— Спасибо за совет, — поблагодарил я тем не менее командира. Я вообще стараюсь всегда быть вежливым, а сейчас у меня для этого была масса причин.

— Особо удивляться такому приему нечего, — пояснил рыцарь. — Ведь ты вышел из Аллюстрии. Честно говоря, я вообще удивляюсь, как тебе удалось миновать эту враждебную страну.

Командир остановился около стопки кожаных ведер и вручил мне два. Я на всякий случай приготовился возразить, но рыцарь и сам захватил два точно таких же ведра и направился к протекавшему неподалеку ручью.

Я успокоился и зашагал следом за ним.

— Я в Аллюстрии недолго пробыл, — сказал я и в принципе против правды не погрешил. Рыцарь кивнул.

— Значит, ты шел через Балканы?

Врать без зазрения совести мне не хотелось, поэтому я ответил уклончиво:

— Мне не хотелось искать там гостеприимства. — Тут у меня мелькнула неожиданная мысль, и я быстро глянул на рыцаря. — Погодите минутку! Так вы поэтому устроили рукопашную схватку? Думали, что я начну всякие фокусы показывать, да?

— Мы испытывали тебя, — признался рыцарь. — Только не думай о нас дурно. Ты вышел из Аллюстрии — мы заметили тебя, как только ты одолел перевал, — и на тебе иноземные одежды. Как знать, не колдун ли ты?

Я остановился и сдвинул брови.

— А теперь ты уверен, что я не колдун?

— Что ж... Колдун использовал бы свой дар, пытаясь ослабить противника еще до того, как тот нанес бы ему первый удар. По меньшей мере он не отказался бы от ложных ударов, и ни в коем случае не проявил бы ни малейшего милосердия. Ты же позволил своему противнику нанести тебе первый удар и сделал все возможное, чтобы смягчить его падение.

Ага, стало быть, от него не укрылось, зачем я придержал юношу за руку. Я медленно поклонился. Впервые в жизни драка сыграла положительную роль. Ну почти что положительную.

Мне вдруг стало жутко неловко. Зачем я обманывал этого рыцаря, с такой готовностью оказавшего мне гостеприимство? Что же это произошло с моей всегдашней приверженностью к честности?

— На самом деле, — вздохнув, поведал я, — в Аллюстрию я попал не по собственной воле. Я пребывал у себя на родине, в тысячах миль отсюда, и меня укусил огромный паук. Я потерял сознание, а когда очнулся, то был уже там, по другую сторону этих гор. — И я махнул рукой в ту сторону, откуда пришел.

Командир остановился и уставился на меня.

— Правда? Стало быть, тебя в эти края забросила могущественная чудодейственная сила!

— Она проявляется при укусах пауков?

Рыцарь воровато поглядел по сторонам и сказал потише:

— Я слыхал про таких пауков. Среди них есть даже Король-Паук* [12], про которого никто толком не может сказать, какой он — хороший или дурной.

Мне ни с того ни с сего почему-то понравился этот паучий автократ.

— Где мне разыскать его? Может быть, он смог бы вернуть меня домой?

О, может быть, мне удастся победить эту галлюцинацию, если я начну действовать по ее законам?

— Этого никто не ведает, и к тому же я не думаю, что он отправит тебя домой, поскольку наверняка принес тебя сюда, преследуя свои собственные цели. — Он, прищурившись, несколько секунд смотрел на меня, после чего вымученно улыбнулся. — Но ты не теряй присутствия духа! Может быть, сюда тебя перенес святой!

Меня пробрала дрожь. В конце концов какая разница, кто меня сюда занес — Король-Паук или святой. Все равно предрассудки.

Все тут насквозь пропитано предрассудками. Так может быть, под моим умом рационалиста притаилось суеверное подсознание?

Командир рыцарского отряда отвернулся и снова заработал ногами.

— И все же, если ты очнулся в Аллюстрии, кто бы тебя туда ни перенес, деяния тебе предстоит свершить именно там. Вероятно, тебе не стоило покидать эту страну, пусть она и не очень гостеприимна.

— А может, и стоило, — в тон ему проговорил я. — В конце концов, никаких дел от меня никто не требовал. Даже советов мне никто не дал.

— Не всегда мы сами выбираем себе дороги, — вздохнул рыцарь, наклонился к ручью и, зачерпнув ведрами воды, выпрямился.

— А вы? — спросил я. — Вы свою дорогу сами выбрали?

Он торжественно кивнул.

— Мы решили отправиться в Аллюстрию, невзирая на все опасности. Тут все-таки попадаются добрые люди, которые пытаются сохранить свои добродетели, не потонуть в пучине греха. Покровитель моего ордена, святой Монкер, явился во сне нашему аббату — то случилось две седмицы назад — и поведал ему о страданиях одной такой добродетельной бедной семьи, члены которой всей душой преданы Богу и добру, но не смеют открыто в этом признаваться.

Ярость вскипела во мне. Суеверия там или нет, все равно люди имеют право поклоняться кому и чему угодно, не скрывая своих убеждений.

— Но верно ли я понимаю, что они были осторожны и никто не сделал им дурного?

— О нет! Это семья мелкого помещика. Когда-то они жили неплохо и владели целым округом. Но их упорно пытались разорить, чтобы из-за страданий они отказались от веры. Сначала их обкладывали слишком высокими налогами, а потом пытались одолеть заклинаниями.

— Но откуда об их вере узнали правители?

— Все потому, что они творили добро, помогали бедным и несчастным. А в тех краях полным-полно ведьм и колдунов, и они давно раскусили это добропорядочное семейство. Закон позволяет этим злодеям отыскивать добрые души и пытаться совратить их с пути истинного.

— Потрясающая бюрократия! — не сдержался я. У меня даже во рту пересохло от возмущения.

— И теперь, — продолжал рыцарь, — они лишились всех владений и стали наемниками на земле, что искони принадлежала их роду. Все люди, населявшие этот округ, последовали примеру своих господ, отказались от злобного отношения друг к другу и сплотились перед лицом тягот и невзгод. Шли годы, несчастных притесняли все более жестоко, ведь такое упорство в сохранении веры не могло не привлечь внимания королевы. А уж она-то сурово наказывала своих пособников за то, что тем не удается совратить непокорную семью. Поэтому упрямцев решили истребить, вырвать с корнем. Они не сдаются, хотя бедны и вынуждены искать помощи у других людей, а помогать им теперь мало кто отваживается. Один ребенок умер от холода и недоедания. Другой сильно болен. Они окончательно обнищали и близки к отчаянию. Вот потому-то аббат и послал нас сюда, дабы мы снискали славу тем, что выведем это бедное семейство из страны, обнищавшей духовно, и приведем на свет, в Меровенс.

— Но это небезопасно, — предупредил я рыцаря. — Если тут вокруг просто-таки кишат злые колдуны и полным-полно злобных рыцарей в придачу.

— Очень даже небезопасно, — согласился он, — и не исключено, что эта попытка будет всем нам стоить жизни. — Рыцарь вздернул подбородок, глаза его полыхнули. — Однако кому, кроме нас, защитить богобоязненных людей, вырвать их из логова Зла и порока? Если нам суждено умереть — мы умрем. Если мы лишимся жизни, творя столь благое дело, нам не суждено долго томиться в Чистилище. Может быть, нам даже суждено стяжать венцы мучеников.

Я поежился. Сколько же народу было обречено на ненужные страдания и преждевременную смерть из-за веры в подобные обещания блаженства?

— Не о смерти нам должно думать, не смерти бояться, — продолжал рыцарь, — а того, что попытка спасти бедняков может нам не удаться. Ведь вывести несчастных из Аллюстрии надлежит очень спешно, а не то они могут отчаяться, и их либо совратят, либо обесчестят, либо поработят.

— Должны бояться... — медленно повторил я. — На самом деле вы боитесь того зла, которое, как вы слышали, правит в этой стране. Верно?

— Если бы мы не боялись, мы были бы тупоголовыми ослами, — ответил рыцарь.

Я смотрел на него и видел, как напряглось его тело, как натянулась струной каждая жилка. Насколько я мог понять, его состояние было даже не страхом, а ужасом. Честно говоря, я все равно им восхищался, кем бы он ни был героем, святым или тем самым ослом. Святым, правда, он вряд ли мог быть, поскольку вооружен мечом. Посему, учтя все обстоятельства, я вынес свой приговор: он осел. Но конечно, вслух я этого не сказал.