул Фриссон.

— Какой-нибудь заместитель Сюэтэ. Готов побиться об заклад — она снабдила нашу камеру не менее чем шестью видами колдовской сигнализации. Как только заметят, что мы исчезли, нас станут искать здесь. А если мы убьем королеву — это тут же узнает какой-нибудь ее потусторонний хранитель. Вот с ним-то нам будет куда труднее справиться.

— Все верно, — поддержала меня Анжелика. — Не знаю, как они выглядят — союзники королевы, но я ощущаю их темное, гнетущее присутствие. Они готовы явиться, если только телу королевы будет что-то угрожать.

— Но я же ее убил! — воскликнул Фриссон.

— Может, и убил, но не насмерть, — вздохнул я. — Потому-то ее хранитель пока не явился. И сердце свое она не в груди хранит. Ты только не переживай, Фриссон, — будет у тебя еще такой шанс. Не забывай, сейчас самое главное — смыться отсюда. А про то, как ее прикончить, мы потом как-нибудь поговорим. Что-нибудь придумаем!

Вид у поэта был самый что ни на есть подавленный. Но он встряхнулся, расправил плечи, гордо поднял голову.

— Ну, вот, — сказал я. — А теперь все возьмемся за руки. — На этот раз я сам взял за руку Крысолова — я ведь уже держал, как выяснилось, его руку. И не важно, сознательно или нет. К нам присоединились остальные. — Ну, вперед, ребята! Фриссон, дай-ка мне пергамент, пожалуйста!

Поэт протянул мне обрывок пергамента, и я прочел речитативом:

Дверь распахнулась. В камеру пыток ввалились воины. У меня в глазах потемнело, к горлу подступил комок.

Не было ни пространства, ни времени — ничего, кроме света. Вокруг меня мелькали разные цвета... но самое главное — была Анжелика.

Теперь я не один-одинешенек в этом тумане. Да, я представлял собой отдельного человека, но вместе с тем я как бы соединился с Анжеликой. Наши души соприкасались. Я чувствовал ее прикосновение каждой клеткой и испытывал состояние, близкое к экстазу. Я чувствовал ее воспоминания о пережитых ужасах, о пробуждениях после агонии... но постепенно все они утихли, уснули. И теперь, казалось, все в ней кричало: «Наконец-то, наконец-то появился мужчина, который так глубоко и сильно полюбил меня».

«Да, я люблю тебя, Анжелика! И не хочу я больше прятать свою любовь! Наши души открыты друг другу». Только смерть заставит меня отказаться от моей возлюбленной.

И потом, почему я должен скрывать свои чувства от девушки, которая сама любит меня — любит преданно и чисто. Да, конечно, раньше из-за заклинания она видела только мои хорошие качества. Теперь же лицезрела и недостатки: вспыльчивость, упрямство, лицемерие, задиристость... видела мое прошлое — глупые маленькие интрижки... вечную готовность пустить в ход кулаки... Однако мои достоинства были важны для Анжелики, она так нуждалась в них, так восторгалась ими, они настолько совпадали с ее собственными понятиями о добре и справедливости, что, похоже, моя некоторая черствость и жестокость ее нисколько не беспокоили. Она воспринимала их как самозащиту — да так оно, в сущности, и было.

А я... я просто растворился... Я не видел ни ран, ни кровоподтеков — лишь ее светящийся призрак. Я знал, как красивы ее лицо и тело... Да что там красота тела — ее душа была во много крат прекраснее тела — любого женского тела.

Я не был так чист, как она, но это ее нисколько не смущало. Ее поле соприкасалось с моим, билось, пульсировало, стремясь излечить мою душу от ран, нанесенных мне другими женщинами, да и не только женщинами, — жизнь изрядно потрепала меня, пока я не выучился давать сдачи. Прикосновения — если можно так назвать контакт двух душ — были прохладными, успокаивающими, а потом стали горячими, зажигательными. Сначала мне показалось, что это лучше всякого секса, а потом я понял: это секс, но в его наивысшем проявлении... или нет, не так: это то самое, чего мы, жалкие людишки из плоти и крови, пытаемся достичь на физическом уровне.

Пожалуй, вот тут-то я впервые и уверовал в существование души. Впервые подумал о том, что, пожалуй, и загробная жизнь не выдумка.

А потом пришла грубая боль, то есть не боль, а всепоглощающий страх. Анжелика беззвучно закричала и еще крепче прижалась ко мне. Я пытался оградить ее от зла, заслонить собой. Я пылал гневом, я ненавидел существо, прервавшее нашу идиллию, разрушившее наш Рай. Но что я мог поделать? Издавая гулкое эхо, чей-то непреклонный голос приказал: