– Я – фельдшер, – шептал я, глядя на свое отражение и делая мужественное выражение лица. Потом оно мне переставало нравиться, и я делал другое, более суровое и угрюмое, как у отработавшего три смены в забое стахановца. Где-то на животе формы у меня было пятно крови после обслуживания вызова с поводом «порезал вены». Правда, там оказался всего лишь истеричный юнец с аккуратными такими царапинами на коже запястья, но сам факт – я ухитрился обляпаться, и чужая кровь на форме для меня была таким же предметом гордости, как багровый плащ для спартанца; я таскал это пятно почти всю следующую смену, пока Костя не заметил, не обругал и не заставил, надев перчатки, оттереть перекисью.

На крыльцо вышел, щурясь на солнце, Толик Носов и с удовольствием потянулся, хрустнув суставами тренированных рук. Девчонки наши, как одна, стрельнули глазками, каждая – в меру своей смелости, ибо Толик, с нежного возраста гремевший железом в тренажерном зале, смотрелся очень эффектно в тонкой белой майке в обтяжку. Но шансов у них не было, поскольку Анатолий уже давно и прочно «состоял в отношениях», и на других не смотрел принципиально, что, разумеется, служило лишь дразнящим стимулом для наших красавиц. Добавляло масла в огонь то, что он, будучи хорошо развитым физически, выбивался из стереотипа «тупой качок», и, говоря о двух-трех действительно учившихся на нашем курсе, я имел в виду и его, в частности.

– Сдал, Носидзе? – подпрыгнул Стас.

– Ага, – ответил Толик и зевнул, не утруждаясь прикрыванием рта ладонью. – Да ерунда попалась, про организацию психологической службы и про импринтинг вопрос еще, ну, помнишь, у Годфруа там в первой книге было…

– Да катись ты со своим Годфруа! – завопил Станислав. – Слышать про них ничего не хочу! Все, забыли!

– Ты неуч, Березин, – внушительным басом ответил Носов. – Пять лет – а ума нет.

Я фыркнул, а девчонки тут же, словно по команде, что-то зашумели в поддержку своего кумира. Шумели они до тех пор, пока за спиной у Толика не открылась дверь, выпуская на улицу Гиену. Мгновенно стало тихо, как на кладбище безлунной ночью. Мария Михайловна Гиевская, она же Гиена, была одним из двух педагогов, внушавших бессознательный ужас не одному поколению студентов. Мы, после столкновения с ее «Основами педагогики» на первом курсе, четко усвоили, что с Гиеной шутки плохи. Хотя бы потому, что она не умела шутить.

– По какому поводу собрание? – тихо поинтересовалась она. Гиена говорила всегда очень тихо, но почему-то ее всегда слышали все. Вероятно, причиной тому было нежелание не то, что издавать звуки, когда она находилась рядом, но даже дышать.

Все, даже брутальный Толик, мгновенно стушевались. Даже Алена, до того вальяжно занимавшая стул с грацией королевы, довольно быстро встала с торопливостью, недостойной даже прачки из трущоб.

– Я спросила – по какому поводу собрание?

Видно было, что Стас хотел ответить, но слова рассыпались у него где-то на пути от гортани к глотке, и он, сделав сложное движение челюстью, промолчал.

– Кто староста группы?

– Он на экзамене сейчас… – наконец-то решилась ответить Маша.

– Где проходит экзамен?

– Триста шестая аудитория…

– Замечательно. В таком случае, Зелинская, сейчас пойдете туда и скажете комиссии – от моего имени, что пока ваш староста отсутствует, его группа ведет себя отвратительно и срывает сдачу экзамена второго курса.

Да-да, Гиена любила подобные вещи, прозвище она получила не просто так. Унижать студентов, желательно – по нескольку человек оптом, для нее было высшей наградой. Деньги и подобного рода эквиваленты с неуспевающих она не брала категорически, до швыряния в лицо и вызова декана, поэтому экзамен у нее превращался в пытку для любого, кто имел счастье ей не понравиться. Если честно, я не помню, чтобы ей хоть кто-то нравился, а следовательно – пытка приобретала коллективный характер.

Маша, сгорбившись и опустив голову, направилась к дверям. Такой несчастной я ее еще никогда не видел. Все молчали. Даже рослый Толик, на две головы выше ее, сейчас казался маленьким и беззащитным. Хорошего настроения как не бывало, зато тонкие губы Гиены изогнуло что-то, приблизительно напоминающее улыбку. Она довольна. Одернула прежде времени и некстати обрадовавшихся студентов.

– Маша, стой.

В то же самое мгновение мое лицо стало объектом такого интереса, которого не удостаивалась, подозреваю, даже Джоконда в Лувре. Вероника и Лена даже рты приоткрыли.

– Хотите пойти вместо нее, Шульгин? – осведомилась Гиевская, прищурив глаза. Подобный прищур у нее всегда появлялся перед очередной, особо выдающейся, пакостью. В душе шевельнулся старый страх, который года три назад ой как часто не то, что шевелился – бился в судорогах, стоило мне зайти в аудиторию, где проходила ее лекция.

– Мария Михайловна… – Я помолчал, подбирая слова. – Сейчас идет госэкзамен, у всех нервы на пределе. Пять лет этого ждали, переволновались. Зачем сейчас обострять ситуацию? Зачем злить комиссию? Вы хотите, чтобы наши ребята не сдали?

– А вы хотите вылететь из института перед вручением диплома?

– А вы можете это организовать? – внезапно спросил Толик.

Мне не показалось, девушки ахнули. Да, Анатолий был всегда лидирующей фигурой, но с преподавателями столкновений у него не было никогда. Авторитеты он уважал.

– Вы даже не представляете, Носов, сколько всего я могу. Зелинская, вы еще здесь?

– Здесь, и здесь останется. – Я встал, взяв за руку дернувшуюся было в сторону дверей Машу. – Хотите изгадить людям настроение и экзамен – идите лично. Я в курсе, что вас хлебом не корми, дай поунижать студентов.

– Шульгин!

– Не надо на меня орать! – Честно, я не ожидал этого от себя. Наши смотрели на происходящее круглыми, как пятаки, глазами. Некоторые, Алена в частности со свитой, вообще попятились к окну «аквариума», которое уже облепили изнури ликующие второкурсники. – Вы не с мальчиком разговариваете, а с защитившим диплом специалистом!

– Вы хоть понимаете…

– Он все понимает, – отозвался Толик. – И мы все понимаем. Андрюха все правильно сказал. Время прошло.

Наступила тишина на крыльце.

– Вы оба – на отчислении, – тихо, отчетливо произнесла Гиена. – И я не я буду, если вы своих дипломов не…

Договорить она не успела. Окно не выдержало, поскольку студенты второго курса его трясли. Фрамуга, плохо еще по моей памяти державшаяся в полуоткрытом состоянии, соскользнула с упора и с размаху ударила металлической ручкой в стекло, которое с режущим слух хрустом разлетелось. Осколки брызнули на крыльцо, зазвенев по бетону.

– Ай! – вскрикнула Алена, неверящим взглядом смотря на быстро набухающую бордовым полосу, наискось пересекающую ее левую голень. – Ой! Ой…

Толик одним прыжком оказался возле нее, успев подхватить при падении.

– Медсестру зовите!

Девочки загомонили.

– Да на больничном она, там третий день закрыто.

– «Скорую» тогда, живо!

Знакомое слово словно толкнуло меня в спину. В конце концов, чем ситуация отличалась от уличного вызова? Разве что отсутствием Кости.

– Не надо никого звать. – Я торопливо раскрыл рюкзак, доставая пакет с «ремкомплектом». – Стас, еще стулья тащи, ее положить надо. Толян, ногу повыше подними!

Пробка от пузырька с перекисью вылетела, словно из бутылки шампанского, ускакав куда-то по ступенькам вниз. Я щедро полил ей рану, и образовавшаяся пена мгновенно окрасилась оттенками красного.

– У меня кровь течет… – слабым голосом произнесла Алена. Профессионально слабым, я бы сказал. Еще бы, когда тебя на руках держит альфа-самец всея группы 96-ПС, красиво пострадать просто сам Бог велел.

– Тебе ли крови бояться, милая? Ты ж ее чаще, чем я, видишь, каждый месяц практически, – отозвался я, натягивая перчатки и распечатывая упаковку на салфетках. Алена на миг прекратила страдания, чтобы метнуть в меня негодующий взгляд.

Из вестибюля, отпихнув все еще оцепенело стоящую на месте Гиену, появился Стас, с грохотом волочивший добытые где-то три стула. Алену уложили на них, на последний сел Анатолий, положив ноги девушки себе на колени. Кровавый ручеек, сдерживаемый перекисью и возвышенным положением конечности, начал мелеть.